Как счастливы невесты Христовой свиты! -

Забыв о мире, миром позабыты

Струит их разум чистоты сияние.

Молитвы приняты — усмирены желания…

«Послание Элоизы к Абеляру» (выдержка).

Александр Поуп[3] 

________________________________________

— Скажи мне, — находясь в полном недоумении, настойчиво спрашивал Джон, пытаясь при этом поспевать за широкими шагами Шерлока, — почему мы одеты как викарии и идем в Евангелическую библиотеку, вместо того, чтобы, цитируя тебя: «работать за оболтусов из высшего класса»?

— Взвешенный выбор верхней одежды не обязательно означает, что мы внезапно приняли духовный сан, — ответил детектив.

— Перестань придираться и объясни, пожалуйста, — попросил Джон, находясь очень близко от потери самообладания.

 — Не думаю, что стоит, — важничая ответил Шерлок, и это еще больше вывело Джона из себя. — Видишь ли, эта мысль пришла мне в голову, когда я расставлял книги на полках.

— Что делал?

— Это идея, о которой я не хочу тебе рассказывать. Возможно, нам придется импровизировать и может потребоваться определенная доля обмана. Я не верю, что ты хороший лжец.

Вот оно; резинка наконец-то лопнула. Доктор остановился как вкопанный посреди пустого, изрытого воронками тротуара и воинственно скрестил руки на груди.

Шерлоку потребовалось несколько мгновений на осознание, что спутника больше нет рядом; когда оно пришло, он глубоко вздохнул и закатил глаза, будто имел дело с непослушным ребенком.

— Я сделал тебе комплимент, — пояснил он, — ты настолько неиспорчен и лишен хитрости, что любая попытка притворства была бы крайне заметна.

— Я квалифицированный врач, и я собирался стать солдатом! И теперь я должен следовать за тобой повсюду, как верный пес, тявкая при случае, но только до тех пор, пока не нарушу драгоценный поток твоих гениальных мыслей. Если ты считаешь, что мое присутствие лишь источник неприятностей, зачем вообще взял меня с собой? Я мог бы вернуться к своим обязанностям, и мы все еще могли бы жить вместе и быть… кем бы мы ни были.

На лице детектива отразилось удивление, смешанное с грустью.

— Я не хочу, чтобы ты уходил; просто прошу тебя довериться мне. Импровизируй, действуй по обстановке. Уверен, у тебя это блестяще получится, — воскликнул он, жестикулируя как фокусник.

Вопреки здравому смыслу, Джон начал смеяться.

— Может быть, ты и гений, но при этом отвратительный льстец, — усмехнулся он. — Мы сделаем, как ты скажешь, но, если все пойдет из рук вон плохо, я вмешаюсь так, как сочту нужным.

— Взял пистолет?

— Конечно, взял, ты, ненормальный. Насколько я знаю, это место может кишеть Джерри.

— Они не будут настолько очевидны.

— Вероятно, нет, — согласился Джон, к которому вернулось хорошее настроение.

Они добрались до станции метро, и увидели удручающую картину: разрушенные здания, разбросанные по тротуару и улице обугленные вещи, смотрящие в опустошенное ничто разбитые окна, горы обломков, среди которых кучка нечесаных детей играла в классики.

— Нам повезло, — пробормотал Джон, чувствуя глубокий стыд за ночное застолье в роскошном убежище, пропитанное «Montrachet», в то время как другие люди потеряли имущество и даже жизни. Он ничем не отличался от толпы богачей, которые потягивали коктейли в «Савое» или устраивали вечеринки в «Café de Paris»[4], с отвращением подумал он.

— Ты совсем не похож на них, — сказал Шерлок, и это заставило Джона поверить, что он произнес это вслух. Но это было не так.

Они пересекли Мэрилебон-роуд, повернули налево, потом направо и добрались до Чилтерн-стрит.

Все было так, как и описала «Post». Впечатляющее зрелище: многоквартирный дом слева от отеля и библиотека справа все еще были целы, хотя и немного потрепаны, в то время как «Блэндфорд» был разрушен до основания и представлял собой лишь гору обломков. Дюжина пожарных и солдат тушили остатки пламени и искали неразорвавшиеся устройства.

— От него ничего не осталось, — изумился Джон, разинув рот.

