Путеводный кот слизывает капли млечного пути со стола. Тсукишима протягивает к нему руку, чтобы согнать, но тут же ее отдергивает, встретившись с очень злым взглядом горящих глаз.
К дому Куроо нужно идти по желтой дороге — грустная и улыбчивая тропа, сквозь поля, леса и череду рассветов и закатов. Тсукишима чешет тускло светящийся полумесяц на лбу, перечитывая детали заказа. Куроо перестал заказывать солнца в последние месяцы, и теперь вся работа для него достается Кею — он кует луны, наматывает кисейные нити на катушки, собирает свет в банки. Ему нравится объем и регулярность в заказах бога ночи — много, но по силам. Только идти до Куроо — сладкая пытка, которая очень выматывает любого курьера.
Их компания собрала полубожеств, которые не могут касаться человеческого мира. Они создают светила, и работа никогда не кончается, поэтому доставкой занимаются души — сильные и смешные, с добрыми глазами, добравшиеся до края выше неба, — но некоторые пути остаются закрытыми или слишком трудными. Ойкава — собиратель созвездий и координатор астрологических прогнозов, который все и организовал, — часто говорит о том, что неплохо было бы выдавать допуск. Ямагучи постоянно работает с ним из-за того, что создает звезды, поэтому может авторитетно лукаво посмотреть на простую сильную душу Иваизуми и тонко улыбнуться. И получить по лбу.
Тсукишима сам доставляет заказы Куроо — желтая дорога не кажется ему такой уж жуткой, а поговорить с Тецуро всегда приятно.
Он заканчивает сверять товар, когда Ячи приносит ему корзинки со звездами.
— Ойкава говорит, что к тебе грядет буря. Не хочешь отложить до завтра?
— Ойкава как-то сказал, что никогда не сблизится ни с одной душой, а потом влюбился в Иваизуми. Я не собираюсь слушать его прогнозы, — Тсукишима оборачивает луну в пергамент.
Ячи улыбается, поправляет звездочку у себя в косе — единственную из всех, что светит не белым, а синим. Они все носят черное — слишком много света у них в руках, — и только Ячи кажется ослепительной в темной форме, будто горящий бенгальский огонек — изобретение Тендо, развлекающегося с соединением человеческого и божественного в мелочах.
— Однажды ты пожалеешь о своем упрямстве, — назидательно говорит она, пробегается взглядом по корзинке и склоняет голову. — Тебе помочь чем-нибудь?
Тсукишима машет рукой.
— Беги окрашивать свет, летом всегда его слишком много.
— Как скажешь, фанат тьмы.
На скептическое выражение лица Тсукишимы Ячи смеется, машет рукой и выходит из мастерской. После нее в воздухе замирают крупицы солнечного света. Кот пушит хвост, глядя на них, и становится похожим на белку.
Собственная вечность кажется ему легкой и маленькой.
Когда-то было тяжело — Акитеру старался стать богом, вернуть их роду место на вершине, с которой их столкнули в битве между двумя светилами. Тогда время расплавленным железом затекало в горло, душило, и казалось, что боль и сожаление будут его вечными спутниками, пока не пришло смирение. Пока Хината может называться солнцем и сотворять огненные шары взмахом руки, Тсукишима носит лунное начало в себе и берется за инструменты, и это не плохо. Он продолжает стремиться выше, но не в утраченное еще его предками величие, его покорно склоненная перед божествами голова не означает уныние и проигрыш. Без него они никогда не смогут создать свет ночью — какая разница, сколько усилий ему нужно, чтобы ее создать?
По мере взросления его вечность стала легкой и спокойной, как мерцание созвездий, которые ему показывал Тецуро, держа за руки, чтобы его не вернуло в их мир над небом. В любой тьме главное сосредоточиться на свете, и тогда мрак перестанет быть мраком — это будет просто ночное небо, самое красивое из небес, которые они когда-либо создавали.
Путеводный кот роняет банку млечного пути со стола и радостно спрыгивает к луже, начиная лакать. Вот она, тьма вечности, в волшебных котах с интеллектом.
Тсукишима потирает ладони, — отметки лун светят ярче, туманная сила ощущается во всем теле, — прицеливается и посылает под лапы кота серебристые искры. Тот подпрыгивает, и, распушив хвост, выбегает из мастерской прятаться где-то на шкафах в комнате Ямагучи. Кей удовлетворенно хмыкает и тянется за черным плащом — поверх черных шелков толстая ткань с серебристыми узорами.
