Ибо возвышался над ним во всю свою статную фигуру и что-то высматривал вдали. Полы его рубахи чуть поднимались ветром, едва-едва оголяя живот. Сяо Чжань продолжал лежать на стоге, словно тот в смоле был измазан. Глаз с юноши сводить не хотелось, да и обратно возвращаться — тоже. Душу будто все сильнее тянул камень, так спирая грудь, что становилось тошно.

— Что там? — Ибо махнул в ту сторону, где у самого горизонта Сяо Чжань ничего и разглядеть не мог, и в ту же секунду осекся.

— Граница там, — Сяо Чжань всмотрелся туда еще, — но ты лучше у знающего спроси.

— Случилось чего? — юноша присел перед ним и коснулся ладонью его щеки.

— Красивый ты такой, — Сяо Чжань потянул его ближе, прижимая к себе, — смотрю и насмотреться не могу.

Ибо заалел ушами и в ответ обнял. Посмотрел ласково, с такой нежностью, что у Сяо Чжаня вновь сердце сладким ядом изошлось.

— Тогда не насматривайся.

Скоро они все же разошлись. К себе Сяо Чжань возвращался с тяжестью, томящейся в груди. Точно преступник на плаху в судный день. Каждый шаг с трудом давался, ноги будто к земле прирастали. Ван Усин ждал его на крыльце, да все привычно жевал трубку.

— Чай в дом-то пустишь? — хриплым смешком отозвался он.

— А как же? — с улыбкой ответил Сяо Чжань, да только грусть отчаянно скребла сердце.

Ван Усин вытряхнул пепел, да зашел следом в дом. Расположился за столом, будто просто в гости зашел, как к доброму другу. Сяо Чжань даже вопросом задался, а не привиделось ли ему. Да вот только комендант заговорил — медленно, с расстановкой — и все на свои места встало.

— Не хочу я с тобой ссоры водить. Вот и не из злых намерений говорю. У вас дело молодое, горячее. Чувства — как спичку к керосину поднести. А ты человек не глупый, должен понимать, что огонь такой к доброму не приведет. Не пересудов я боюсь, а за вас радею. Чтобы счастье свое нашли, да семью славную состроили, чтобы в старости потом волосы не рвать да локти не кусать. Тебе говорю, Сяо Чжань, не сыну своему. Ибо упертый же выродился, как захочет чего, хоть целый табун возьми — не сдвинешь, — он цыкнул с чувством, — весь в меня пошел. Сяо Чжань. Я в соседнюю крепость поеду, договорюсь, чтобы тебя туда приписали. Ты офицер толковый, не откажутся. Как Ибо все рассказать — право твое, да только попрошу, как прощаться будете, скажи, что разлюбил. 

У Сяо Чжаня будто оборвалось что-то. Словно нить какая важная лопнула, уронив ценный груз. Ван Усин взглянул на него еще раз, да поднялся. Он свое высказал, что ж ему делать. Сяо Чжань растерянно захлопал глазами.

— Да как же…

— Подумай, Сяо Чжань, — Ван Усин махнул трубкой в прощание и скрылся за дверью.

Делать по чести, либо делать по сердцу. Сяо Чжань и не припомнил бы даже, когда стоял перед ним такой выбор. Все само собой случалось. Сердце вело, да путь казался верным. А теперь же в клетке не запрешь, да огонь не уймешь, чтобы по чести, да по долгу поступить. Лишь мысль проскочила об улыбке, да глазах цвета ржаного хлеба, так сердце снова разволновалось.

Сяо Чжань мерил шагами комнату. Он все еще не знал как поступить, да и что Ибо рассказать. Он так и продолжал метаться, будто в тумане молочном, от загадки к загадке. Словно решатся они все разом, стоит их Сяо Чжаню побольше скопить.

Даже вечер еще не опустился, как Ибо оказался у него на пороге. Одна его улыбка — и загадки потускнели, будто стали невидимы, неразличимы. Разогретая радость подступила к горлу, легким теплом обдала щеки. Оставшееся время хотелось провести вместе. Сяо Чжань отчаянно желал напитаться этим солнцем, чтобы хотя бы на денек хватило.

— Отец по каким-то заботам уехал, — Ибо ловко оказался рядом, — а потому на сегодня я свободный. Съездим на то поле?

— Понравилось так? 

Ибо улыбнулся еще шире и закивал. Большего ответа Сяо Чжаню и не надобно было.

До конюшни они дошли быстро, посмеиваясь да поталкиваясь. Находиться рядом с Ибо так Сяо Чжаню казалось приятным, будто зажигающим яркие лампы у него в душе. Мысли о том, как долго будет держаться этот свет, прятались где потемнее да подальше, чтобы последние мгновения провести в счастье.

— Бурана запряг твой отец…

— Поэтому тебе и нужно стать моим кавалером, — Ибо лукаво улыбнулся и ушел к Ночке.