— Это было одно из старейших сооружений в этом районе; пародия на тюдоровское чудовище, обычно посещаемое лишь иностранными туристами, верившими, что ощущают дух «старой доброй Англии».

По мере приближения к оцепленному участку, вонь дыма и мокрого обугленного дерева становилась почти невыносимой.

— Серьезно, посмотри на это и скажи, что думаешь, — сказал Шерлок, подбирая часть зажигательной бомбы и передавая ее своему спутнику.

— Жестяной корпус обгорел, но поврежден не так сильно, как если бы был сброшен с большой высоты. Но это невозможно! — неверяще произнес он, осторожно возвращая предмет Шерлоку.

— Готов поспорить на всю свою коллекцию пепла, что пожар начался из-за чего-то другого и зажигательные бомбы были сброшены позже, чтобы внести смуту.

— Не могли бы вы, джентльмены, отойти, пожалуйста? Здесь не на что смотреть, — крикнул пожарный, невысокий парень с грязным лицом и уставшим взглядом.

Шерлок немедленно натянул личину абсолютной принадлежности к высшему классу: протяжное аристократическое произношение, легкомысленный говорок и остальные признаки высокомерия и самоуверенности.

— Моя старая гувернантка, благослови господь ее усопшую душу, развлекая своих племянниц, когда они приезжали в Лондон, всегда упоминала «Блэндфорд». Она была от него просто в восторге. Надеюсь, жертв было не слишком много? — спросил он, предлагая мужчине «Black Cat» и с готовностью прикуривая ему.

Служащий, коренастый парень моложе Джона и того же класса, принял сигарету, но смотрел на детектива и его спутника с неуверенностью.

Должно быть, они выглядели странной парой, размышлял Джон: Шерлок — в шляпе, строгой черной одежде и с накрахмаленным воротничком рубашки и более скромно одетый Джон, в котелке и потертом пальто.

— Подозрительное дело, но, по крайней мере, никто не помер, — ответил мужчина, куря с явным удовольствием. — Им было сказано свалить за несколько часов до того, как начали палить зенитки.

— Как удивительно, — прокомментировал детектив глуповатым тоном. — Надеюсь, это был не один из тех ясновидцев; моя матер часто видела жуткую раскрашенную старуху, которая рассказывала ей самые ужасные небылицы, — он брезгливо сморщил нос и поймал взгляд Джона, полный едва сдерживаемого веселья.

— Ничего подобного, сэр; приказ пришел свыше, — объяснил парень. — Конечно, я не имею в виду Бога, — добавил он широко улыбаясь. — Правительство. Не знаю какое Министерство.

— Вмешательство провидения, это точно, — прокомментировал доктор.

— Оставим вас наедине с вашими обязанностями, дорогой друг, — завершил беседу Шерлок, на прощание коснувшись полей своей шляпы.

— Будьте осторожны, джентльмены, — сказал офицер и раздавил окурок крепким сапогом.

Это представление что-то всколыхнуло внутри детектива, и некоторое время тот стоял неподвижно, словно впечатленная возможностью дама из стихотворения Харди.

— Наслаждаешься видом? — с уколом ревности спросил Джон.

— Не говори глупостей, — одернул его Шерлок. — Я даже не скажу, какого цвета были его глаза.

— Ты мог бы пригласить его домой помыться и узнать точный оттенок его волос.

— Дело не в этом, — коротко произнес детектив.

— О, понимаю, — сказал Джон, начиная собирать все воедино. — Тебе понравились его сапоги и то, что он ими проделал.

— Возможно, — ответил Шерлок, стараясь выглядеть беззаботным, никого при этом не обманывая.

— Боже мой, разве ты не собираешься побыть занозой в заднице? Пойдем, пока я не затащил тебя обратно в постель.

— Такой выбор слов вряд ли поможет.

— Помни, что мы — священники.

— Просто заткнись.

Здание, в котором размещалась Евангелическая библиотека, оказалось более прочным, хотя и более уродливым сооружением, чем ее несчастный сосед: высокое и узкое здание из красного кирпича в георгианском стиле с двенадцатистворчатыми окнами и неприступной входной дверью из полированного красного дерева со скругленным верхом. В свете бледного зимнего утра поблескивала медная ручка на двери, даже несмотря на видневшиеся кое-где следы пепла.

