Такаши Мицуя не может с уверенностью сказать, в какой момент его жизнь вдруг пошла под откос. Началось ли это с создания Брахмы, когда возведенный на бессменное царствование Сано Манджиро начал медленно, но верно терять рассудок или в день, когда они вместе с Дракеном доверили Майки свои жизни в обмен на безопасность друзей и родных. А может, процесс запустился многим раньше, когда шестеро мальчишек пообещали друг другу создать лучшую гангстерскую группировку во всей Японии. Искать ответ уже не имеет никакого смысла, ведь каждый сделанный выбор привел Мицую туда, где он есть теперь — в замызганную ванную с паутиной на потолке.
Хозяин кружевного полотна слился с невзрачным колоритом трущобных апартаментов, и Такаши надеялся вместе с ним затеряться среди разбитых серых плит тоже. Крохотная квартира на краю Йокогамы, в которой молодой человек не был уже много лет, записана на поддельное имя, но нужно быть дураком, чтобы не понимать: Брахма найдет его даже здесь. Они ведь уже засекли присутствие Мицуи в этом районе, почти загнали его в угол. И теперь, словно голодные псы, скалясь и смеясь, следуют запаху крови. Не удивительно: на них так долго были надеты намордники, что сейчас, когда им крикнули «фас», они готовы разорвать чужака на части.
Такаши не наивный мальчик, верящий, что его идеалы должны быть приняты всеми, и понимал нестабильность своего положения в мафии ещё до того, как Доракен умер. И всё-таки в нем до последнего теплилась надежда на остатки благоразумия Майки, но как бы он не старался, пустота в глазах Манджиро стремительно разрасталась, пока не превратилась в бездну. Тогда из верного друга и толкового советника Мицуя в одночасье превратился в предателя. И судя по тому, что почти все его подчиненные были убиты сегодняшним утром, а сам он подстрелен, никто не собирался вести с ним переговоры и уж тем более оставлять в живых.
Настенные часы давно остановились на четыре ноль четыре и покрылись толстым слоем пыли. Не хотелось видеть в этом знамение. Хотелось ещё немного пожить. И если Хаккай верно истолковал последнее сообщение, то у них оставался мизерный, но шанс на спасение. Нужно только дотянуть, не сдохнуть, а с пулей, застрявшей в разорванных мышцах, это сделать сложнее.
Изгвазданная рубашка летит в раковину, красными брызгами окропляя зеркало. В отражении последнего молодой человек выглядит измученным призраком: посеревшая кожа, глаза выцвели. Можно ли постареть на десять лет за сутки? Выглядеть, как мертвец, и быть им в самом деле — разные вещи, и к категории последних Мицуя пока не готов присоединиться.
Вместо морфия пару таблеток обезболивающего с эффектом плацебо. Такаши за последние недели столько их выжрал в надежде унять непреходящую мигрень, что теперь помощи от них ждать не приходится. Но самообман иногда хорошая штука. В чем себя не обманешь — в дырке в плече. На счастье, важные артерии не задеты, кровотечение слабое. Если лишний раз не тревожить руку, то состояние почти стабильное. Мицуя не медик, но знает по опыту: в запасе пара часов, прежде чем ситуация для него резко станет патовой, главное — самостоятельно не извлекать пулю.
В квартире ни аптечки, ни чистой ткани и даже вода из-под крана течет ржавая. Из ценностей здесь только заныканная сумка с наличкой и забытая бутылка виски. Их с Рюгуджи тогда срочно вызвали в штаб и обмывание покупки общей недвижимости было отложено, а потом возвращаться стало некогда. Как знали, что когда-нибудь алкоголь послужит одному из них антисептиком.
Вместо бинтов приходится резать испачканную рубашку на лоскуты, но ткань плотная и с трудом поддается, особенно при попытке использовать только здоровую левую руку. Каждое неосторожное движение отзывается болью, но времени нет, Такаши превозмогает острые импульсы, простреливающие от плеча до самых кончиков пальцев, пока перед глазами не замелькают белые мушки.
— Давай же, давай, — повторяет про себя словно мантру.
Когда рукав всё-таки удается отрезать, Мицуя весь мокрый не только от крови, но и от пота. Не давая себе времени опомниться, он вскрывает бутылку виски и без раздумий льет на открытую рану.