Он проверяет замок на ящике, крепче перевязывает ткань бечевкой на корзинке. Даже если случится буря, ничего не должно потеряться — он не хочет стать причиной случайного хаоса.
Когда Тсукишима выходит из дома, дневная луна замирает над землей, большим полукругом серебрясь над полем. Светлячки просыпаются, поднимаются из высокой травы, отзываясь на его шаги. Этот край — его дом, здесь никогда не светит солнце, а самый громкий звук — смех Ямагучи. Простор поля не кажется одиноким, здесь Кей чувствует себя свободным от всего — ожоги на руках Акитеру кажутся не такими страшными, шепот искушений получить такие же не слышен, луны и полумесяцы на его теле мягко светят, откликаясь на большую луну, созданную братом. Все родное здесь красивое и мягкое, все приобретенное и созданное откликается на его сердце. Холодный свет вытягивает ипомеи по стенам дома и фонарям, собирающаяся утром роса, — согласно легендам их рода, — это слезы его матери, которые выступили от смеха. Это место — его гордость.
Тсукишима поправляет ящик за своей спиной и отправляется к желтой дороге, светлячки тянутся за ним.
Путь до дома Куроо добрый, но ехидный и капризный, требующий босых ног и чистых сердец, петляющий сквозь время и усиливающий чувства. Желтая дорога игриво щекочет нервы, выуживает секреты разума и сердца и являет самые разные образы на пути. У ее смеха нет цели, и это самое раздражающее, что в ней есть. Ее нельзя победить игнорированием.
Когда Тсукишима прошел ее в первый раз, он ничего не спросил у ее хозяина, только устало остался сидеть на лавке, чтобы отдышаться, потому что все время его преследовали обжигающие солнечные лучи — кошмар из детства. Второе его путешествие сопровождалось иллюзией ворчащего Акитеру, который почему-то очень хотел, чтобы Кей съел луну. В третий раз вместо пути его встретила золотистая мелкая река, и ему пришлось закатить широкие штанины до колен и придерживать их. В четвертый раз дорога стала золотыми слитками, да такими скользкими, что Тсукишиме пришлось подражать людям, катающимся на коньках. Его ноги были в мыле. Когда он спросил Тецуро, что это за издевательства, он громко рассмеялся и сказал, что просто проложил дорогу до дома и ничего такого ей не давал.
(— Я думаю, она таким образом помогает принять себя и перестать переживать из-за мыслей, которые гораздо страшнее в наших головах, — сказал он, протягивая Тсукишиме полотенце.
Тсукишима вытер ноги с громким усталым вздохом, вызывая новую волну смеха.)
Желтая дорога хороша тем, что соединяется со всеми перекрестками, и к ней можно просто идти. К дому Тендо, например, приходится подниматься по невидимой лестнице, висящей над обрывом, который, кажется, ведет в царство мертвых горящих душ. Или это просто очередная байка Ойкавы, ненавидящего невидимые лестницы, висящие над обрывами.
Тендо чаще спускается сам, демонстрируя невероятные узоры невероятных цветов на невероятных шароварах — всегда что-то настолько яркое и несочетаемое, что чувство прекрасного Тсукишимы заходится в истерике. Кей привык общаться с полубожествами, создающими светила, они все редко снимают черную форму, поэтому Тендо — огненный вызов, опаляющий глаза.
Сейчас, проходя мимо обрыва, Тсукишима может разглядеть летающий островок земли в воздухе и дом Сатори, — странная круглая конструкция с витражами, — из которого снова валит дым. Кей никогда не видел такого большого количества дыма, внутри струной натягивается беспокойство, он хмурится и решает зайти, нащупывает первую ступень и начинает подъем.
Дверь распахивается, взъерошенный Тендо выбегает смерчем и спускается вниз галопом, не заботясь о риске падения в возможное царство мертвых душ.
— ТСУККИ БЕГОМ НАЗАД, — кричит он сверху, и Тсукишима незамедлительно слушается.
За их спинами раздается взрыв, Тсукишима спрыгивает со ступеней и оборачивается, чтобы схватить подскользнувшегося Тендо и вытянуть к себе на землю.
— Ты как?