— Кавалеры только у дам бывают, балда, — Сяо Чжань пошел следом.

— Меня сестрицы в платье обряжали, — Ибо накинул на лошадиную спину потник. — Такой красивой дамой вышел. Ты бы меня точно в своей карете с бала увез.

— Я бы тебя и не в платье в карете увез, — выдохнул Сяо Чжань, глядя, как юноша замер, вновь краснея ушами. 

— Настоящий кавалер, — с хитрой улыбкой похвалил Ибо и закрепил седло.

Сяо Чжань покачал головой. Улыбка потянула в щеках, а вздох прокатился по груди. Вновь ощутилось, как время, будто спешащий ручей, вытекает сквозь пальцы, не задерживаясь ни на крошечное мгновение. Ибо тем временем вывел Ночку наружу. Погладил темную холку и обернулся на припоздавшего Сяо Чжаня.

— Ты с утра чудной какой-то…— юноша нахмурился.

Рассказать бы все, без утайки. Все слова — каждое передать. Да только струсил Сяо Чжань. Так и замер, глядя в глаза, тревогой подернутые. Чего же боялся? Что сказать не мог? Времени не хватало Сяо Чжаню додумать, чтобы донести, до чего умом дошел.

— Едем, вечер близится.

Ибо посмотрел на него сурово, будто отчитать собирался. И не скажешь, что младше. Он забрался на лошадь и вновь обернулся на Сяо Чжаня, освобождая ноги от стремени. Тот сел верхом следом, прижавшись к широкой спине. Щеки будто огнем обогрело. Ибо притиснулся ближе, да одну ногу обратно перекинул, устраиваясь точно как дама.

— Прижми меня крепче, — он склонился ближе к уху, а Сяо Чжань до скрипа поводья сжал.

Он будто пороховая бочка был, под искрами яркими, жгучими. Того и гляди вспыхнет, успевай спасаться. Но попутчик из Ибо даже так был славный. Молчал, держался крепко, да только прижимался так, что сердце вот-вот собиралось ему в ладони прыгнуть. Сяо Чжань лишь вдыхал посильнее да крепче поводья стискивал.

Поле все так же окутывало щекотным ароматом полевых цветов. Сяо Чжань слез с лошади сам и тут же руку подал, помогая спуститься Ибо.

— Еще один венок мне подаришь? — улыбнулся он юноше, все еще сжимая его ладонь в собственной.

— Если хочешь, все цветы в него заплету, — Ибо говорил так серьезно, что в груди стало горячо, будто кипятка налили.

— Оставь природе ее красоту, — Сяо Чжань заговорил шепотом, пригладил его непослушные волосы и замер, рассматривая блестящую пропасть глаз.

Это чувство. Оно горело в нем, высоко, сильно. Будто костер, щедро сдабриваемый маслом. Сяо Чжань был готов броситься в него, отдаться без остатка, да только расставание скорое останавливало. Скребло ледяной кочергой, жаркие угли разбивая.

— У тебя глаза безумные сделались, — Ибо тоже зашептал, — темные, даже ночей таких не бывает.

Сяо Чжань лишь губы сложил в улыбку, да руку сильнее в волосах непослушных запутал.

— Хорошо тут, — Ибо с негой повел плечами, — будто природа свою музыку сочиняет. А ты танцевать умеешь?

— Бывало.

— Пойдем тогда, — глаза Ибо засверкали точно драгоценные камни.

Он потянул Сяо Чжаня и приобнял за талию, вставая точно в стойку для танца. Больше Ибо ничего не сказал, увлекая его в поток неспешных движений, напоминающих выученный когда-то вальс. Они были похожи на те, что проводились в стенах богатых приемов, да только вместо украшенных дороговизной стен вокруг была степь со всем ее жарким благоуханием. Ибо смотрел прямо на него, плавно переступая ногами, будто передавая свои выученные уроки. От его прикосновений пекло. Сяо Чжань не мог отвлечься, ощущая чужой жар каждым, даже маленьким, участком кожи.

Ибо негромко замурлыкал мелодию. Неспешную и поразительно знакомую. Мягкий, певучий голос отдавался будто в сердце, пока они мерно кружили, объятые сухим ветром. Казалось, будто и этот танец, и мелодия ему под стать существовали для того, чтобы они могли этот момент разделить между собой, обменяться своим томящимся счастьем.

Кажется, еще ни разу Сяо Чжань так не увлекался. Под ноги мягко ложилась трава, а перед глазами виделся лишь взгляд, пробирающий до самой души. Сяо Чжань будто утопал в нем, не желая ни расцеплять рук, ни прекращать танец.

Домой они вернулись лишь когда солнце начало клониться к земле, вновь окрашивая небо ярким маревом. Ибо будто сиял вместе с уходящим светилом, притягивая взгляд даже сильнее.

