Поначалу Сабрина его к проданной душе прикладывает, ранки залечивает, вытягивает застарелую боль, прижимаясь плечом к плечу в столовой и заглядывая в теплые темные глаза. Ей кажется, Ник понимает это лучше всего, все вокруг понимают, даже Пруденс, которая, стервозно растягивая слова, предлагает наведаться в Гриндейл и соблазнить еще парочку смертных для забавы — Сабрина трясет головой, в ярости представляя, как нелепо подпрыгивают ее кудряшки, разворачивается и широко шагает прочь, размахивая руками по-военному.

Все дороги Незримой Академии приводят ее к Нику; Сабрина мельком думает, не зачаровал ли кто из ехидных скользких ведьм ее путь, туфли, ноги — ее саму. Она шепчет пару слов на латыни, мнет в кармане несколько веточек от тетушки, растирает пальцами труху, но на Сабрине нет проклятий, кроме, пожалуй, одиночества. Она ведь не может одна — выстраивает одни стены и рушит другие, мечется между двух миров, как обезумевший мотылек.

Сабрина от одиночества начинает коллекционировать воспоминания, хранит их в памяти, как хрупкие цветы в альбомах; кто-то сказал ей, что со временем эти моменты поблекнут, сотрутся, поэтому она бережно заносит детали. И замечает со временем, как открытое светлое лицо Харви заменяет насмешливая гримаса Ника и ласковый прищур.

Вот целый ворох: они вместе на занятиях, в столовой, в комнате у Сабрины — Пруденс закатывает глаза и пытается выставить Ника прочь, — и ей легко, и на душе что-то поет. Вот Ник говорит ненароком, что ей идет вишневая помада, и Сабрина заимствует у тети Зельды тюбик и так с ним и не расстается. Вот они идут по главной улице Гриндейла, и глаза у Ника, лучшего колдуна потока, горят потрясенно, восхищенно, трепетно — точно у ребенка в канун Рождества.

Ник приносит ей книги, которые она просит и которые ни за что не дадут первогодке; Сабрина долго перебирает тома и сомневается, напоминает вслух кому-то, что она никакая не воровка, нет, а Ник хохочет: «Я просто попросил их на время у Кассия, Спеллман, никаких проблем». Книги-то их и сводят вместе, должно быть.

Вот они сидят в библиотеке, и Ник перечерчивает ей задание по сакральной геометрии, потому что бунтарки и великие ведьмы не делают домашку — и Сабрине стыдно, действительно стыдно, она послушно читает книги и дышит пылью, скользит пальцами по расплывчатым строчкам, на которые он указал.

— Кто учил тебя этому, Спеллман, ради Темного Лорда, — бормочет Ник, исправляя кривые знаки, добавляет пару слов покрепче вполголоса, и это первый раз, когда Сабрина слышит, как он ругается, разбивая образ холеного аристократа с идеально уложенными вихрами, черными как смоль. И Сабрина хихикает, не может удержаться; это, должно быть, нервное… — Что смешного? — хмурится он.

— У тебя, — улыбка широко растягивает вишневые губы, — очень забавный акцент, когда ты злишься. И очень… милый.

И они смеются вместе, склоняясь над книгой и едва не стукаясь лбами; где-то рядом безнадежно мяучит Салем, издевается над ней, шерстяной мерзавец, а Сабрина ничего поделать с собой не может; у Ника бархатистый приятный смех, и она льнет к нему. Ник не против — рядом с Ником тепло, не нужно кутаться в черный свитер и тянуть рукава ниже. Салем тягуче поднимается на лапы и вразвалочку уходит прочь, прячется между полок.

Библиотека становится их местом. У Сабрины и в человеческой, обычной школе было такое, в котором она собиралась с друзьями; она сознательно расставляет зеркала и смотрит в отражения.