— Не знаю. Нормально. Подожди, — Тендо падает на траву, позволяя разглядеть новые дырки на белой майке, чешет голову. — Я стал бездомным?
Внимательно присмотревшись к островку в небе, Тсукишима заверяет:
— У тебя остался виноградник.
— Тогда я бездомный с виноградником. Можно я буду жить у тебя?
— Определенно нет.
— Ну и ладно. Короче, слушай, — Тендо встает, отряхивает свои ярко-зеленые с розовыми леопардовыми пятнами шаровары и улыбается — солнечно и беззаботно, — Я придумал вулкан. Эта штука пуляется жидким огнем.
— Пуляется жидким огнем.
— Да. Я хочу попробовать устроить маленький конец света.
Тсукишима кивает.
— Ты устал и тебя нужно было вытянуть из лаборатории еще месяц назад.
Тендо деланно дуется.
— Нет, Тсукки, я создал красивую опасность. Нужно только попробовать сделать ее менее смертоносной, и тогда отправить к людям.
— Ты ее не делал прямо у них? — удивляется Тсукишима. Тендо никогда не был любителем черновиков.
За несколько минут Тендо седеет, а температура вокруг них падает.
Сила божеств делает их смешно честными — их эмоции отражаются в окружающем гораздо чаще и сильнее, чем у полубожеств с их ограниченной силой и контролем. Это трогательная черта для кого-то, кто старается править мудро и непогрешимо, держать спокойствие главной чертой. Тендо точно не относится к таким богам.
— Я устроил маленький несанкционированный конец света.
Тсукишима хлопает его по плечу.
— Зато у тебя остался виноградник.
Волосы Тендо принимают прежний оттенок.
— Ты же идешь к Куроо? У него быстрая колесница. Одолжи ее. Умоляю. Я должен спрятаться от Сугавары.
Образ злого Сугавары Кею смутно знаком — ледяные пустые глаза и застывшая улыбка, рука на твоей ране излучает лечебный свет, но тебе слишком страшно поднять глаза и сказать хотя бы «спасибо». Тсукишима чувствует холодок на плече и подавляет дрожь.
— Он тебя найдет и убьет. Если ты сам придешь к нему, то останешься жить.
— Ты уверен?
Тсукишима усмехается.
— Не знаю, я не устраивал концы света. Может, он оценит твой стиль и сжалится.
Тендо щелкает языком и поправляет маленькие крылья на кроссовках.
— Тогда я пойду его очаровывать. Помолись за меня богам, Тсукки.
Засранец.
— Удачи.
Тендо снова чешет голову, затем потягивается и срывается с места, крылья тихо шелестят, увеличивая его шаг. Тсукишима провожает его взглядом.
Кей слишком молод, чтобы знать, как Сугавара стал богом божеств. Это название не нравится самому Сугаваре, но отражает суть. Он узнает о всех конфликтах, всех болях и ошибках и старается их исправить и сделать все, чтобы каждый, находящийся выше небес, становился лучше. Тсукишима часто оставался наедине с Сугаварой, когда был ребенком — Акитеру пропадал в кузнице, и обучать Кея владеть светом больше никто не мог. Учитель из Сугавары был странный, все походило на самообучение, просто любая ошибка могла быть остановлена чьей-то сильной рукой. Но он всегда был добр, даже если Тсукишима не принимал мягкости к себе, она сгладила углы, и Кей убежден, что способен освещать тьму без страха во многом благодаря этой мягкой поддержке, раскрытой ладони и вниманию. Сугавара — бог без специализации, но мир держится на нем, будто он есть сердце вселенной — ни логики процессов, ни формул создания, только любовь, из-за которой все продолжают созидать, из-за которой все остаются жить и любить мир.
Тсукишима доходит до желтой дороги. На этот раз она – обычная тропа, ведущая в лес. Вечернее солнце делает все мягким и ленивым, и деревья кажутся дружелюбными и ничего не скрывающими.
Сейчас легкий беспорядок в голове касается только ремонта в доме Ямагучи, который течет слишком медленно из-за того, что новые звезды нужно отдавать каждый день, судьбы Тендо, который слишком часто совершает локальные концы света. Легкий беспорядок — мысли о Тецуро, но по-другому о нем думать кажется невозможным.