На мгновение всё, что Такаши чувствует — боль. Яркой ослепляющей вспышкой она пронизывает каждую клетку его тела, лишает дыхания и памяти. Сознание скукоживается до крохотной точки, вытесняя переживания и мысли, оставляя одну лишь агонию. Мицуя — выпотрошенный изнеможённый сосуд, и он непременно рухнул бы, если бы в последний момент не успел схватиться здоровой рукой за раковину и неуклюже осесть на бортик ванной.
Тело ощущается чужим и очень тяжелым. Скрючиться бы на полу и завыть раненной псиной, но времени ни на жалость к себе, ни на слабость попросту нет. Есть только пара минут. Пара минут, чтобы прийти в себя и закончить зализывать раны.
— Я в порядке, — шепчет самую правдивую ложь и сам же в нее не верит.
Плечо всё еще горит огнем, и Мицую немного трясет, но сознание постепенно проясняется. Глубоко вздохнув, он берет порезанную ножом рубашку и принимается за наложение бандажа. У Такаши не то что бы много опыта, да и грубая ткань не лучшая замена бинту, но соорудить из нее относительно крепкую конструкцию на пару часов всё-таки удается. Больше и не нужно, ведь осталось всего два пути: получить в ближайшее время помощь или сдохнуть.
На сухую проглатывая ещё пару пилюль обезболивающего, Мицуя набирает выученные наизусть цифры. Длинные гудки раздражают, заставляя нервно выстукивать ногой по полу, но после четвертого «бип» всё-таки раздается голос Хаккая:
— Прости, Таканчик, меня тут немного задержали. Скоро буду!
Даже не видя лица, Такаши знает наверняка: мальчишка сейчас ухмыляется. Верный признак того, что он в своих силах не сомневается, но Мицуе за него всё равно отчего-то тревожно.
Слова «будь осторожен» застревают в глотке, когда в трубке звучит смутно знакомый голос:
— Слышь, малец, хватит языком трепать, — и звонок резко обрывается.
Мицуя не уверен, но его не покидает ощущение, что говоривший — одна из шестерок Санзу. И эта догадка вызывает новую волну беспокойства, ведь каким бы сильным боец не был, сколоченная этим чудаком группа любит работать на опережение и убивать людей бездоказательно и без раздумий. У Такаши с Харучие друг от друга взаимное несварение и от этого факта только страшнее. Бессилие обладает накопительным эффектом, и молодой человек чувствует, как слабеет не только от полученного ранения.
Оставлять после себя беспорядок не в правилах Такаши, но всё, на что его хватает — надеть испачканную куртку, перестав щеголять заляпанным кровью телом, и забрать то, зачем он пришел. В идеале — не помереть в ожидании известий от Шибы, но здесь уж как повезет. Самостоятельно скрыться в своем бедовом положении Мицуя вряд ли сможет, он ведь не самоубийца выходить на улицу, полную бешеных псов.
Сумка с деньгами и документами оказывается там, где ее два года назад оставили — за поддельной стенкой старого спального шкафа. Но внимание привлекает вовсе не она, а фотография в одном из внешних карманов. Мицуя совсем забыл, что сам ее здесь оставил. На память. Или на всякий случай. От нее сквозит воспоминаниями о далеких днях, когда всё было хорошо, и от этого тепло и тошно одновременно, потому что только один человек из двух на снимке всё ещё жив.
Фото старое, подверженное течению времени, но ещё сохранившее краски. Им с Дракеном на нем лет по семнадцать. Веселые и беззаботные, с покрасневшими от алкоголя щеками они смеются, хватая друг друга за руки и не обращая внимания на камеру, хотя сами же и попросили прохожего сделать снимок. Кажется, в тот вечер они впервые напились в дрова. Был ли повод? Мицуя теперь и не вспомнит. Это неважно. Ведь самое главное, что в те годы, ещё до создания Брахмы, он был по-настоящему счастлив.
В юности мир казался таким большим, но совсем не страшным. Ввязываться в драки, совершать безрассудные поступки и пить жизнь взахлеб, боясь не суметь насытиться. Ни преград, ни сомнений. И оставшись без родительской любви, они находили ее друг в друге. Беспризорные дети, ищущие свое место в мире, — вот, кем они были. А что теперь? Детские мечты прогорели, стали прахом. Мечтать стало некому да и незачем, ведь мечтатели создания искренние и не запятнанные. И пусть сам Такаши не убил никого лично, он много раз был свидетелем и ни одну из смертей не предотвратил. Не убийца, но соучастник. От грязи внутри иногда отмыться труднее, чем от запятнанных рук.
