Диме неудобно, неловко, но Игорь повисает у него на шее, тяжелый и наглый, и громогласно объявляет обступившим их мордоворотам, мол, не лезьте, это братишка мой мелкий, он немножко наивный дурак, но бить его за это нельзя — что ж мы, не люди, что ли? Злиться на Игоря не получается; Дима не умеет попросту. Никак не выходит, как бы Гром ни огрызался и ни колючился, как злобный еж.

А сейчас Дима напряженно поглядывает на перекошенные пьяные лица и думает, как же это глупо, глупо, бесконечно глупо — и так в стиле Игоря Грома. Крепко держит, не отпускает. Не вырвешься, только шею свернешь. Они стоят посреди шумного бара, где Игорь искал свидетелей; справа грохочет телевизор, футбол показывают. Народу толпа, и Диме, кажется, сейчас плохо станет от давки, от тяжелого запаха пота и дешевого пива. Только Игорь вот держит. Но в этот раз расклад явно не в его пользу.

Им чудом удается уйти. «Зенит» в кои-то веки выигрывает, и это заботит пьяную толпу чуть больше.

— Игорь, блин, ну какой брат, мы даже не похожи, — смущенно шипит Дима потом, когда они оказываются снаружи и жмутся к стене — от адреналина аж колотит. Вечерний Петербург окатывает Диму прохладой, пронзительно пахнет дождем. — Ты ставишь нашу гипотетическую маму в очень неловкое положение.

— Ага, давай, посочувствуй еще этой бедной воображаемой женщине. У нее сын идиот.

Дима привычно не обижается, перепрыгивает поблескивающие в неровном свете фонарей лужи, пока Игорь размашистыми шагами следует куда-то направо; петербургские улочки он знает наизусть. То ли придумал новый след, то ли решил перекусить какой-то подозрительной шавухой — когда-нибудь Дима научится это читать по сурово нахмуренным бровям.

— Да ладно тебе, брякнул, что в голову пришло, — говорит Игорь как бы мимоходом. — Главное — чтоб уверенно, иначе эти уроды не понимают; а что говорить — это не так важно. Они ж все равно все думалки себе пропили, вот они будут нас сравнивать! Чего ты лыбишься, Дубин?

— Ничего! — восклицает он. — Просто это интересная такая психологическая черта!

Дима старается, не сдается. Бегает за Игорем, хотя это и странно, они же теперь настоящие напарники, не надо так из кожи вон лезть, но Дима доказывает что-то уже по инерции.

Они не нашли ни одного свидетеля, даже в баре, где убитый незадолго до смерти выпивал — ну, как выпивал, Игорь называет это «беспробудно бухал, скотина»; никто не видел, с кем их труп ушел. Игорь злится. В такие моменты он обычно срывается на людях, но сейчас каким-то невероятным усилием сдерживается. Когда хочет что-то сказать Диме, ненадолго останавливается. И все-таки не говорит.

Иногда кажется, что такие обычные дела Игорь ненавидит люто. Когда надо долго бессмысленно искать, и даже подраться не получается. Никакой загадки, ничего интересного, да даже треклятые холодильники развлекли бы его больше. Игорь — он больше про действие, про бешеный азарт. А копаться в бумажках ему не то чтобы по нраву — Игорь сдавленно ругается и не очень любит людей.

— Дурак, что ли, — говорит Игорь, — я, по-твоему, что делаю, зачем из сил выбиваюсь? Не ради людей? Вообще, давай, иди спать, — он отмахивается будто бы снисходительно. — Блять, Дима, тебе не обязательно тут сидеть.

— Да нет, мне кажется, ночь — это самое время для полицейской работы! — отчаянно храбрится Дима. — Я помогу разобраться с его контактами, хорошо?

— Насмотрятся своих сериалов, романтики, вашу ж мать, — ворчит Игорь.

Уборщица, которая возится в углу, свирепо смотрит на них, когда Игорь подтаскивает к своему столу второй стул, противно скрипя ножками по полу, а потом приносит две кружки невыносимо горького кофе — Дима его не может пить чисто физически, но ничего не говорит. Ему хотя бы выделили отдельную кружку, да?

— Нас точно не выгонят? — спрашивает Дима, вертя головой. Ночью отделение кажется каким-то… другим, загадочным. Как будто он ввязался в приключение, а не в скучную монотонную работу, когда надо сверять последние звонки убитого с телефонной книжкой. — Игорь, а ты часто тут?

— Каждую неделю! — страдальчески восклицает уборщица и грохочет ведром. Она уже собирается уходить.

— Спокойной ночи, Нин Ванна, — кисло отвечает Игорь, даже не поворачиваясь к ней.

Он часто так говорит с людьми — как будто они очень далеко от него.

Дима кропотливо просматривает распечатки последних звонков, пробивает их, выделяет одни и те же номера разными маркерами, в столбик выписывает — в общем, его бумажки напоминают конспект отличника, и Игорь над ним даже посмеивается. Заметки Грома больше похожи на бумагу для расписывания ручки.

— М-м, бесполезно, — говорит Игорь, откидываясь на спинку стула. От духоты невыносимо, и он небрежно обмахивается кепкой. — Ему, видимо, просто поболтать нравилось. Есть такие люди. С очень длинным языком.