Тецуро — бог ночи, но далеко не первый. Акитеру был в сражениях за господство на небе, и рассказывал, что именно тогда предыдущее божество ночи погибло, захлебнулось от собственного мрака. Куроо стал новым правителем опасной материи, до этого, кажется, будучи каким-то хорошим и сильным человеком, которого призрели божества и дали его душе вечное тело и силу, чтобы поселить в своем царстве. Древность Куроо рассыпается по желтой дороге теплым песком, кроется за смехом, когда полумесяц на лбу Тсукишимы вспыхивает из-за сильных эмоций. Кей думает, что все божества должны изначально быть людьми, чтобы мир процветал — только они понимают, каково пережить тысячи порезов и смеяться с той же громкостью, что и всегда, только они знают, сколько звезд нужно, чтобы каждый смог найти надежду.
Кей думал, что люди глупы, но добры, и их красочные мгновения, состоящие из мелочей, ведут их к бессмысленному концу, который они встретят цветами и песнями. Глядя на Тецуро, он думает, что люди смогут найти выход, и что их глупость не так уж и сильна.
Когда-то Сугавара подарил ему книгу — сборник человеческих легенд со всего света. Они были смешны и трогательны в своей простоте и мягкости, даже если там летели головы и дети совершали преступления. Тсукишима спросил, должны ли божества вести себя так же, как то, что представляют себе люди, и Сугавара хмыкнул.
— Они представляют себе высших так, потому что не видят потенциал в себе. Если бы ты был богом, ты бы следовал тому, что они думают, или тому, что должен?
Это был один из последних его визитов, Кей уже умел отливать месяцы, у него в руке были тяжелые клещи, и он не видел выражения лица Сугавары.
Воспоминания о том разговоре вызывают в Тсукишиме странные чувства, и сейчас он думает, что лучше бы уронил месяц, но попытался бы угадать по чужому взгляду, зачем Сугавара завел эту тему.
Лес шелестит языком ночи в любое время суток — зацикленность места процветает из-за корней, уходящих далеко вниз, туда, где Дайшо устало создает новые котлы. Тсукишима уверен, что большую часть ругательств ночной язык позаимствовал из мертвого, потому что шипение кажется слишком знакомым.
Тсукишима оборачивается на звук падения и видит разгневанную кобру.
Конечно, полубожества не умирают из-за укусов змей, но боль остается тем, чего хочется избегать.
Звезды тревожно звенят, когда Кей перехватывает корзину поудобнее.
Он начинает бежать.
Лучше всех из полубожеств бегает Ячи. Когда-то она пыталась объяснить им с Ямагучи про свою связь со световой скоростью, но тогда у Тадаши взорвалась сверхновая, и они чуть не ослепли, а невысохшая краска оставалась на их лицах еще месяц. Когда они все встретились с Ойкавой, он очень старательно молчал и пытался не смеяться, но по его глазам было видно, что они — трое дураков. Он тогда смерил их взглядом и пробормотал что-то про пламенность Цефея, а потом ушел создавать новое созвездие.
Лучше ему думать о чем-то нейтральном, пока сверхновая не взорвалась на этой дороге.
О Тендо думать точно не стоит, он будто бы часть желтой дороги со своей добротой и непредсказуемым разрушением.
Ойкава часто говорил, что Тендо хорош, и они примерно одного возраста. Кажется, Ойкава самый древний полубог, потому что древнее Ойкавы только божества. Когда Кей спросил, чем тот занимался, когда звезд не существовало, он мрачнел, как-то странно клал руку на пояс, но тут же улыбался и отшучивался. Акитеру тоже не знал ответа, и Тсукишима постарался забыть об этом вопросе, потому что на поясе раньше все полубожества носили мечи, и их лезвия были в людской крови. Об этом времени стараются не вспоминать, чтобы не начинать очередные конфликты, и, наверное, некоторое прошлое действительно лучше хоронить, если оно может распространить чуму.
Чуму придумала Мика, Тсукишима много слышал о ее работе. Она смеется язвительнее Дайшо, но многие ее уважают, и даже Тецуро вспоминает о ней с улыбкой. Мика тоже была человеком, и когда она ворвалась в дом Дайшо, чтобы сказать, что собирается устраивать болезни и эпидемии, что-то в подземном царстве пошатнулось.
(— Ты бы видел его лицо, Тсукки! Никакого величия бога, такая мальчишеская растерянность, что на него даже смотреть было приятно, — Тецуро так тепло улыбался, что Кей фыркнул.
