Ночь мягко ложится на Гриндейл, укутывает. Душная, по-летнему полная. Она уже пахнет многоцветием трав, и Сабрина, нежась в постели под приоткрытым окном, лениво думает, что тетушка Хильда скоро вытащит ее в лес — собирать. Сабрина представляет, как будет срезать свежие стебли, пачкая руки в душистом соке, а потом это видение приходит ей в легком сне: она вспоминает, как в детстве собирала ромашки, пока тетя ловко подрезала пышные солнечные кустики зверобоя…

Ветер, врывающийся в комнату, чист и свеж, дышится им легко. Где-то там надрываются кузнечики, что-то живо и игриво ухает в лесу. Сабрина ворочается, зарываясь носом в подушку, но она, пропахшая лавандой, кажется ей не столь удобной, и Сабрина в конце концов утыкается в плечо Ника. И довольно улыбается сквозь сон.

Она вдруг чувствует дрожь, пробравшую его, слышит сдавленный вопль — глухой, словно раздавшийся издали. Страшный. Глубокий, раскатистый, он сразу выдергивает Сабрину из сна, и она видит перед собой испуганного, трясущегося Ника, распахнувшего глаза и слепо глядящего в потолок. Рукой он беспорядочно взмахивает перед собой, словно пытается колдовать, но ей удается ловко поднырнуть под нее, приникая и успокаивая. Где-то рядом утробно мяучит встревоженный кот.

— Ник! — Она вскрикивает, и ужас, плещущийся в глазах его, передается и Сабрине. Она ненавидит чувствовать себя беспомощной, жалкой девочкой, но есть что-то, от чего она не способна Ника уберечь… — Ник, посмотри на меня! Ну же…

Шепча, она гладит его по щекам. Видит — кусками, деталями; дьявол — в деталях. Блестящие темные глаза, глубокие, топкие — затопленные темнотой. Необычная его бледность. Рваное дыхание.

— Я… да, я здесь, — сдавленно бормочет Ник, словно себя в этом убедить пытается. — Спеллман…

Она хочет вцепиться ему в руку, но боится причинить боль, впиться остро — ногтями. Обнимает, прижимая, надеясь, что его страх сотрет тепло ее тела, запах ее волос. Чувствует напряжение лопаток под руками, дрожь, постепенно затихающую. Робко целует в щеку, в макушку, ласкается…

— Спасибо, — тихо фыркает Ник, когда приступ проходит, оставляет его. Чуть отстраняется, расправляя неудобно сведенные плечи. — Проклятие, сколько еще это будет меня мучить…

— Все в порядке, — убеждает Сабрина. — Тебе снова снилось?.. Ох, Ник…

— Нет, я уже ничего не вижу, не вспоминаю, но ощущение… — Ник тоскливо вздыхает, привалившись к спинке кровати, и Сабрина удобнее устраивается у него под боком. Она смотрит на него снизу вверх, с сожалением замечая, как он недовольно хмурится — и протягивает руку, чтобы скользнуть по лбу, разглаживая морщины. — Знаешь, в Египте верили, что во сне часть души человека — та, что зовется ба — каждый день отправляется путешествовать по Дуату, — вдруг вспоминает Ник. — Мир мертвых… По всем описаниям выходит, что это очень неприятное место. Да, так уж получается, что во сне любой из нас уязвимее всего…

— Я не хочу, чтобы ты где-то странствовал, — устало шепчет Сабрина. — Я хочу, чтобы ты был тут, со мной. Разве это так много?

— Наверное, нет, — соглашается Ник. — Мне казалось, я забыл. Может быть, это просто кошмар? — с надеждой спрашивает он. — Всем рано или поздно снятся кошмары. Это часть человеческой жизни, ведь так?

Грустно улыбаясь, она кивает; они взрослые, умные ведьма и колдун, не им тешиться наивным самообманом — кто угодно поймет, что это не обычный сон. Отчасти Сабрине почему-то становится стыдно, что она радовалась мирному семейному видению, пока Ник мучался, и это такая глупая, нелогичная и очень любящая мысль, что она ругает себя за нее. «Может, если бы я могла отправиться в его сны, я могла бы его защитить», — бережно думает Сабрина, поправляя Нику взлохмаченные вихры, и делает небольшую заметку в памяти.

— Я знаю кое-что, что всегда помогало мне, — обещает она, поднимаясь с кровати. Край легкой ночнушки чуть задирается, цепляясь, и Сабрина торопливо одергивает ее.

— Это что-то опасное, Спеллман? — беспокойно вертится Ник, зная ее, пожалуй, слишком хорошо. — Сабрина, стой…

— Да нет же, — по-лисьи улыбается она. — Подожди меня, я скоро приду! Салем, присмотри за ним!