Ник учит ее магии, она учит его человечности, о которой сама иногда забывает. Порой Сабрина завидует ему всей своей заложенной душой; в чем-то он по-детски наивен, в чем-то — стар как мир. Сначала она спрашивает о той магии, которую не понимает, о странных и жутких обычаях, о демонах, но потом начинает выпытывать у Ника личное, про дом, про семью.

— Академия — мой дом, — неизменно отвечает Ник; в руках у него обычно какой-нибудь увесистый томик, а в зубах — карандаш для пометок на полях. — Зачем ты спрашиваешь? Разве это важно?

— Конечно! — восклицает Сабрина. — Вот что ты знаешь обо мне? О моей семье?

— То, что все говорят…

— Но это не то! — вырывается у Сабрины. — Это не важно. Важно, например, как тетушки ворчат друг на друга, как тетя Хильда готовит пироги, как тетя Зельда читает газеты по утрам. А Эмброуз ворует у меня десерты. Это — больше, чем сплетни о моих родителях, Ник, понимаешь? Это настоящее. И я хочу знать тебя настоящего.

Он глядит удивленно, а Сабрина смущенно отодвигается на краешек стула. Она гадает, которая из масок — истина: надменная колдунская усмешка, искрящаяся веселость, с которой он принимает ее незнание, его руки, греющие ее, упрямо сжатые в кулаки?.. Знакомый незнакомец Ник — она хочет его живого, настоящего, такого же как смертные — искреннего.

— Подумать только, Спеллман, ты все это время пытаешься притворяться… злобной стервой, ведьмой, как Сестры, но тебя ничего не исправит. Ни цвет волос, ни помада, ни воротничок, ни даже Темный Лорд. Ты — это ты, и я, наверное, рад. А до дома… Вот он! — Ник обводит рукой громоздкие полки, стол, заваленный книгами, стремянку без последней ступеньки. — Вот те, кто учил меня жить и колдовать. Я каждый раз знакомлю тебя со своей семьей, Сабрина.

Она глядит на это укромное местечко по-новому, а оно — на нее. Оно тоже многое помнит и хранит: смех, слезы, тихие вечера и жаркие споры — общее. Салем желтыми совиными глазами щурится с полки, мурлычет — Сабрина отмахивается от его глупостей.

— Спеллман? — зовет ее Ник однажды, балансируя на поскрипывающей стремянке, чтобы дотянуться до книг наверху. — Как смертные понимают, что влюбились?

— Обычно они начинают делать глупости, — заявляет Сабрина.

Она уверена: любовь — это теперь не для нее, она перегорела, сердце ее устало мучиться и надрываться, и отвечает Сабрина небрежно, почти не дрожащим голосом. Ник кивает понятливо, лучшего ученика — вечного студента — из него не вытащить никогда.

— Я бы прыгнул вниз, если бы ты попросила, — это очень глупо? — сосредоточенно спрашивает он.

— Да, Ник, очень, — выговаривает Сабрина, — тут от силы метр, ты бы даже не пострадал.

— Но я бы прыгнул.

Он колеблется, она — тоже. Каждому хочется узнать, как далеко способна зайти игра, актерствовать и лгать теперь горазды оба: Сабрина выучилась этому в Незримой Академии, хотя предмет забыли внести в расписание. «Веришь мне?» — читает Сабрина по губам, подаваясь вперед, вскакивая из-за стола, когда Ник заносит ногу над пустотой. Или же — «Верь мне»?

— Спускайся, — сдается первой Сабрина. — Не ломай себе ноги ради всякой ерунды.

— Ты сама учила — не ерунда…

Он спускается, подходит к ней. Сабрина опускает голову, пересчитывает поблескивающие пуговицы на его черной рубашке, а потом тоже делает глупость — обнимает, сцепляет руки за прямой спиной. Она и представить не могла, каково это; Ник обжигает лихорадкой, мягко поднимается грудная клетка, на ее спину между птичьих лопаток ложится рука.

— Ты испугалась? — с интересом естествоиспытателя спрашивает Ник.

— Нет.

Сабрина, конечно же, врет, пряча поблескивающие глаза.