— Как бы ты не издевался над ним, все знают, что вы хорошие друзья. Тебе и говорить о нем приятно.
Куроо прищурился, но продолжал улыбаться. Он подарил Тсукишиме взгляд-ожог, будто Кей сказал что-то другое, взгляд, который заставил почувствовать жар изнутри, а затем грозно наставил палец.
— Ты слишком много знаешь, Тсукишима. Твоя наблюдательность убивает всю угрозу и загадочность в моей фигуре.
Тсукишима поднял брови.
— Мне тебя бояться?
Куроо смягчился, с его лица пропала улыбка.
— Нет, конечно нет.)
Мика помогла Дайшо сбалансировать соотношение смерти и жизни, восстановила количество недостающих несчастий достаточно мягким способом, чем заслужила всеобщее уважение, но Тсукишиму завораживает, как легко люди подхватывают идеи разрушений, самое их начало, и делают их настолько масштабными, что оно становится большим несчастьем. Вулканы Тендо убьют пару раз, пока болезни Мики раз за разом будут приводить статистику в порядок.
Конечно, это хорошо, но немного обреченно.
Кей желает, чтобы люди чаще смотрели в небо, чтобы в их сердцах были рассветы с силой улыбок Хинаты, свет ласково целовал их кожу мягкостью Ячи, и колкие звезды Ямагучи со смыслами Ойкавы дарили им силу в те темные ночи, которые по велению Тецуро окутывали их. Кей хочет, чтобы их доброта и любовь возрождались добротой и любовью, а не подтверждали вой пустоты в далеком будущем.
Змея исчезает, Тсукишима выходит из леса к зимнему заснеженному полю и продолжает бежать, чтобы не окоченеть. Снег хрустит под ногами, небо над головой — розовая резкость. Оно — холодное напоминание о мягкой улыбке Акитеру, о твердости плеча Ямагучи. В их жизнях тоже образовываются пустоты, но на то они и выше неба, их обязанность — выдыхать, как бы тяжело не было, опираться на свою силу и быть мудрее и лучше, даже если твое большое сердце будет болеть, как новорожденная луна.
Небо чувствует, какими руками к нему прикасаются. Пока они недостаточно добры и мудры, все, что тебе можно доверить — инструменты.
Зимний вечер сменяется ранним утром весны, капли дождя бегут вниз по шее за ворот. В этот раз дорога показывает слишком много нового. Бледное солнце отражается на желтоватых досках моста. Тсукишима удивленно замечает реку, приветствующую его колыбельными Ячи. На самом деле, ее голосом пел свет, но желтая дорога играет с тем, что есть в голове путников, по собственным правилам.
В груди зарождается мягкий ответный звон.
Желтая дорога не пугает Тсукишиму, потому что он давно научился слушать себя, и он предельно честен, поэтому все, что его встречает сейчас, кроме смертельных смешных (потому что Куроо весело смотреть на временные смерти высших, одна из немногих оставшихся в нем человеческих черт) опасностей, это ее ласковость, это все, что освещает его вечность, в которой каждую ночь на небе появляется новая луна.
Дом Тецуро находится в темноте осени — черный камень превращает стены в бездну, которая проглатывает тебя целиком. На расстоянии, если расфокусировать взгляд, он кажется дырой в пространстве. Сам дом Куроо небольшой, но башня, в которой на самом деле скрывалась труба к небу, внушительно высилась и казалась главной его обителью.
Куроо шуточно обижался — ему и два этажа дома до сих пор кажутся роскошью, просто теперь это богатство принадлежит ему.
Тсукишима расслабленно идет вперед, когда сильный порыв ветра срывает с него плащ, качает корзинку со звездами в его руках. Кей прижимает ее к себе обеими руками. Плащ исчезает в дали. Идти становится тяжело, и на этот раз Тсукишима уверен, что это не связано с его мыслями.
Как жалко, предсказания Ойкавы могут сбываться, несмотря на скептицизм Кея.
Но до Куроо остается идти всего ничего, поэтому если просто идти быстрее-
Желтая плитка стремительно покрывается трещинами.
Замечательно.
Если бы Тсукишима был богом, он бы мог рассыпаться в лунную дымку, проклубиться к входной двери и просочиться в щель. Как полубог он может только крепче обхватить корзину и, спотыкаясь, бежать вперед.
