Перекрестки Лиюэ сплетают судьбы легко, смеются над сердцами. Власть пыльных дорог безгранична и случайна, и их сети раскинуты по всей стране, заковывая дыхание ушедших архонтов в сеть. Солнце освещает вершины гор, золото моры и рыжую макушку Тартальи.
Небо над ними чистое-чистое, под таким хорошо быть ребенком, босыми ногами бегать по песку, собирать ракушки.
Чжунли всегда его замечает. Тарталью тяжело не замечать, но его появление всегда — запах железа и моря, дурное предчувствие, дым без огня. Он мягко смеется, и его лицо такое молодое и живое, что Чжунли чувствует, как в груди резонирует.
Тарталья близко — в двух шагах.
Тарталья далеко — сотни лет и реки другой крови. Снежные вершины, отстраненная улыбка, грозное рычание чужого языка.
Краб защищается и цапает Тарталью за большой палец ноги. Тот вскрикивает от неожиданности, отцепляет его и недовольно шипит, прыгая на одной ноге.
— Это был удар ниже пояса, — ворчливо говорит он кругам на воде. — Так нельзя делать.
— Сомневаюсь, что у крабов есть такое понятие, как пояс.
— Ты знаешь язык крабов? — с искренним любопытством спрашивает Тарталья. Чжунли мягко улыбается.
— Да, в нем нет тонов. Тебе бы понравилось.
— Однажды я идеально выговорю все твои дурацкие скороговорки, и ты не найдешь, к чему придраться.
— Остается написание. У тебя очень кривой ключ свиньи.
Тарталья молча наклоняется к воде и брызгает ей в лицо Чжунли. Его точность прицела и расчет силы идеальны для того, чтобы заставить Чжунли отвернуться, отфыркиваясь. Мокрый ворот рубашки неприятно липнет к телу.
Чжунли теперь — человек среди людей, но дерзость Тартальи все равно продолжает раздражать и смешить. Между ними двумя повисла загадка: кто кого обманул? Тарталья щурится от того, как солнце слепит через воду, и когда оборачивается — смотрит открыто, легко, а Чжунли с горечью понимает, что сердце у него все-таки украли.
— Наверное, здорово быть тебе врагом. Я бы хотел с тобой сразиться.
— Это бы плохо закончилось.
— Ну вот поэтому хорошо, что мы с тобой не собираемся пытаться друг друга выпотрошить. Но иногда мне просто любопытно, какого с тобой драться.
— Ты приглашаешь меня на дуэль? — с подозрением спрашивает Чжунли.
— Не. Я уважаю твои седины.
— Тарталья, ты обрызгал меня водой, какое уважение?
— Ну у тебя и седин не видать, между прочим.
Дурной и смешной, следящий за ползущим солнечным крабом. Будет хорошо, если им не придется стать врагами.
Море у их ног теплое и ласковое, немного вечное, окутанное временем. Вода говорит Чжунли, что все пройдет, потому что время утекает вместе с жизнями, и в некоторые реки нельзя входить, потому что они унесут — далеко, порывисто, и даже если ты достигнешь берега, то это будет незнакомая земля. Вода не внушает Чжунли доверия. Тарталья с ней играется, ею же и убивает.
Корабль с Тевкром уходит дальше, и Тарталья вздыхает.
— Спасибо, что был рядом. Нужно пойти поговорить с путешественницей.
Чжунли внимательнее смотрит на Тарталью.
— Ты же не собираешься в ближайшее время вызывать ее на дуэль?
Улыбка Тартальи становится острее.
— Нет, придется ждать до Снежной. Может, я успею вызвать на дуэль тебя за это время.
Чжунли показательно закатывает глаза.
Река подхватывает его и уносит — мелькают знакомые берега, но беспокойство внутри приобретает другие оттенки, которые он бы не хотел испытывать.
Дороги Лиюэ ночью опасны, и эта опасность — сладость на языке. Контрабандисты потуже перевязывают мешки, полуночный нефрит сияет, как звезды на небе. Высокая трава делает любой шаг мягче, прохлада приятная, бодрящая. Фонари не освещают то, что происходит в глубине полей — плеск воды, дрожь тетивы и конец дыхания. Свет хранится у девяти мировых колонн, но воздух вокруг них огустел, и они кажутся такими же зловещими, как перепутья.
Поздней ночью Чжунли сидит за столом с Нингуан, которая, кажется, от усталости готова его скинуть со своего дворца. Отчасти Чжунли ее понимает.
— Вы же понимаете, господин Чжунли, — сказала она мягко, так вежливо, что чай в пиале кажется ядовитым. — С кем вы заводите дружбу?
Сейчас она смотрит вниз, на море. Чжунли невольно тоже приковывает взгляд к воде.
— Алькор всегда возвращается в порт, куда бы он ни уходил, — мягко произносит он.
Нингуан — яркая, вспыхивающая мудростью и хитростью, сейчас лишь обманчиво покорно склоняет голову на бок. Их дружба случилась неожиданно, будто бы не совсем по их воле, но Чжунли видит в уголках губ Нингуан Гуйчжун, когда она искренне улыбается. Есть след в этом мире, который не сотрут вода и песок.
— Предвестник же отбывает к грядущей буре. Ты уйдешь за ним.
Инстинктивно Чжунли хочет возразить, но желание поспорить быстро угасает в нем. Ночное море дышит на него панихидой.
— Вы справитесь. Люди заставляют Лиюэ расцветать, и я не жалею что отдал его вам.
Ветер нежно оглаживает его лицо.
— Я мог бы отдать все ради него.
Улыбка Нингуан становится грустной. В ней появляется некое знание, и в ее голосе слышится шелест листьев у дорог Лиюэ.
— И ты отдашь, Чжунли. Ты отдашь.
В камне жжет древняя боль.
Следующим вечером Чжунли прощается с Тартальей. Тот улыбается — горько, но счастливо.
— Я буду тебе писать, и ты увидишь, насколько лучше у меня получится писать 家. Поставишь мне хорошую оценку, учитель?
Чжунли выдыхает смешок. Они прощаются в горах, и ему нельзя знать, какими путями уйдут фатуи. Где-то в замке Нингуан щурится и качает головой. Тревога клубится в груди.
— Обязательно. Ты быстро учишься.
— При следующей нашей встрече я превзойду тебя, — говорит Тарталья, мягко проведя рукой по его щеке. Он нежно касается губ Чжунли, и внутри что-то обрывается.
— До следующей встречи.
Рука Чжунли отпускает чужое плечо.
Дороги Лиюэ смеются над сердцами, Чжунли отдается реке и его уносит прочь. Сколько бы перекрестков они не прошли, как бы сильно он ни бросал вызов, не было пути, который бы привел их друг к другу.
В их следующую встречу Моракс отдает все.