— Останься? — Сяо Чжань замер на собственном крыльце.

— Что думаешь делать? — на мгновение по лицу Ибо скользнула лукавая улыбка и исчезла.

— Что пожелаешь.

— Тогда останусь.

Несмотря на то, что лукавством светился Ибо, прытче оказался Сяо Чжань. Стоило лишь двери за ними закрыться, как он тут же прижал юношу к ней. В его глазах мерцало что-то невообразимое, далекое, но манящее до предательской дрожи в руках. Внутри закипал жар, нагревался от открытого огня — того и гляди взметнется до небес. Ибо смотрел на него мягко, с довольством, неспешно протягивая руку и накрывая пальцами губы.

Сяо Чжань совсем не управлял ни собой, ни пламенем у себя внутри, бездумно целуя эти пальцы. Страсть, наваждение. Кроме Ибо он ничего не видел и не чувствовал. Юноша был и грехом, и спасением одновременно.

— Тише-тише, — голос Ибо пошел дрожью, — не жадничай.

После слов захотелось прижаться сильнее и поцеловать крепче. Боль вновь уколола в сердце, напомнила о скорой разлуке. Сяо Чжань потянул его в сторону кровати, укладывая на сбитую еще с прошлого вечера постель. 

Закат еще ни разу не был так красив. Никогда алые небесные росчерки не заставляли сердце так сжиматься. Ибо смотрел на него. С тускнеющим солнцем в глазах и скользящими по коже его лучами. Сяо Чжань замер, не в силах ни вдохнуть, ни сказать что-то. Он снова приник к губам. Они будто лекарство и самая сильная сладость. Лишаться такого казалось пыткой.

С губ Сяо Чжань перебрался на шею. Бездумно касался губами, оставлял бессчетные поцелуи, кое-где наливающиеся цветом. В груди глухо урчало, подстегивая жадность, ненасытность. Казалось, будь прикосновений больше — на губах часть останется, чтобы Сяо Чжаню было чем тоску глушить. Он целовал и ниже, касаясь плоской груди и живота, резко вздымающегося от этого.

— Стой-стой, — Ибо поднял его за плечи, отнимая от собственного тела, — посмотри на меня.

Сяо Чжань был готов хоть часами напролет смотреть. Особенно сейчас, когда закатное солнце подбавило румянца, а тонкая рубаха разметалась по постели, оголяя стройное тело. Ибо погладил его шею, убрал волосы, вглядываясь в лицо.

— У тебя снова глаза безумные, — пораженно зашептал он, — темнее даже, чем днем были. Так красиво. 

Ибо надавил ему на затылок, притягивая ближе, и поцеловал. Мягко, тягуче, словно перекатывая мед на устах. Сяо Чжань таял, подчинялся, чувствуя, как по груди расплывается теплота, не обжигающая — греющая. Она медленно заполняла — не до краев, но бесконечно нужно.

Отстранился Ибо так же неспешно. Взмахнул ресницами, да улыбнулся. Было что-то в ней, улыбке этой, что-то колдовское, что Сяо Чжань и не заметил, как они местами поменялись.

— Что делаешь? — вздох застрял в груди.

— Что желаю, — Ибо наклонился ближе, касаясь носом шеи, — Знал бы ты, как сильно я тебя желаю, Сяо Чжань.

Сяо Чжань узнал. Узнал, каково это — в чужом жаре утопать, от прикосновений дышать, да чужим присутствием упиваться. Огонь захлестнул его. Все чувства смешались, забурлили, будто горный поток, и унесли на своих волнах. Ладони горели, будто прилипая к коже, горячей, словно в лихорадке.

Внутри тянуло до боли сладко. Жадность шептала тише, но придавала дрожи рукам. Сжать, притянуть, прикоснуться. Сяо Чжань хватал воздух будто в бреду, видя перед собой лишь глаза, яркие даже в опускающейся ночи. В груди снова кольнуло, да с такой силой, будто протыкая насквозь. Сяо Чжань тряхнул головой и вновь упал в омут, приготовленный ласковыми руками.

За окном загорелись звезды. Веки потяжелели, а все тело налилось сладостной слабостью. Сяо Чжань засыпал, чувствуя, как постепенно уходит боль из губ, а в груди начинает ныть сильнее. Он сильнее прижался к чужой груди и замер.

— О чем же ты думаешь, Сяо Чжань? — последнее, что он услышал, прежде чем провалиться в сон. Ибо мягко гладил его голову, заставляя сжаться сердце.

Видеть утреннее небо уже чудилось привычкой. Сяо Чжань приоткрыл глаза и втянул запах, чувствуя, как в груди скручивается узел. Болезненный настолько, будто иглами усеянный. Малодушно хотелось, чтобы солнце закатилось обратно и разрешило себе поспать еще, чтобы этот день не начинался так быстро. Ибо в объятьях вздохнул и тоже открыл глаза, выглядя точно как вытащенный из дупла совенок.