Фонари разом гаснут, и теперь становится страшно.
В отличие от мягкой светлой поляны Тсукишимы с дневной и ночной лунами и светляками вокруг, кроме фонарей вокруг дома Тецуро нет других источников света. Кей освобождает одну руку, зажигая луну на ней — ее тусклый свет помогает ему разве что уклониться от летящей плитки, которая мстительно успевает расцарапать ребро ладони.
Такого никогда не происходило.
Тсукишима бежит по дрожащей земле, стараясь не попасть под то, что взлетело в воздух, и, когда свет выхватывает дверь, он перепрыгивает ступени, распахивает ее и падает в коридоре, сумев закрыть за собой. По его спине течет пот, корзина в руке дрожит. Кей прислоняется спиной к стене и пытается отдышаться.
В доме стоит полумрак, но свет загорается, и Кей щурится от непривычки.
— Тсукки?
Куроо спускается к нему со второго этажа, держа в руке веник. Бог ночи. Сколько бы он ни смеялся над своим происхождением, сердце Тсукишимы всегда замирает от красоты и силы, которая заточена в Тецуро — белый шелк одежд с золотыми узорами по бронзовой коже, лучистые глаза всегда смотрят цепко, остро, захватом. Кей не видит, но знает, что и сегодня у Куроо стопы в позолоте после работы. На сияние Тецуро тяжело смотреть, но Кей давно перестал бояться испытаний.
— Зачем тебе веник?
Тецуро моргает, смотрит на веник в своих руках, будто только понял, что взял его, и ставит на пол.
— Обороняться. Я никого не ждал сегодня, все нормальные высшие сидят дома.
Веник наклоняется и, расчищая путь, уползает обратно наверх. Кей вспоминает о корзинке со звездами и ставит ее на пол, потом выпутывается из ремней ящика. Обороняться веником, когда в тебе есть силы уничтожить половину божеств? Кей задушенно смеется, все еще не восстановив дыхание. Что-то из мрака попало в него, но он не может до конца поймать это чувство, чтобы определить, что с ним. Он старается дышать глубже, и, когда получается, спрашивает:
— Неужели все верят словам Ойкавы?
Вместо ответа Куроо садится перед ним на корточки, протягивает руку, убирает челку с лица и накрывает полумесяц. Кей чувствует, как его сердце начинает биться спокойнее, а дыхание выравнивается. Ноги перестают гудеть. Тецуро сосредоточенно смотрит на него — сквозь него, — а потом его взгляд будто фокусируется на лице. Куроо улыбается, проводит рукой по его волосам, а затем отстраняется и встает. Кей хватается за протянутую руку и поднимается. Куроо аккуратно поднимает ящик и кивает в сторону комнаты, направляясь туда. Тсукишиме остается подхватить корзину и пойти за ним.
— Ойкава всегда прав, если его предсказания о Сугаваре. У него дар — чувствовать его гнев. Ты ни разу не заставал?
Тсукишима качает головой, Тецуро хмыкает.
— Божок-полумесяц. Сугавара злится так, что у нас происходят неприятности, как у людей. В прошлый раз он уничтожил чей-то дом.
Как всегда Кей делает вид, что все внутри него не дрожит от этого прозвища. Тецуро не смотрит на него, он ставит ящик на стол и достает свои, стеклянные, с темнотой, чтобы поместить луны в них и проверить сияние, но Кей прекрасно знает, что Куроо называет его так специально. И он бы соврал, если бы сказал, что ему не нравится. Кей ставит корзину со звездами на тумбу, зная, что их не нужно проверять.
— А. Это, наверное, из-за Тендо. Он сегодня создал что-то с жидким огнем, и оно взорвалось прямо в мире людей. А еще он хотел одолжить у тебя колесницу.
Тецуро удивленно поднимает бровь.
— У меня нет колесницы.
Кей пожимает плечами.
— Может, он что-то другое имел в виду, или подхватил слух. Подожди, ты по всему небу ходишь пешком?
— Ну, это не так сложно. Можно раствориться частью млечного пути, так быстрее.
— Хорошо, что у тебя дома нет котов. Путеводник Ямагучи сегодня вылакал банку пути.
