одни дома

Её катализатор называется «Песнь странника», а он Странник, и он не пел ей никаких песен.

Мона злится. Злится потому, что не смогла отказать Путешественнице (кто вообще может отказать Путешественнице, злобно думает Мона, намыливая единственную в доме тарелку), злится потому, что даже не успела подумать над отказом. Мона прекрасно помнит это ощущение, когда подгибаются колени, потому что организм не справляется с ужасом перед силой, которая не приснится даже в страшном сне.

Странник ковыряет под ногтями единственной в доме вилкой, и Моне хочется воткнуть эту вилку ему в глаз. Останавливает только одно: смутное предположение, что это будет последним, что она в этой жизни сделает. Жить Мона собиралась долго и счастливо, поэтому только скрипела зубами.

Конечно же, Страннику нравилось выводить её из себя, она это понимала, чувствовала всем своим нутром, но выдохнуть и успокоиться не могла. Это было так же сложно, как и, живя всю свою жизнь в гордом одиночестве, научиться делить комнату с кем-то ещё. Но у Путешественницы улыбка светлая, а глаза уставшие. Кто вообще может отказать Путешественнице?

Странник спит зубами к стенке, и сначала Мона радуется этому (не придётся перелезать через него, когда захочется в туалет), а потом он упирается коленями в стену и пытается её спихнуть. Мона шипит и не поддаётся, и они почти беззвучно возятся, толкаются и пытаются занять как можно больше места на продавленном диване (уж какой есть, обиженно сопит Мона, спи на полу); но Странник не хочет спать на полу, и вообще, судя по всему, спать не хочет, и Мона, уставшая от нервов, от него и от этого дня, недолго думая, вгрызается зубами ему в плечо.

Странник то ли ойкает, то ли охает, и они замирают. Перед глазам Моны проносится вся её недолгая жизнь.

– Выпусти, – говорит он тихо.

– Не фефи сефя фаф фавнюф, – неразборчиво произносит Мона, и всё-таки отпускает его плечо.

– Я не говнюк! – возмущается он.

Даже в лунном свете заметно, какое красное у Странника лицо. Он смотрит на неё со злостью, смущением и с кучей вопросов в глазах, и ни на один ему Мона ответить не может и не станет.

Она бы и себе отвечать не стала. И Путешественнице – господи, Мона обязательно научится ей отказывать!

Они укладываются молча, спиной к спине, лопатками к лопаткам.

Мона не может заснуть до тех пор, пока не чувствует, что дыхание Странника становится глубоким и размеренным. Тогда она поворачивается, натягивает одеяло до подбородка и утыкается лбом в его спину.

Больше никогда, думает Мона устало.

И засыпает так спокойно, как не спала уже очень много лет.