— Почему ты каждый раз просыпаешься чуть свет? — голос его еще отдавал маревом сна.

— Чтобы на тебя посмотреть, — заговорил Сяо Чжань с улыбкой, да только голос позорно дрогнул.

Горло слезами сдавило, а в душе словно новая боль распустилась, кустом шипастым впиваясь. Сяо Чжань губу закусил, комок пытаясь сглотнуть. Ибо взглянул на него хмуро, а следом в глаза посмотрел внимательно, остро — казалось, насквозь просмотреть хочет.

— Расскажи, что же мучаешься? — он сжал плечо.

Сяо Чжань его ладонь своей накрыл и отвернулся, не в силах ни в глаза смотреть, ни на юношу. Стыд за свою трусость заливал, что щеки пекло нещадно. А в груди все больнее и больнее становилось, точно корягой какой ковыряли. На глаза невольно набежали слезы, а горло сдавило еще сильнее.

— Дурачок совсем, — с грустью сказал Ибо и прижал к себе, — а вроде прожил дольше.

Сяо Чжань уткнулся в него крепче, да руки с силой сжал. Только вот больнее от этого становилось. Не мог Сяо Чжань от этого так легко отказаться. Не мог свое сердце, отданное, себе вернуть. Оставить бы его у Ибо навсегда, пока жизнь не кончится. Да и самому там же остаться.

Ибо обнимал нежно, да молчал. Словно понимал, хоть и не знал ничего. И в объятьях этих и сладко, и горько было, да только вырываться Сяо Чжань из них не хотел. Прижаться бы еще крепче, вдохнуть любимый запах поглубже, да не думать ни о чем. Или только о том, как вместе солнце встречать, да осень грядущую.

Медленно дрожь унялась. Грудь ходуном ходить перестала, да боль притихла. Руки Сяо Чжань перестал сильно сжимать, да губы чувственные поцеловав, отправил Ибо наказанными делами заниматься. Тот смотрел из-под бровей, хмуро, все будто выпытать что пытался, и уходить совсем не хотел.

— Еще встретимся сегодня? — спросил он, сжимая Сяо Чжаня в крепких объятьях у самой двери.

— А как же? — Сяо Чжань улыбнулся. Да только все внутри воплем диким кричало, что обманывает он, ложную надежду дает. Хоть и сейчас не лгал он, да вот только совесть не унималась.

Близилось время приезда коменданта. Сяо Чжань неспешно собирал свои пожитки. Будто с каждой вещью ценное отрывал, будто куски души складывал. Больно, да смысла никакого. Разве есть толк от искромсанной души? Пустотой засветилась изба. Такой же стала, как по приезде была. Только венок недосохший на столе лежал. Вновь сердце тоска затопила. Сяо Чжань взял его в руки, пальцами осторожно тонких лепестков коснулся, ощущая, как сильно они пропитаны любовью. Крепкой, такой настоящей, что в груди жмет. Не смог Сяо Чжань с ним расстаться — так и сложил в свою папку бессменную.

Комендант вернулся скоро. Солнце еще высоко было. Бумаги подписанные отдал и в трубку кивнул, взгляд на Сяо Чжаня бросая.

— Смышленый ты, молодец, — похвалил Ван Усин и трубкой взмахнул, — да и Ибо убедить сумел. Я уж ждал его с воплями.

Он посмеялся, а Сяо Чжаню вдруг горько от этого стало. Да разве так не важны слова, что его собственный сын с горечью произнесет или голосом надрывным. Разве ценности никакой нет у чувств молодых?

— Не сумел, — тихо сказал Сяо Чжань и вышел.

Долго ждать он не стал, начиная складывать все сразу же. Уместилась рядом с седлом сумка, да еще одна. Ночка, запряженная, стояла, с грустью осматривая деревню. Этот маленький клочок земли стал им домом. Сяо Чжань отвернулся, проверяя надежность узлов. 

— Да как же? Сяо Чжань, уезжаешь? — Линь Мао запричитала вокруг него, широко раскрывая глаза. — Да почему же не предупредил?

Горький смех застрял в горле. Знал бы Сяо Чжань сам, почему. Он промолчал, лишь невольно дрогнув губой. Ван Усин тоже вышел, все попыхивая трубкой да с вниманием поглядывая. Не сомневался Сяо Чжань, что услышаны были его слова. И что правильно поняты тоже.

— Господин комендант, а почему вы так просто Сяо Чжаня отпускаете? — Линь Мао встала перед Ван Усином, уперев руки в бока. — Он нам и здесь нужен.

— И там Сяо Чжань нужен, даже больше, чем нам. Разве я могу отказать? — он усмехнулся табачным дымом.