Дима ничего не говорит, только искоса следит за Игорем из-за бумаг. Гром вообще никому не звонит, похоже; у него в контактах с трудом пять номеров наскребется. Как будто у него из родных и близких — только Прокопенко… да вот они с Юлей как-то затесались.

Дима сам слишком устал, чтобы искать ответы. Даже упрямый Гром сдается.

— Игорь, а ты никогда не рассказывал про свою семью, — неловко говорит Дима. — То есть я, конечно, знаю, что твой отец был полицейским… милиционером… в общем… Извини, если я не в свое дело лезу…

— Да что ты извиняешься-то постоянно, ты допрашивать людей так же будешь?

Ему кажется, что Игорь не ответит. Не с чего ему откровенничать. Но тот пожимает плечами, рассеянно смотрит на Диму.

— Я за отца всегда получал, — сонно говорит Игорь; он какой-то растрепанный, обреченный, хотя обычно старается бодриться, как бы ему ни попало по шее. — Да, герой, справедливость, но когда тебя топят в раковине, как-то не получается оно вот так думать. Я на него злился иногда очень сильно, а теперь понимаю.

— Тебя? В раковине? — пораженно выдыхает Дима. — Игорь, ты…

Игорь как-то вот вообще в этом эпизоде не представляется, зато Диму как будто вышвыривает в собственные детские воспоминания. Не самые приятные, но почему-то особенно отчетливые и обидные. Ему странно думать о том, что у них с Игорем так много общего.

— А отца не стало, когда я в старшую школу пошел, — отстраненно продолжает Игорь. — Говорят, инсульт, но я-то знаю… Это мне Федор Иваныч сказал, но он всегда как лучше хочет.

— Боялся, что ты мстить пойдешь, — понятливо кивает Дима. — А может, он и правда?.. От инсульта?

— Может, — хрипло говорит Игорь и угрюмо молчит, даже не вворачивает никакую колкую фразу. — Про маму не хочешь спросить? Я ее не видел никогда, только на фотографиях. Свалила от отца подальше.

— Игорь, мне кажется, у тебя из-за этого проблемы с доверием! — выпаливает Дима.

И ненавидит этот свой длинный язык.

— Помолчи, будь хорошим мальчиком.

Дима не видит, но наверняка краснеет — окатывает жаром от стыда. Никак Игорь не может забыть эту его вдохновительную речь, от которой теперь смешно — но и как-то легче. Хорошо, что он это сказал. Что Игорь понял.

— Дим, я не умею, — медленно говорит он, — быть хорошим другом. Да, у меня проблемы. Как вы меня с Юлей терпите, а? Ладно, ладно она, я же честный человек, я расплатился, но ты… — Игорь страдальчески выламывает брови, смотрит… очень честно. Как побитая собака.

А Дима послушно молчит и не перебивает, даже когда Игорь замолкает и глубокомысленно ищет что-то. Подбирает слова. Без шуточек, без невыносимого ехидства и грубости — в кои-то веки.

— Я все для людей делаю, да, — кивает Игорь сам себе, — но они мне чужие. Я приучил себя так, чтобы никого не задело. Так что… вот. Сложно что-то поменять.

— Я понимаю. Я же еще здесь.

Игорь отворачивается, как будто вечная смелость ему изменяет. Это правда трудно — осознавать, что ты натворил.

— Ты прости за тот раз с деньгами, — глухо говорит Игорь. — У тебя из-за меня трудности, да? На работе?

— Ничего, нормально, — спокойно отвечает Дима. Хотя это сложно, невообразимо сложно — потому что Игорь сполна заслужил эту вину, эти терзания совести, умом Дима это понимает удивительно твердо, но ему не хочется, чтобы напарник страдал, это плохо, это несправедливо со всех сторон.

Жизнь оказывается в сотню раз сложнее его мечтаний. Всех тех лекций в университете МВД. Об Игоре Громе там не предупреждают.

— Я готов был в окно нахрен выпрыгнуть, лишь бы вас не задело, — тихо усмехается Игорь, как-то скованно жмется в спинку стула. — Может, когда-нибудь я… искуплю. Я стараюсь. Изо всех сил, но я человек такой. Дим, спасибо.

Он не спрашивает, за что именно Игорь так отчаянно и тихо, непривычно совсем благодарит. Он же все-таки умный и подающий надежды полицейский. И знает, когда нужно посидеть в уютной тишине спящего отделения.

Игорь Гром просто не умеет дружить, и от этого осознания ему нервически смешно и грустно одновременно. Потому что Дима не знает, что делать, но и не может бросить его в одиночку выкарабкиваться из этого котлована, в который Игорь сам себя загнал. Не способен просто разжать руки и позволить ему сорваться в пропасть. Однажды они с Юлей уже вытянули его, удержали, значит, снова смогут. Очень медленно.

В следующий раз, когда Игорь сгребает его за шею и агрессивно представляет глуповатым младшим братом, Дима только терпеливо улыбается и кивает. Может, майору Грому нужно кого-то защищать, чувствовать себя старшим, надежным. Может, невыносимо одинокому Игорю просто необходима нормальная человеческая семья.