Мицуя проводит пальцем по лицу улыбающегося Рюгуджи, невольно заляпав снимок кровью, и слабо улыбается прошлым — мёртвым — им в ответ.
Стук в дверь застает врасплох. Вздрогнув от неожиданности, молодой человек не сразу понимает, что звук повторяет кодовое слово по азбуке Морзе, придуманное им совместно с Шибой незадолго до облавы. Спешно сунув фото в карман куртки, Такаши тихо подходит к двери и осторожно, но с долей неприкрытой надежды уточняет:
— Хаккай?
Вместо ответа — смех. Неискренний и натянутый. Трудно не догадаться, кому он принадлежит, пробыв с этим человеком в одной организации несколько лет. Мицуя на голых инстинктах делает шаг назад ещё до того, как слышит голос Рана по ту сторону двери:
— Не угадал. Я куда лучше этого дурачка, Така-чан. Открывай, будь хорошим мальчиком.
Встречаться с братьями лицом к лицу при сложившихся обстоятельствах — самоубийство. Как бы Такаши не пытался убедить Майки в необходимости регулирования вопросов мирным путем, не все договоры доставались Брахме одними только поддельными бумагами и деньгами. То, что убийства за закрытыми дверями начали расти с геометрической прогрессией доказывало безуспешные потуги Мицуи. Хайтани были из числа тех, кто предпочитал регулировать процессы расширения быстро и грязно, не брезгуя запятнанными кровью руками. Идеи одного из друзей Сано никогда не были им по вкусу. И, может быть, покончить с собой, спрыгнув с окна, было бы куда милосерднее по отношению к самому себе, чем оказаться в одной комнате с этими людьми.
Вот только парадокс: жить хотелось до безумия.
— Ну же, выходи! — нетерпение Рана росло, и это отлично чувствовалось даже сквозь преграду. — Я считаю до трех и выбиваю замок. Не проси потом платить за ремонт.
Быть отличным стрелком по мишеням в тире, статичным безобидными фигуркам, которым невозможно принести физической боли, не равно быть профи в пальбе по людям. Честная борьба на кулаках оставалась для Такаши приоритетом в юношестве, а, став старше, он и вовсе делал упор на переговоры и силу убеждения, но в безвыходной ситуации Мицуя почти рад, что у него все-таки есть пистолет. И когда, не досчитав и до одного, Хайтани одним ударом выбивает хлипкую дверь, он готов к встрече.
От Рана сквозит уверенностью и самодовольством, стоит ему пересечь порог и войти в квартиру. Расслабленная улыбка, блестящие в полумраке кошачьи глаза и дорогая одежда, с которой он недовольно стряхивает пыль, создают обманчивый образ, не подходящий этому затхлому месту. Но Мицуя знает: эти руки, обтянутые дорогими перчатками, легко способны сломать человеку шею. Прекрасное чудовище Брахмы.
— Разве так встречают старых друзей? — интересуется Ран, без тени страха глядя на направленный в его сторону пистолет. — Впервые вижу тебя таким неопрятным и грязным. Кто это тебя успел так отделать? Я ведь хотел быть твоим первым и единственным, Така-чан!
Обращение неприятно режет по ушам. У Хайтани отсутствуют границы дозволенности и чувство такта. Единственная его преграда — физически более сильный противник. Такаши понял это ещё при первой встрече, десятки раз убедился в своих суждениях позднее, но так и не смог осознать, чем сумел такого типа своей персоной привлечь. В Мицуе есть сила, физическая и моральная, но его возможности ограничены. И пусть нездоровое внимание Рана оставалось пугающим, молодой человек не собирался его убивать, только знать об этом мужчине совсем необязательно.
— Ты даже до трех считать не умеешь?
— В такой момент тебя только это волнует? Какой смешной. Ещё парочка глупых вопросов?
Ветхое жилище вызывает у Рана отвращение. Это видно по его кислому выражению лица, когда он как ни в чем не бывало осматривается по сторонам.
— Как ты меня нашел?
— Ты заляпал всю дорогу кровью. Я просто шел следом.