Линь Мао насупилась, да ничего больше говорить не стала. А потом и Сяо Чжань дар речи потерял. Ибо показался из дома.

Он подошел медленно, настороженно, но близко. Сяо Чжань даже сумел ресницы его пересчитать, да пыль от учетных книг на щеке рассмотреть. Сердце будто в горле заколотилось, дышать мешая. До сих пор Сяо Чжань сказать что не знал.

— Ты это сказать не мог? — Ибо спросил тихо, но с такой горечью, что руки дрожь взяла.

Сяо Чжань в ответ лишь кивнул, да губы поджал, чтобы не дрожали так. Ибо шагнул к нему и сгреб в объятья. Теплые, крепкие, от которых теперь век не отвыкнуть и лишь с тоской в сердце вспоминать. Сяо Чжань сжал его в ответ, падая головой на плечо. Горло болело от невыпавших слез, а в груди тянуло от близости неминуемой разлуки.

— Глупый, — прошептал Ибо. — Будешь мне писать?

— Буду, — Сяо Чжань поднял взгляд, замечая глаза коменданта и вспоминая их разговор. — Напиши мне, как разлюбишь.

— Не напишу, — Ибо прижал его к себе крепче, не позволяя и дернуться, — не бывать такому.

Сяо Чжань глубоко вздохнул, примеряясь к словам. Должен был он сказать, несколько раз предложение в голове сложил, да все язык не слушался. Ибо крепко его держал, да легко вздрагивал время от времени, тихо всхлипывая. Сяо Чжань снова встретился взглядом с комендантом, да набрал воздуха.

— Люблю тебя больше жизни, — вышло вместо заготовленной речи.

Ибо ахнул, руки на мгновение расслабил и посмотрел влажными глазами. Сяо Чжань, едва с горечью справившись, приник к посолоневшим губам на короткое мгновение и тут же отстранился, вскакивая на лошадь и уезжая в другую крепость. 

— Прощай… — слова унес степной ветер.

Внутри будто лопнула бочка. Большая волна хлынула наружу, все заливая и заливая. Сяо Чжань скакал, слезы мазались по щекам от ветра, а в сердце будто только больнее становилось. Остановился он, когда не видно уже было никого. Только трава, да ветер шепчущий. Слез с лошади да рядом сел. Слёзы будто сильнее полились. Капали и капали, будто благодатный дождь, падали на землю. Казалось, будто с ними уйдет все туда же, в землю, да вот только ошибался Сяо Чжань, размазывая невысохшие слезы по лицу рукавом.

Боль только глушилась, злобно урча, будто из-под воды. Сяо Чжань поднялся, стряхнул травинки с шаровар, да побрел в сторону крепости, взяв Ночку за поводья. Лошадь мягко боднула его головой, словно подбадривая. Сяо Чжань благодарно коснулся ее головы, устремляя взгляд вдаль.

Долго шли они с Ночкой. Мысли, самые тяжелые, будто чуть ветром обдуло, поменьше сделало. Становилось легче. Боль не успокаивалась, но становилась тише, будто не желая теперь вспороть Сяо Чжаню грудь. До крепости они добрались ночью, даже звезды светились. Да только Сяо Чжань не смотрел. Не успокоился он еще. Воспоминания мучительные, сладкие — они только сильнее боль раздразнят.

Новый комендант встретил его с лампой да улыбкой снисходительной, будто отеческой. 

— А ты у нас Сяо Чжань, выходит? Заждались мы уж, — он улыбнулся так широко, что его глаза совсем за щеками скрылись. — Ну точно, как Усин и говорил. Высокий, да красавец. Ну пойдем, пойдем.

Комендант хлопнул Сяо Чжаня по плечу и повел к отведенной ему избе.

— Лошаденку свою пока у дома оставь, завтра и тебя запишем, и ее в конюшню определим, — он посветил лампой, чтобы Сяо Чжань Ночку привязал, — а сам ложись сейчас. Выглядишь плохо. Случилось что?

Сяо Чжань в ответ помотал головой и шагнул в избу.

— Спасибо, — голос сделался сиплый, будто и не его вовсе.

Комендант молча посмотрел ему в спину и с недоуменным шепотом отправился к себе.

Сон пришел почти сразу. Едва голова, за день потяжелевшая, коснулась подушки — объял, погружая во мрак. Ночь выдалась короткая. Только Сяо Чжань глаза сомкнул, так и открыл тут же, чувствуя, как солнце забирается в комнату. В груди еще ныло, но терпения на это хватало.

Воздух здесь был другой. Вроде и пахло и травой, и жарким солнцем, но все равно не то было. И небо другое было, словно не одна и та же синева простирается над землей. Такое же высокое, но совершенно незнакомое. Сяо Чжань глаза потер да поднялся. Ночью знакомство с новым комендантом совершенно не задалось.

