Сугуру смотрит на ножи, переводит взгляд на Годжо, и затем — обратно. Ножи хорошие, острые.
— Не убивай меня, — просит Годжо, в голосе некрасивые смешинки.
— Дай мне хотя бы одну причину.
— Ты можешь убить нынешнего меня!
— И это убьет вас обоих. Точно, — он улыбается для вежливости, чтобы не выдать то, как он откладывает это в список дел на ближайшие выходные.
Они сидят на кухне, Сугуру — надлом молодости, закат смыслов, — настороженно следит за тем, как Годжо пьет кофе из кружки, на которой написано «BIG BOSS». Из такой же кружки пьет Сатору.
Этот Годжо что-то утратил, как утрачивается все, что препятствует росту, но почему-то в этом взрослении слышится не спокойствие, а пустота, зияющая мгла, которую не перекрыть некрасивыми оскалами и дурашливостью. Он действительно стал самым сильным, но то, что ему пришлось вернуться назад, пугает. Сугуру шкрябает по лбу. Годжо следит — грусть и скорбь за очками.
— О чем ты хочешь со мной поговорить?
— Ну, на самом деле, о тебе.
Замечательно. Он что-то натворил. Натворит?
Солнце печет в спину, Сугуру двигается со стулом туда, где тепло не расплавит его. Годжо жует печенье.
— Ты же понимаешь, что мне нечего тебе сказать?
— Да ладно тебе, это же другой я. Я взрослый. У меня есть ученики твоего возраста.
Улыбка у Годжо — довольная и лукавая.
Время разделяет их беспощадно, и, казалось бы, между ним с Сатору и сейчас есть невидимый меч, который невозможно достать из камня, чтобы примирить их раз и навсегда.
Большую часть времени Сатору хочется ласково и нежно придушить. В этом есть свое очарование, в этом есть что-то, что веселит, заставляет бежать вперед, чтобы догнать и дружелюбно толкнуть в плечо, жутко подышать в затылок, но, что приятнее, это напоминает самому тащить себя и со своим порядком и выстраивать вокруг мир так, как он тебе подчиняется.
Бывает, это душит его самого, и тогда Сугуру хмурится и молчит, сосредоточиваясь на делах, и Сатору приходит к нему, как нашкодивший пес, и становится его тенью, пока Сугуру не вздохнет и не оттает. Им было тяжело, но хорошо.
— Что мне рассказать?
— Что ты думаешь про людей? Не магов?
— Что их нужно защищать, — Сугуру жмет плечами. — Это ты здесь не понимаешь важности их жизней.
Годжо дергает уголком губ.
— Наверное, я пришел слишком рано. Нужно было тебя ловить в другое время.
Сугуру откидывается на спинку стула, складывает руки на животе.
— Что я сделаю?
Годжо улыбается. Скалится.
— Не могу сказать. Слишком рано. Мне жаль. Могу только попросить, чтобы ты потом поговорил со мной. Почему мы никогда не говорили о тебе?
— Мы говорим обо мне. Просто в меру необходимого.
Годжо смеется, Сугуру слышит в этом смехе панихиду.
— Я скучал по тебе. Сугуру, обязательно поговори со мной. Знаю, я придурок. Но я на твоей стороне, хорошо?
Сугуру чувствует, как тревога холодом прошибает его изнутри.
— Хорошо.
Он понимает, что не может задавать вопросы, что не может пытаться анализировать все это, потому что мир внутри опасно кренится, а на шее чувствуются руки времени, которые сделали Годжо таким — сильным, взрослым, одиноким. Сугуру чувствует, что его эти руки хотят удушить.
— Я постараюсь вернуться в нужный момент. Но ты должен поговорить со мной здесь.
— Я тебя услышал.
Годжо рассматривает его, потом встает, нехотя собирается. Сугуру поднимается, чтобы его проводить.
В Годжо есть что-то, что хочется утешить, успокоить, но это слишком далекая рана, которую Сатору еще не получил. Сугуру надеется, что будет рядом, чтобы хотя бы одной трагедией в их жизни было меньше.
Рука мягко опускается на плечо, Сугуру смотрит, как Годжо колеблется, и это беспокоит его еще сильнее.
— Тебе идут пучки, — весело и легко, но Сугуру научился выхватывать такую же скрытую тревогу в голосе Сатору.
— Тебе не идет работать с детьми. Годжо-сенсей. Самому не смешно?
Годжо смеется, на этот раз не так горько.
— Из тебя бы вышел лучший учитель. Стань им.
Горечь обратно заползает, голос Годжо срывается, он молчит, вздыхает, сжимает плечо Сугуру чуть крепче.
— Пожалуйста, стань учителем. Пойди со мной.
Сугуру проглатывает чужой страх и кивает.
— Выдыхай, учитель. Раз ты можешь вернуться назад, значит, мы сможем все исправить. Все будет хорошо.
Улыбки обоих — отточенная ложь, которая их и погубила. Погубит.
Годжо возвращается в свое время. Сугуру остается в своем. Здесь Сатору разбивает кружку и запрещает помогать собирать осколки.
Там Годжо смотрит на шрам на чужом лбу и задыхается.