Ложь. Мицуя намеренно добирался до квартиры извилистым путем, чтобы сбить ищеек со следа. Да и людей Рана среди них не было. Такаши не глупец. Он знает, что это жилье рано или поздно обнаружили бы, но не в такие короткие сроки. Расчеты не сходятся. И главная погрешность в них — Хайтани. Всегда не к месту. Всегда подозрительно близко.
— Следил за мной, значит.
— Может быть, — Ран улыбается невиннейшей из улыбок и делает шаг навстречу.
— Не приближайся. Ещё шаг и я выстрелю, — щелчок и пистолет снят с предохранителя.
Чем меньше между ними расстояние, тем более тесным и ограниченным ощущается помещение. Воздуха будто бы тоже становится меньше. Мицуя чувствует себя загнанным в угол, лишенным поддержки, и единственное, за что он может в своем состоянии уцепиться — оружие, сжимаемое липкими холодными пальцами. Такаши не отступает, хотя его ноги предательски подрагивают. Можно ли списать слабость на одну только потерю крови?
— Неужели наш праведный дурачок готов убить человека? — каждое слово едкой издевкой, разжигающей злость в груди, отравляющей разум. Ран раскрывает руки, словно собираясь обнять, и приближается, не прекращая подстрекать: — И чего ждешь? Стреляй!
И Мицуя стреляет.
Выстрел прорезает ночную тишину дома, тревожит сознание живущих в нем людей. Соседи навряд ли поднимут панику или вызовут полицию, посчитав, что чужие проблемы — не их ума дела. Насилие в этом районе не редкость, главное — защитить себя и свою семью, проверив, плотно ли закрыты входные двери. Такаши не ожидает чудес ни от них, ни от себя. И до того как поднять взгляд, знает наверняка: не попал, выстрелил мимо. И от этого чувствует уродское облегчение.
— Ты только что убил пол, Така-чан, — обескураженный тон Рана можно было бы посчитать забавным, найдись у Мицуи на это силы. — А если бы в меня попал?
— Так и задумывалось.
— Попробуешь в следующий раз! А пока поиграли, — в одну секунду Хайтани оказывается близко-близко и, перехватив левую руку своей жертвы, так сильно сжимает запястье, что молодой человек вынужден разжать пальцы и выронить пистолет на пол, — и хватит.
Одним движением ступни Ран отправляет оружие в сторону, разом лишив Такаши обороны. Обессиленный и раненный он едва ли представляет собой угрозу. Последний рубеж пройден. Возведите белый флаг и сдайтесь в руки победителю. И все-таки хочется побороться, хочется продержаться еще немного. Поэтому Мицуя вырывает руку из чужой хватки. Поэтому он замахивается и бьет. Это что-то на уровне инстинктов. Провальная попытка защититься.
Бить одной только левой рукой оказывается непросто. Удар выходит смазанным и несерьезным, но металлическое кольцо на пальце Мицуи всё-таки наносит ущерб, оставив на светлой коже глубокий порез. Озадаченный Ран касается повреждения большим пальцем, стирая первые выступившие бисеринки крови, и слизывает их языком, глядя на Такаши из-под опущенных ресниц. Светлые глаза напротив впервые за встречу загораются, сияя от восторга.
— Моя очередь.
Первый удар приходится в лицо, следующий за ним — в живот. Мицуя сгибается пополам и в этот момент Ран подбивает ему ноги, вынудив упасть на колени. Партия заведомо проигрышная. В неравной борьбе никто не печется о честности, но Такаши все равно злится. Он бы предпочел драться на равных, но с подлецами вроде Хайтани это попросту невозможно.
Из носа неприятно течет, заливая кровью подбородок и губы. Мицуя ощущает себя грязным, его тошнит от собственного бессилия. И Ран этим охотно пользуется, зарываясь пальцами в длинные волосы на затылке и резко оттягивая, вынуждая посмотреть на себя, мол, «взгляни, кто теперь правит балом». И Такаши смотрит снизу-вверх озлобленно, с презрением. Но даже стоя в такой унизительной позе, будучи практически сломленным, предпочитает оставаться собой и слать ублюдка к черту.
Он так и говорит:
— Пошел ты нахуй, — и плюет Хайтани в лицо.
Ран слегка подвисает: смотрит на Мицую с красноречивым недоумением, будто бы тот сделал что-то совершенно неожиданное, почти непристойное. Но длится это недолго, и вот уже мужчина тянет губы в кривой, особенно некрасивой усмешке.
— Смело в твоем-то положении.