Еще с ночи Сяо Чжань помнил, где комендантская изба, и направился туда. Хоть бы узнать, что за человек, да как вести себя с ним надо. Комендант нашелся на собственном крыльце. В его руках было поленце, на глазах превращающееся в лисицу. Сяо Чжань замер чуть в отдалении. Комендант глаза поднял и лисичку отложил, подзывая.

— Думал я, что вчера вечером заявишься, а ты вон как, — комендант смотрел на него с прищуром, — случилось чего? Усин хорошо о тебе говорил, да вот все равно выслать решил.

— Да не сошлись мы немного, — не стеснялся Сяо Чжань, да рассказывать сразу все человеку незнакомому не хотелось как-то.

— Нет, ну ты мне все расскажи, — комендант переменился в лице, будто с заботой посмотрел, — может, совет какой дам.

— Да никакой совет тут не поможет, — Сяо Чжань вздохнул да улыбнулся грустно.

— Дай-ка по опыту по своему посужу, — комендант почесал подбородок, с пробивающейся щетиной, — любовь несчастливая?

В ответ Сяо Чжань только вздохнул и глаза отвел. Опять на небо посмотрел, безоблачное, похожее на банку с краской. Снова тот день вспомнился, и в сердце заныло сильнее. Дождь ведь так и не пошел.

— Натворил делов по этой части? — спросил комендант и, не дождавшись ответа, продолжил, — каков офицер, дев молодых принуждать чести не прибавляет.

— Не принуждал я никого, — Сяо Чжань передернул плечами и бумаги подал, что в руках все это время были. — За наглость не сочтите, имя хотел бы ваше узнать.

— Ха-ха, — комендант хлопнул себя по коленке, — заболтал тебя. Сун Лян меня звать.

Сяо Чжань кивнул и повернулся, намереваясь вернуться к себе.

— Ну-ка, Мин Цзи, подойди, — Сун Лян подозвал какого-то паренька, — смотри, это Сяо Чжань, покажи ему все да проследи, чтобы не зачах.

— А с чего бы ему зачахнуть? — Мин Цзи присмотрелся к Сяо Чжаню будто со знанием дела. — Точно не при смерти.

— Девушка ему отказала, — комендант покачал головой с выражением глубочайшей скорби.

Мин Цзи ахнул и рядом с ним на крыльцо присел. Теперь они оба смотрели на Сяо Чжаня, явно чего-то ожидая. А тому бы хотелось, чтобы все так и было. Отказала бы ему девушка, уехал бы он, да не видел ее до скончания дней. Забылось бы все, стерпелось. А с Ибо как? Он же с ним и любовь разделил, и радость, и грусть. Как же мог Сяо Чжань воспоминания эти оставить, затереть, словно мел они с доски? 

— Не отказывала мне девушка, — голос прозвучал глухо, даже с обидой немного, что желания в чужих глазах на порядок поубавилось.

— Да не серчай ты на нас, — Мин Цзи поднялся со своего места да за плечи Сяо Чжаня приобнял, хоть и дотянулся с трудом, — говорить нам тут уже не о чем, а ты вот – свежая кровь. Красавец, да с сердцем разбитым. Любопытство берет. Страсть какое.

— Прости, коли за живое задели, — посмотрел на него комендант.

В это мгновение Сяо Чжань понял, что все было не так плохо, как рисовалось в его мыслях. Пусть в груди и болело, да на горизонте все равно свет маячил. Люди вокруг него казались неплохими, а большего Сяо Чжань сейчас и не требовал. Дальше загадывать — только себя мучить.

Дни сменялись один за другим. Сяо Чжань не успевал считать пролетавшие недели, но все равно писал письма. Он писал и о закатах, и о сене, и о своих воспоминаниях, что даже через столько времени вспыхивали огнем на коже, укладывал в слова и свою повседневную жизнь, говорил о резвящейся Ночке, да о своих новых знакомых. Часто вспоминал улыбку, засевшую глубоко в сердце, и каждый раз заканчивал тем, как хочет встретиться. Сяо Чжань брал папку в руки, жалея, что не осталось ни одного рисунка. Так сильно он был увлечен реальностью, что теперь оставалось лелеять только воспоминания. Сяо Чжань часто увлекался, когда писал. Иногда рядом с текстом появлялись нарисованные полевые цветы, лошади, а иногда и улыбка, оставшаяся лишь в памяти.

Ответа Сяо Чжань не получил ни разу.

Тоскливо он смотрел на очередной подписанный конверт, да сомневался, стоит ли нести его на отправку. Сердце сдавило глухой болью. Сяо Чжань посмотрел на качающиеся листья, чуть подернутые золотом, да задумался. Узнать бы сейчас, как Ибо там, как здоровье, как именины справил. Хотя бы самую малость.

