маленьким лезвием по цветам шиповника

— Это бред, — заявляет Арслан, ни на кого не глядя.

— Это комедия, — возражает Дориан.

— Баллада, — кивает Варрик.

Арслан смотрит на Железного Быка. Обычно он начинает смеяться над ним — вежливо, уважительно, громко и по-дружески, будто они знакомы давно и крепко. Тот пожимает плечами.

— Поручи это кому-нибудь, у нас есть более важные дела.

— Но они просили меня, — Арслан вздыхает и смотрит на баранов. — Я проклят. Это кто-то бесится, что я в него не верю, и насылает на меня проклятие.

Они отошли от лагеря эльфов, и теперь его вежливость и терпение слетели, уступая место безграничной усталости. На рассветном солнце его лицо кажется слишком бледным, как бумага, и бледный узор татуировки — валласлина, поправляет себя Дориан, — почти не виден. Он кажется моложе и беззащитнее, и Дориан на секунду задумывается о том, как Арслан мог превратиться в могущественного инквизитора, будучи таким.

Арслан рассказывал, что его поймала Кассандра, и он казался неумехой-преступником. А потом мир перевернулся.

— Воспринимай это как отдых, — предлагает Варрик, проведя рукой по высокой траве. — Мы дышим чистым воздухом, ищем барана и разговариваем на отвлеченные темы. Тебе даже не нужно подвергать свою жизнь опасности.

— Все наши жизни в опасности. Мы ждем конца света, — тоном, которым он разговаривал с матерью Жизель, откликается Арслан.

— Откуда у всех эльфов такая склонность к ворчанию?

Арслан закатывает глаза и продолжает идти вперед, разглядывая баранов.

— Я не ворчливый. Я вестник Андрасте. Я надежда этого мира. Я хочу кого-нибудь убить и поспать.

— Ты заразился драматизмом, — замечает Железный Бык.

Дориан качает головой.

— Я не хочу никого убивать.

— У тебя все впереди, — заверяет Железный Бык. — Дай мне еще несколько часов.

Варрик и Арслан смеются, когда Дориан шумно вздыхает.

Они переходят реку, направляясь к другому стаду. Арслан с завидной легкостью передвигается быстрее, замечает в кустах ягоды и срывает их. Здесь — его дом, и Дориан понимает, что означала вся та неопределенность просторов.

Арслан — легкость ветра, журчание родника.

— Когда все это закончится, тебе стоит завести ферму. У тебя странная привязанность к животным, — говорит Железный Бык. Арслан фыркает.

— В детстве мне нравилось бегать за баранами. И охотиться. Я всегда был смертоносен в привязанностях.

Дориан улавливает иронию и усмехается.

— А вот и золотой баран, — Железный Бык хлопает Арслана по плечу, и тот вздыхает.

— Ждите здесь, я пойду… Беседовать, — с сомнением говорит он и бесшумно удаляется.

Варрик вздыхает.

— Даже не хочется возвращать его в Скайхолд.

Дориан и Железный Бык кивают.

Редко можно было поймать его таким свободным. Смешно, конечно, с таких мыслей, особенно если представлять, как о них будут писать в истории, если они выживут:

И был влюблен маг из жестокой страны, которая пролила реки эльфийской крови, в Инквизитора.

И он восхищался свободой того, кого его народ поработил.

И эльф, не привязавшийся ни к чему, кроме тевинтерца, заковал самого себя в кандалы. И были это кандалы любви.

Любовь зла, как злы разрывы в мире, который только недавно поднимался после очередной катастрофы.

Интересно, какой конец будет в книге Варрика.

Сейчас они — как это ужасно, думает Дориан, аж кривиться хочется — в порядке. Возможно, они умрут, держа друг друга за руку, и будут знать, что сделали все, что могли. Возможно, они выживут, и тогда все обрывается, потому что Дориан не представляет другого счастливого конца, кроме смерти в один день.

Он позволяет себе чаще спрашивать о долийцах, потому что сколько бы Арслан не отмахивался и не говорил, какая это все ерунда, он был пропитан собственной культурой и историей, как и они все, просто расцвела она по-другому, цветами чертополоха — скорбь и изгнание Создателя, вызов и одиночество.

— В Тевинтере любят использовать язык цветов, — отвечает Дориан на немой вопрос. — Чертополох означает — «со мной опасно иметь дело».

Арслан усмехается — осколок улыбки, искры пожара.

— Я тебе как-то говорил, когда мы только познакомились. Ma emma harel — тебе стоит бояться меня.

— Ты так разговаривал с бедными барашками?

Они заходят в комнату, Дориан взмахивает рукой, зажигая свечи, пока Арслан падает на кровать и стонет.

— Научи меня эльфийскому.

Слова повисают в тишине, и Дориан хмурится, смотря на неподвижно лежавшего Арслана.

Наверное, ему не стоит пытаться коснуться этой культуры со своим уважением, потому что Тевинтер в нем — скверна. Его родина цветет в нем акацией.

— Зачем? — Арслан переворачивается, садится на кровати и наклоняет голову. — Тебе не нужен эльфийский для переговоров, его знают только долийцы. Да и то не так полно.

— Потому что это твой язык, — осторожная мягкость все равно задевает.

В первый раз Арслан выглядит несчастным, шрамы ощущаются попыткой сорвать лицо, в глазах — мертвое солнце. Он молчит, и Дориан жалеет, что поднял эту тему. Он собирается извиниться, замотать обратно свою любовь и открытую настежь грудь с сердцем, залитым кровью, потому что есть территория, на которую ему нельзя вступать, и лезвие усмешки в самом начале и «тебе привычнее слово раб?» вспарывают горло, и они — безнадежны, мертвецы, которые слушали слишком много песен, или их разум пошатнулся после всех ужасов мира.

— Ma vhenan, — вздыхает Арслан, и улыбается. — Хорошо. Ar — это я. Ты точно так же ставишь его в начале.

Они — руины и солнце, ползущее скорбным лучом по надломам.

Дориан загадывает у Создателя возвращаться друг к другу, быть в этом долгом странствии маяками друг для друга, несмотря на то, как их истории и народы призрачной толпой воют в агонии, и говорить на исчезающем языке, который остается в сердце Арслана, которым он чувствует, которым он любит.

У них есть только надежда и невысказанное ar'din nuvenin na'din — я не убью тебя.

Потому что у Арслана нет клана, нет богов и дома.

У Дориана есть смеющаяся убийственная прекрасная империя, собирающаяся раздавить его сердце у себя в руке.

И Дориан говорит:

— Ma'arlath.

И глаза Арслана похожи на рассвет.