Методично стерев чужую слюну с щеки, Ран с неизменным самодовольством бьет коленом Такаши в лицо и толкает на спину.
Боль ослепляет, лишая чувства ориентации, искажая сознание. Тело Мицуи — одна сплошная гематома, и он хочет спрятаться, раствориться среди сколов и трещин этого старого дома, но ему не дают даже выдохнуть. Вес чужого тела на бедрах ощущается неправильно. Такаши пытается вырваться, уйти от прикосновений и наугад машет здоровой рукой, пытаясь задеть Рана, но тот быстро пресекает любые попытки вырваться.
— Хорошие псины не разевают пасть на хозяина, — рука ложится на криво забинтованное рубашкой плечо и почти с садистским удовольствием надавливает на место ранения. — Плохих надо учить.
Больно. Больно. Больно.
Мицуя задыхается. От яркой вспышки, прорезавшей от макушки и вдоль позвонков до самых кончиков пят. От крови, заливающей лицо и мешающей дышать. Хочется вырваться, выскрести, вырезать самого себя из этого искалеченного тела, перестать чувствовать, как под давлением пуля туго входит глубже, разрывая плотные ткани.
Не стыдно за влагу на ресницах. На искривлённое в страданиях лицо. Такаши хотел бы показать себя достаточно сильным, способным преодолеть любое дерьмо, но всё, что он сейчас хочет — чтобы боль, наконец, прекратилась.
— Х-ва-тит, — слова с трудом обретают форму, но звука нет, из горла вырываются только хрипы.
Когда Хайтани убирает руку, перед глазами Мицуи все плывет то ли от слез, то ли от разъебанного сознания. Боль слегка притупляется, только от этого не легче: молодой человек с ужасом понимает, что плохо чувствует правую руку. Засмеяться бы, но тогда замкнет окончательно и случится истерика. Никому из них этого не нужно.
— Ты мешаешь мне развлекаться, — Ран говорит с кем-то по телефону; оказывается, его прервало не чувство сострадания, а чей-то звонок. — Да не я тут внимание привлекаю. Завались, — чужие пальцы тянутся к лицу Мицуи, с неясной нежностью стирают кровь и слезы, открывая вид на изнеможённое посеревшее лицо. — Мы уже почти закончили.
И отключается, засовывая телефон в карман пиджака.
— Младшенькие такие дерзкие, — значит, звонил Риндо, он тоже где-то очень близко. — Так на чем мы тут остановились? На прелюдии?
Прелюдия на языке Рана означает насилие.
— Омерзительно, — собачьим хрипом. На продолжение у Такаши не осталось сил.
— Ты ведь не глупый, Мицуя, иначе тебя бы не назначили советником. В этой умной головушке, — чужие пальцы обманчиво-ласково перебирают светлые пряди, — хранится столько информации, что живым тебя никто не отпустит. А как же твои сестрички? Луна и Мана, кажется? Разве тебе за них не страшно?
Страшно. Страшнее, чем за самого себя. И тело, рефлекторно дернувшееся, говорит об этом лучше него.
— Майки ни за что, — глупо так говорить, и они оба это знают.
— Майки плевать, разве не понял? — хватка в волосах становится жёстче, как и лицо Рана, утратившее былую игривость. — Только потому что мне симпатична твоя мордашка, я предлагаю тебе выбор.
Вне зависимости от предложения, Мицуя уверен: ему не понравится. У Рана нездоровые пристрастия, к которым Такаши предпочел бы не иметь никакого отношения. И если раньше молодой человек мог просто отослать его как можно дальше, ограничив их общение до минимума, то теперь удача явно не на его стороне.
Блеск в глазах напротив пугает, он нездоровый и мутный. Ран Хайтани — бомба замедленного действия, и однажды она обязательно подорвется.
— Что выберешь, Мицуя, смерть или меня? — без смеха или иронии, впервые так искренне.
Боль, стресс, бессилие — всё смешивается в безумный коктейль чувств. Хочется засмеяться или заплакать от такого простого в своей сущности выбора. Должен ли он умереть здесь, среди грязи и пыли от руки человека, преследующего его по пятам последние годы? Или ещё есть шанс побороться? Кто позаботиться о сестрах? А о Хаккае?
Но даже среди всех этих вопросов выделяется одно единственное эгоистичное желание — желание жить. И ведомый им, Мицуя отвечает:
— Тебя.