— Снова написал, — Мин Цзи бесцеремонно заявился к нему и выдернул из рук конверт.

— Отдай, — Сяо Чжань поднялся из-за стола и потянулся к письму.

— Отдам, но ты расскажи мне, кому ты все пишешь, — Мин Цзи отскочил, не даваясь, — а то меня и любопытство распирает, и сердце за тебя болит.

— Ну и забирай, — Сяо Чжань отвернулся и сел снова за стол, — я новое напишу.

— Ван Ибо, — продекларировал Мин Цзи, рассматривая надпись на конверте. — Это ж, получается, комендантский сын?

Сяо Чжань глаза выпучил, да так с пером и замер, рассматривая пустой листок.

— Комендантский сын?! — вскрикнул Мин Цзи, стукнул конвертом об стол и за плечи развернул Сяо Чжаня к себе. — Расскажи, а? Иначе я точно от любопытства коньки отброшу.

— Нечего рассказывать. Просто любовь несчастливая, — он вспомнил слова Сун Ляна.

— Несчастливая любовь с комендантским сыном, — на лице Мин Цзи застыла гримаса полного непонимания, — что ты, что Ночка – оба лошадки темные.

— Да, — Сяо Чжань, наконец, отложил перо и взял письмо со стола, — я отправлю его тогда.

— Ну не-ет, — Мин Цзи надавил на его плечи, — расскажи сначала. Сяо Чжань, ну чего тебе стоит.

— И чего же ты хочешь? Душещипательную историю о запретной любви? — Сяо Чжань сложил руки на груди.

— Хотелось бы ту историю, что за всеми этими письмами без ответа кроется.

Сяо Чжань смотрел долго, внимательно — действительно решал, стоит ли оно того. Да потом плюнул и рассказал все. Как они в первый раз встретились, да как сомневался он, как сердце от времени вместе проведенного заходилось. Вздохнул Сяо Чжань посреди рассказа, да звезды вспомнил. Душа больной сладостью откликнулась, и он продолжил.

— Так я и не смог сказать ему тех слов, да и сейчас бы не сказал, — с грустной улыбкой закончил Сяо Чжань и повернулся на Мин Цзи.

Тот смотрел потрясенно, будто в голове все пытался уложить, да не мог. Да Сяо Чжань его понимал. Не будь это его жизнью, тоже бы не поверил.

— Знаешь что, — Мин Цзи сверкнул глазами, — а может, его отец не дает вашим письмам встретиться? Больно уж не похож твой… Ибо на того, кто молчанием бы морил.

Вечером Сяо Чжань все думал об этих словах. Вертел в руках готовый конверт и все размышлял. Взгляд упал на письмо — ответ от матушки, что еще летом пришло из той крепости. Сяо Чжань подкрутил лампу поярче и принялся за перо. Ему было, что сказать.

«…

Уверен я, читаете Вы это письмо с надеждой, лелеемой еще с нашей последней встречи. Как и читали все мои прошлые письма. Да только огорчу я Вас снова. Чувства мои не остыли, кажется, окрепли даже. Поэтому просьбы я Вашей выполнить не могу, как и тогда не мог. Даже мысли задержаться в моей голове не может, чтобы лгать горячо любимому человеку. Как бы разумно то ни было. Я был воспитан говорить лишь правду и, отступив от своего воспитания, которое я и по сей день считаю правильным, буду корить себя до скончания дней.

Не прошу отдавать мои письма Ибо. Не прошу рассказывать ему обо мне. Напишите мне сами. Не прошу, умоляю. Дайте знать, все ли с ним хорошо, справляется ли с делами в крепости. Просто знать, что он в порядке, будет достаточно…»

Из-за пелены слез читать стало невозможно. Ибо крепко стиснул листок в руке и взглянул на отца. Тот все еще держал в руках раскрытый конверт и смотрел не со злобой, а скорее с раскаянием. Не было в нем гнева за то, что Ибо так бесцеремонно выдернул из его рук письмо, что сейчас едва не поднял голос за скрытую правду. Ибо медленно протянул руку, забирая и конверт. В нем, в самом уголке, притаился сухой листочек. Небольшой четырехлистный клевер. Ибо сам его вплетал в тот венок, с надеждой, что он принесет удачу. Действительно же принес.

— Зачем? — только и мог выдать Ибо, вновь поднимая взгляд на отца. В горле стоял ком, да чувство странное грудь жгло. То ли боль, то ли радость, то ли обида. Трудно было, не расплести клубок появившийся.

— Хотел от ошибки уберечь, — отец вздохнул, да лицо в ладонях спрятал. — Да не вас уберегать нужно было.

Ибо так и замер, не решаясь ни спросить ничего, ни выплеснуть, что внутри закипело. Горькое, ядовитое. Казалось, капли хватит, чтобы дыру насквозь прожечь. Разве бы не пожалел потом Ибо о словах, что на язык просились так отчаянно, что в груди ломило? Пожалел бы. Цокнул Ибо с сердцем, да без единого слова бросился прочь из избы.

