Вальс

Когда луна восходит, Реджина ей улыбается. Рассвет еще далеко.

Ноябрь звенит за окном, хрупкий в своем спокойствии, черный — почти как зима; почти как зима холодный. Реджина отражается на стекле тонущей во тьме фигурой, а улыбка ее, рассекающая тени — алая; алая, как и содержимое бокала.

Генри спускается к ужину вовремя, наследив угасающим топотом: особняк отталкивает от своих стен звуки, как и все остальное — но Реджина с Генри не могут из него выбраться и так и мечутся, как призрачное эхо. Как призраки самих себя. Сын садится на свое место, проведя ножками стула ровно по чуть выделяющимся линиям, принимается за еду — которую Реджина игнорирует, улыбаясь почти что мило; так же, как и сам Генри, он чудесен в свои тринадцать лет.

«Как дела в школе?» — интересуется Реджина, оставив на краю бокала отпечаток помады и еще один; садится за стол, чтобы быть поближе. Из дали своих настоящих эмоций Генри выуживает ответ: «Все хорошо»; ему все равно — на нелюбимую школу и на ее, нелюбимой, реакцию, Реджина искренне верит, что все и впрямь хорошо. Она научила сына не повторять ее ошибок.

Когда он уходит, а на руках остается травянистый запах средства для посуды, Реджина открывает ящик своего стола и ведет, мстительно, острым ногтем по старой книге; в старой книге спрятано последнее напоминание о том, что случилось. Вечная терзающая пустота — Реджина не знала, что она обернется вечным голодом, и цена проклятия казалась пустяковой; она кажется пустяковой и теперь, ведь Реджина нашла способ голод унять.

Совсем ночью ее тревожат звонком телефона, а потом бодрая едкая трель сменяется блеклым тягучим голосом. «Я убила», — сообщает Эмма. И вот ночной город расстилается под ноги своей владелице и судье.

Путь лежит мимо антикварной лавки, и Реджина выглядывает Голда сквозь стекло; за стеклом демон перебирает свои реликвии, сходя с ума. Он больше не спит, крошки магии хватает лишь на это, его глаза горят лихорадкой ума — так выглядят проигравшие; он цепляется за Реджину взглядом и усмехается не побежденно, а с горьким ехидством. Реджина зло фыркает, зеркалит его усмешку; уходит на причал.

Красная куртка распахнута, волосы Эммы взлохмачены, безразличны ее глаза. Ночь ей не к лицу, она не должна была ночной тварью стать — Реджина каждый раз отмечает маленький триумф. «И что ты собираешься делать?» — спрашивает она, повторяя взглядом силуэт трупа. «А что скажешь?» — глухо отзывается Эмма.

В приказе нет необходимости, просто Эмма теперь обречена его ждать; вампиры зависят от своих господ. Она слушает молча, не сводя с Реджины трясинистых глаз, а потом кивает — может, она спрятала бы тело лучше; но это лишь условность, а слово госпожи-вампира — все равно что королевское. Реджина наклоняется и сцеловывает кровь с тонких губ. Когда-то Эмма этого хотела. Ее клыки едва не режут кожу.

Когда луна восходит, Реджина ей улыбается. Улыбается — холодно, голодно.

Первый мороз собирается за окном, схватывая улицу в прозрачной смоле; неподвижно все — в ожидании королевы. Реджина поправляет помаду, глядясь в отражении на стекле, за которым тьма; тьма и стекло отражают ее лучше любых зеркал.

Генри спускается к ужину вовремя, скрипит отрывисто стулом; деревянный визг впитывается в занавески и ковры. «Все хорошо», — говорит сын с милой улыбкой, он чудесен в свои тринадцать лет; он умрет от старости, а Реджине останется тридцать два.

Реджина будет рядом. Реджина будет здесь. Только для него.

Когда он уходит, а на руках остается травянистый запах средства для посуды, Реджина открывает ящик своего стола и ведет, мстительно, острым ногтем по старой книге; в старой книге спрятано последнее напоминание о том, что случилось. Эмма Свон никого не спасет, не сможет Реджине противиться; зря Голд азартно раскрыл, кто Эмма такая.

...Путь лежит мимо антикварной лавки, и Реджина ищет Голда взглядом сквозь стекло; за стеклом демон перебирает свои реликвии, потеряв надежду. Он больше не спит, крошки магии хватает лишь на это, его глаза горят лихорадкой ума — так выглядят проигравшие; он замечает Реджину во тьме улицы и усмехается не побежденно, а со знающим ехидством. Реджина зло фыркает, зеркалит его усмешку; шерифский участок ждет.

Эмма заходит бесшумно, кидает взгляд безучастно, снимает свою куртку. Ее давно перестало волновать, что Реджина забирается на ее стол как на трон — обе давно уже знают, у кого здесь власть; Эмма давно подчиняется.

«Спасала твоего недопитого», — говорит она, поймав глазами отблеск настольной лампы; Эмма голодна, хоть и держится. Ранняя ночь позволяет шерифу работать подольше, при свете солнца Эмма не высовывается; не смеет вредить собственности королевы. Она выгорела по-другому, она напоминает голема; ловит беззвучный приказ.

Подходит она медленно, раздвигает собой колени, целует алые губы. Стонет от удовольствия, уловив вкус крови, обнимает за талию. Реджина закрывает глаза, видит пестрые пятна, пляшущие под веками; Реджине хочется застонать, чувствуя Эмму рядом, вспомнив ее настоящую.

Эмма вдруг опускается к шее, глубоко и шумно вдыхает; а вдохнув, рычит и стонет. Эмма хочет крови, только кровь волнует, кровь ее госпожи.

«Позволь мне», — шепчет Эмма, послушная и несмелая; последний враг, былая угроза, призрак спасителя.

Реджина кивает, запускает пальцы в светлые локоны, цепляется за сильные плечи. Клыки вонзаются в нее в тот же момент, это больно только секунду; Эмма глухо стонет. Она двигается всем телом в такт глоткам, зверея и становясь опасней, становясь почти собою прежней, Реджина сжимает ее бедрами, кожа теснее обхватывает клыки, раны вампиров затягиваются быстро, а Реджина сладко жмурится, тяжело дышит и слабеет; в экстазе думает, что быть уязвимой — это быть живой.

Эмма едва не отпрыгивает, распахнув от ужаса глаза; ее глаза — единственное верное зеркало. Она тяжело дышит, вытирает кровь рукавом, покорно ждет приказа.

Вампир всегда знает, чего хочет его создатель; необязательно говорить вслух. Эмма не двигается, смотрит в глаза напряженно; она давно не способна дать королеве что нужно.

«Опустись на колени», — шепчет Реджина вкрадчиво, усмехаясь с горьким ехидством.

Когда луна восходит, Реджина ей улыбается. Реджина еще улыбается.