Муркнув, кот стекает с подоконника в кровать, подползает к Нику и тычется головой под ладонь, самодовольно требуя поглаживаний. Рассеянно Ник зарывает пальцы в черный пушистый мех, и Салем довольно рокочет. Сабрине радостно видеть, что они так славно поладили и что Ник все меньше вспоминает о своем бедном фамилиаре…

Босые ноги холодит голый пол: Сабрина крадется по большому спящему дому. Боится потревожить тетушек, и мимо их комнаты пробегает на цыпочках, едва-едва касаясь пола — магия позволяет ей чуть воспарить. На кухне тетушки Хильды все, как и обычно, расставлено по местам, и Сабрина с легкостью выбирает нужный шкафчик, распахивает дверцы на себя и довольно прищелкивает пальцами…

Когда она возвращается, Ник не спит, а тревожно косится на дверь. Замечая в руках ее поднос и теплый плед, артистично вскидывает бровь — старается оправиться, будто ничего и не было. Она сгружает бряцающий поднос на столик рядом, а сама набрасывает на Ника покрывало. Флисовое, клетчатое, с кисточками по углам. Очаровательное и немного глупое. Сабрина не может не расплыться в улыбке, глядя, как он хохлится, кутаясь; ночь прохладна, Ник, должно быть, озяб…

— Что это? У нас есть одеяло, вон там, в шкафу, — вспоминает Ник.

— Это особый плед тетушки Хильды, — важно замечает Сабрина. Она склоняется к чашкам на подносе, помешивает в них теплое молоко, следя, чтобы сладкий липовый мед растворился, а не осел на донцах.

— А, — кивает Ник. — Он магический?

— Можно и так сказать.

Забираясь на кровать, Сабрина чуть спихивает в сторону сонного Салема, и черный клубочек сердито урчит и выпускает опасные маленькие когти. Устраивая поднос, она сдвигает к самому его краю блюдечко сливок, и кот издает долгий довольный звук. Подношение принято.

Впихнуть в руки Нику хрупкую разрисованную чашечку доставляет куда больше хлопот. Он долго принюхивается к молоку, золотящемуся от меда, пока не делает осторожный маленький глоток, зажмуривается, и странная, неуверенная улыбка блуждает по его усталому лицу.

— Как тебе?

— Весьма недурно… Обычно я успокаиваюсь чем-нибудь покрепче. Но, ладно, вкусно. Очень. А это семейный сервиз, — не спрашивает, а утверждает Ник.

— Ах, это… Эмброуз совсем разленился и не помыл кружки, так что я не нашла больше чистой посуды. Не думаю, что тетушки будут против, если мы возьмем его…

— Они съедят меня, — грустно замечает Ник. И смеется, хотя голос его еще чуть ломок, хрипловат.

Сейчас, когда Сабрина кладет голову ему на плечо, ей становится по-настоящему хорошо и страшно — что она может его потерять. Ее чашка греет ладони, но Сабрина пока не пьет сама, а только наблюдает за Ником, смакующим каждый глоток.

— Тебя никогда не поили теплым молоком? Правда? Ну, когда ты болел или…

— Я… пожалуй, нет, — задумчиво признается Ник, и у Сабрины болезненно сжимается сердце. — Спеллман, что за магия в пледе? Я никак не могу понять…

— Тебе стало спокойнее?

— М-м, да, — тянет Ник.

— Это самый обычный плед. Тетушка Хильда его купила в каком-то магазинчике во время распродажи, а тетя Зи долго возмущалась, что это отвратительно и безвкусно. В детстве мне часто снились кошмары, — признается Сабрина. — Я видела родителей, а потом нечто отбирало их у меня. В то время я толком не понимала, что это, но оно меня ужасно пугало. Я была маленькой, так что просто просыпалась и ревела…

— Не могу представить, — прерывает Ник, уже открыто посмеиваясь. Слушает внимательно, чуть склонив голову, увлеченный. Иногда Сабрине кажется, что Ник коллекционирует все, что может о ней узнать.

— Эй, я была совсем маленькой. Еще не умела гонять демонов и побеждать Темного Повелителя. А тети укутывали меня в этот плед и поили молоком. Это всегда помогало мне отвлечься. Мне становилось так тепло… Хочешь еще?

Сабрина еще подливает из молочника, капает меда. Они не говорят ни слова, но и в густом молчании притихшей летней ночи достаточно невысказанных слов и непойманных снов. Лунный свет проскальзывает сквозь шторы, раскрашивает их магическим серебром. И что-то снова воскресает в памяти Сабрины — отзвук детства, и темного, ночного, и солнечно-счастливого.

И Сабрина сама собой начинает напевать старую колыбельную, петую ей тетей; слова сами собой рождаются. Она поет, мурлыча, с облегчением наблюдая, как у Ника закрываются глаза. Что-то трогательно-беспомощное есть в том, как он осоловело моргает, клюет носом, как разглаживают черты, и в нем ей видится не всесильный жестокий колдун, а обычный мальчишка, измученный жутью воспоминаний.

Ты мигай, звезда ночная!

Где ты, кто ты — я не знаю.

Высоко ты надо мной,

Как алмаз во тьме ночной.

Голос ее понемногу утихает. Переводя дыхание, Сабрина облегченно кивает сама себе, слушает мерное дыхание Ника. Когда приходят кошмары, она всегда испытывает глухое отчаяние. Ее зовут Утренней Звездой, и ей хочется научиться светить, пылать так ярко и яростно, чтобы охранить Ника от ночной тьмы.

Тот, кто ночь в пути проводит.

Знаю, глаз с тебя не сводит:

Он бы сбился и пропал,

Если б свет твой не сиял.