— Ибо, — отец окликнул его у самой двери.

Обернулся он, волком посмотрел. Одно слово поперек услышит — так котел перевернется. Долго потом собирать придется.

— Бурана мне не загони, — тихо сказал отец и поджал губы.

Ветер шумел в ушах, немного остужал голову. Ибо смотрел вперед — туда, где земля касалась облаков на небе — и думал только о Сяо Чжане. Эти мысли словно ветром и приносились, не желая затихать и на мгновение. Внутри будто огонь опаливал. От ожидания встречи, от слов, что с бумаги будто в сердце выжжены стали. Ибо словно новую правду открыл, будто сундук где внутри отворил, да дорогое вынул. Ждал Ибо этого, сам в письме каждом говорил, да на ответ такой же надеялся.

Да тоже его не получал. Оба они измучились, знать ничего не зная друг о друге по подспорью отцовскому. Сейчас Ибо уже не злился даже. Скорее понимания да объяснения не находил, чем и печалился. Буран ловко проскакивал островки с травой, еще не пожелтевшей, но уже потерявшей всю свою летнюю сочность. Столько времени прошло, даже осень успела прийти, а Ибо и не заметил толком.

Дни тянулись похожими один на другой. Ибо часто бывал и на реке, и на поле за ней, да только радости не было. Казалось, даже воздух пропах воспоминаниями. Сладкими, нежно оберегаемыми, но тяжелыми, будто камнями укладывающимися на сердце. Ибо даже сейчас не сказал бы, сколько недель или дней так прошло. Он и не думал знать им счет.

Ибо едва ли осознал, как оказался в нужном месте. Слез с Бурана, да остановился в растерянности перед воротами. Оглянулся, только замечая, как потемнело вокруг. Сердце застучало в волнении, и Ибо суетливо стал подбирать слова. Да только на ум ничего не шло. Разум, объятый близкой встречей, помогать решительно отказывался.

— Ты кто таков? — из-за ворот показался низковатый паренек и внимательно осмотрел Ибо с ног до головы.

— Ибо.. Ван Ибо, — он оторопело представился.

Спросить про Сяо Чжаня он не успел. Паренек ахнул и убежал куда-то вглубь. Ибо снова замер в нерешительности. Может, стоило его остановить, или же отправиться следом? Надолго в своих мыслях Ибо погрязнуть не успел, как паренек показался снова, уверенно подтаскивая с той стороны человека к воротам.

— Да идем ты, кому говорю.

— Опять выдумки какие-нибудь твои? — Сяо Чжань едва передвигал ногами и смотрел на паренька, крепко сжимая в руке щетку.

— Дурень, вперед посмотри.

Сяо Чжань так и замер, роняя щетку на землю. Моргнул несколько раз, глазам своим словно не веря, да вперед бросился. Ибо на полпути его подхватил, сразу прижимая крепко, сильно, как хотелось все это время. Сердце будто медом истекло, а руки дрожь взяла. Сяо Чжань был рядом, совсем-совсем близко. Ибо чувствовал его тепло и словно слышал сердце. Он не желал расцеплять рук, зарываясь носом в рубаху да втягивая запах, обжегший грудь родным теплом.

— Совсем ты похудел, — Сяо Чжань чуть отстранился и взял его лицо в ладони.

— Это я под стать своему любимому вырос, — Ибо тоже погладил его скулу.

— Болтун, — пытался Сяо Чжань сказать с укором, да только мягкая улыбка выдала.

Ибо ничего не сказал. Он смотрел и насмотреться не мог. В душе словно распустился райский сад. Будто объявился его настоящий хозяин, и там каждый цветок зацвел. Сяо Чжань был близко и дальше отстраняться не собирался. Будто отпустить боялся, словно он, Ибо, был сном или миражом каким.

— Почему ты клевер положил в конверт? — спросил Ибо, со сладким удовольствием наблюдая, как губы напротив округляются в удивлении.

— По правде не знаю, — Сяо Чжань накрутил на палец его отросшую прядь. — Показалось мне тогда, что надо так.

— Ты его с того дня хранил? — голос опустился до шепота.

— Да.

В груди будто теплое что-то разлилось. Ибо притянул Сяо Чжаня к себе ближе, да поцеловал, чувствуя, как губы мягкие, любимые навстречу открываются. Раздался первый раскат грома, с неба полился дождь. Сильный, самый настоящий осенний. Сяо Чжань в объятьях чуть вздрогнул и поцелуй разорвал.

— Дождь, — сказал Ибо, взглядом прослеживая дождевую воду, скользнувшую по лицу напротив.

— Дождь, — согласился Сяо Чжань и поцеловал его снова.