Тецуро смеется, этот звук оседает где-то в груди теплыми искрами. Он ставит ящики с темнотой на стол, пока Тсукишима снимает ремни и открывает замок. Кей осторожно достает луны, завернутые в пергамент — с каждым разом они все тяжелее и долговечнее, и он знает, что их свет становится сильнее, просто касаясь их, но нужны ли Тецуро яркие луны? Ночь должна быть темна, но Кей не знает, насколько, потому что он никогда не видел небо снизу. Тсукишима знает, что не в его силах делать что-то ярче солнца, но луны сами по себе выходят сильнее, потому что с его ростом и силой растут и они.
Обнаженная луна в руках Тецуро вспыхивает, и они оба щурятся.
— Почему она светится? Мы же не выключили свет, — Куроо недоуменно вертит ее в руках, будто пытаясь понять, как ее убаюкать.
— Дай сюда, — Кей забирает луну.
Когда Тецуро перестает ее держать, ее сияние угасает. В руках Кея она такая, какой и должна быть — спящая, источающая почти незаметное мерцание.
— Что ты сделал?
— Ничего. Наверное, она просто более чувствительна, — Кей замечает, как Куроо хмурится, и мягко улыбается. — Она чувствует в тебе ночь и пытается осветить. Это можно исправить, я переделаю за час.
Куроо пронизывает его острым взглядом — лезвие ножа, которого все равно хочется коснуться. Тсукишима замирает под ним, не настораживаясь, но утрачивая над собой силы, сжимает луну в своих руках. Он теряется в золотистой дымке в глазах Тецуро, почти чувствует, как его обволакивает мягкая ночь, а паркет под ногами становится теплым песком. В голове становится пусто и тихо, и только одна мысль, несформулированная в слова, появляется в центре его сердца, а не разума, но Куроо переводит взгляд вниз и тушит сияние в глазах, легко-легко улыбается и поправляет узел на ремешке от ящика, будто ничего не было. И Тсукишима знает, что сам он сделает вид, что ничего не было, но Тецуро слишком умный, чтобы не знать, как этот взгляд прорезает пространство и сердце.
— Нечего исправлять. Это красиво.
Кей с сомнением отдает ему луну, Куроо помещает ее в ящик. Она вспыхивает — мрак за стеклом исчезает.
— Если бы в моей жизни луна светила так, я бы не хотел возноситься выше нее.
— Зато при тебе они пели.
— Да?
Кей кивает, сосредоточенно разворачивая следующую луну.
— Акитеру вкладывал в них людские легенды. Они не были яркими, потому что освещали сны, а не жизнь.
— Ну, знаешь, людям не слышно, о чем поет небо.
Тсукишима цыкает.
— Ты бог ночи, Тецуро. Ты знаешь, что они слышат, просто слишком сильно веришь в их самостоятельность. Твое поколение людей видело красивые сюжетные сны с героями, с борьбой добра и зла и всегда счастливым концом. Думаешь, что тебе внушило твою правоту? Твою силу?
Тецуро задумчиво молчит. Кей поднимает на него глаза.
Божественность Тецуро вместе с его древностью никогда не спадают. Мудрость и опыт теперь в нем — вкрапления золота в костях, никогда не избавится, никогда не вернуться назад. Но все же Кей не раз сталкивается с его человеческим началом, которое невероятно упрямо. Сейчас Тецуро улыбается так, что в нем чувствуется вся тяжесть вечности, ее приятное давление на плечи, которое заставляет выпрямиться и идти вперед с гордостью.
— Хватит на меня так смотреть. Этот взгляд тебя старит.
— О, да, прости. После таких твоих высказываний, я забываю, насколько ты юный божок.
— Я не божок.
— Он самый. Я достаточно древний, чтобы авторитетно это заявить.
Кей фыркает.
— Ойкава древнее тебя, но он не становится таким далеким, когда предается воспоминаниям.
— Потому что Иваизуми его молодит. Их любовь молода и легка.
Не то что наша с тобой повисает в воздухе.
Их любовь — позолота на узорах первых храмов.
Любить Тецуро ощущается серпом на бедре — глубинная сила души, способная ломать и возрождать; доверие лезвию и своей руке.
Любовь Тецуро — глаза, будто звезды, зажигающие самую темную ночь. Это всегда ласковая рука и переливы смеха.
Когда они заканчивают проверять луны, Тецуро заговорчески подмигивает.
— Пойдем погуляем? Сегодня полнолуние, ты, кажется, еще не видел.
— Я думал, ты не спросишь.
Куроо открывает деревянный люк, за ним — черная пропасть. Тецуро свешивает ноги.
— Хочешь мучиться на лестнице или воспользоваться моими услугами?
— Очень интересная постановка вопроса. Я почти готов передумать.
— Ну-у-у, нет, я знаю, что тебе нравится. Без лестницы быстрее.
Тсукишима вздыхает и подходит к люку, осторожно садится на край.
— Ладно, давай без лестницы.
— Ура! — Тецуро весело усмехается и спрыгивает вниз. Он твердо стоит на пустоте и протягивает руки к скользнувшему вниз Кею, обхватывая его за талию. — Удобно?
Кей кивает и обнимает его. Он никогда не привыкнет к тому, как пустота и мрак могут быть надежны. Куроо делает шаг вперед, и они падают в небо. Кей закрывает глаза.
Прыгать вниз действительно быстрее. Теплые руки Тецуро крепко держат его, когда полубожественность дает о себе знать и приподнимает Кея легким притяжением назад. Если Куроо твердо стоит на небе, Тсукишима может только держаться за него.
— Открывай глаза.
Кей слушается, и у него перехватывает дыхание.
Луна — огромная, больше той, которую подарил ему Акитеру, мягко сияет, зажигая звезды вокруг. Их звон — музыка ветра, тихая мелодия, в которой он слышит смех Ячи. Белый свет не ледяной, каким всегда был, а прохладный, какой-то ласковый. Кей чувствует, как его сердце бьется громче, отпускает рубашку Тецуро и протягивает к луне руку.
Он слышит хрустальный шепот в ответ.
Луна вспыхивает.
— Пойдем к ней, — тихо говорит Тсукишима. — Я хочу ее коснуться.
Тецуро отстраняется от него, берет за руку. Кей крепко сжимает его ладонь, чувствуя, как его тело слегка взмывает вверх. Куроо спокойно идет вперед, не торопясь, чтобы быть осторожным, и это в первый раз, когда Тсукишима хочет, чтобы он потерял здесь голову.
В шепоте луны Кей различает собственное имя.
В нем все дрожит.
Никогда он не чувствовал, как от связи вскипает кровь — сила родная, знакомая, будто бы когда-то потерянная прорастает в нем, когда его ладонь касается холодной гладкой поверхности и тонет и в белом свете. Он словно только что понял, как дышать.
Перезвон смеха матери зажигает его сердце, свет накрывает его руку так, как накрывал Акитеру, когда учил ковать месяцы.
— Не бойся обжечься, — сказал тогда он, и Кей отвернулся от огня, чтобы посмотреть на лицо брата — ожоги да сожаления вместе со смирением и любовью.
— Я не боюсь.
Кей чувствует, как Тецуро разжимает пальцы, и отстраняется от луны, крепче схватив его за руку.
— Что ты делаешь?
Тецуро смотрит на него с той бесконечной любовью, которую может дать только его изначально человеческое сердце — вечность в чувстве, в доброте, в вере.
— Ты так красиво светишься.
Кей смотрит на их соединенные руки. Пространство между ними заливает свет.
— Отпусти, — мягко говорит Тецуро. — Ты больше не улетишь.
Слишком оглушенный новым чувством, чтобы усомниться, Кей медленно отпускает его руку. Он остается стоять на месте.
Тсукишима смотрит к себе под ноги.
Он стоит на небе.
Его не тянет назад.
Тецуро подходит к нему ближе, улыбаясь так счастливо, будто они воссоздали сказочность доброты в свете Акитеру.
— Я же говорил тебе, что ты божок.
Кей смеется, и луна смеется вместе с ним. Их смех подхватывает Тецуро вместе со звездами.
Этой ночью небо смеялось.
— Ты такой упрямый, — говорит Кей.
— Ты тоже. Знаешь, как говорят люди? Луна сегодня красива, не так ли? — и он даже не отводит от Тсукишимы взгляда.
Кей целует Тецуро, наконец понимая, что его настигло во мраке бури — решение Сугавары, воля сердца сердец, которое пронзило его у луны.
Кей целует Тецуро, зная, что ему никогда не стать ярче, чем солнце, но обещая, что даже если его свет неярок и бледен, он будет светить в самое темное время.