Дверной молоток отозвался гулким звуком, наводящим на мысль о похожей на пещеру пустоте по ту сторону двери.

Откликнувшийся на их призыв человек, выглядел голубоглазым престарелым ребенком, или, по крайней мере, так описал бы его Джон: худощавый, монашеского типа, с покатым лбом и орлиным носом. У него были бледные, испещренные венами руки с напоминавшей мятую пергаментную бумагу кожей. Его водянистые глаза цвета барвинка были бесхитростны и непривычны к дневному свету. Он был похож на весталку[5]: доволен своей ролью и игнорируем миром.

— Боже мой, боюсь, сегодня все вверх дном. Вы пришли забрать остальные ящики? Конечно, нет, о чем это я! Вы должно быть пришли воспользоваться нашими услугами, но, боюсь, это невозможно.

— Я — Холмс, а это мой друг — доктор Ватсон.

— Джеффри Уильямсон, к вашим услугам, — произнес старичок, протягивая руку; ни один из них не осмелился пожать ее достаточно крепко, опасаясь сломать.

— Нам рассказал о вас наш хороший друг, викарий из Чиппинг-Нортона[6], — набожно и вполголоса произнес Шерлок. — Он сказал, что у вас самые чудесные… Я имею в виду, лучшая коллекция Вульгаты, латинских переводов Библии[7]. Ужасные времена и все такое, но мы надеялись, что застанем вас.

Уильямсон покачал головой и пригласил их следовать за ним. Его походка резко контрастировала с его возвышенным видом: он шел по темному и влажному коридору, сгорбив плечи, чтобы защититься от холода.

Основная часть библиотеки представляла собой просторное и хорошо освещенное помещение, но струившийся сквозь многочисленные окна свет, абсолютно не смягчал ощущение заброшенности, характерное для недавно покинутого обиталища.

Вдоль стен тянулись массивные полки из красного дерева и каштана, а следы на выцветшем ковре указывали на стоявшие тут стулья и столы.

С одной стороны стены были сложены ящики и коробки, а каменный очаг был начисто вычищен и, очевидно, не использовался.

— Это печально момент, когда твоя жизнь рушится, и кто знает, как долго все это продлится. Я буду скучать по Лондону и обществу наших преданных последователей.

— Куда вы переезжаете? — спросил Джон.

— Небольшая деревня в графстве Суррей… называется — Беддингтон. Никогда в жизни не слышал о ней… всегда был лондонцем. В моем возрасте нелегко начинать все заново, но Господь укажет нам путь, не так ли?

— Воистину, — с сожалением произнес Шерлок. — Несомненно, он присматривал за вами прошлой ночью.

Нос старика заметно дернулся; он моргнул, обнажив дряблые веки, синеватые и хрупкие.

— В последнее время что-то не так, — сказал он в своей стремительной манере разговора, — люди пользуются служебным входом позади, слишком часто приходят и уходят.

— У вас здесь толстые стены, — прокомментировал Джон, стараясь казаться равнодушным. — Должно быть, у вас потрясающий слух.

Уильямсон засмеялся милым, детским смехом, обнажив пустоты между зубами.

— Хотел бы я, чтобы это было так, мой дорогой мальчик, — сказал он, слегка задохнувшись, — у нас здесь тихо, как в могиле, а их дверь скрипела, как врата ада. Я чуть было не подал жалобу, но это показалось таким мелочным, учитывая все, что происходит.

— Полагаю, все происходило днем, — произнес Шерлок.

— И ночью тоже, мой мальчик, — ответил Уильямсон. — Я живу здесь, понимаете? Или, я должен сказать, жил. Как хранителю Библиотеки, мне было предоставлено разрешение проживать в этом помещении. Мне было удобно тут, — добавил он с тоской в голосе.

— Мне кажется это, должно быть, было неприятно, — сказал доктор. — Звуки всегда громче, если вы привыкли к тишине.

— Именно, мой друг, в самую точку, если позволите обычную идиому. Внезапно люди стали приходить и уходить, будто на Оксфорд-стрит.

— Разве не здесь был убит кто-то… кажется, девушка? — спросил детектив.

— Ужасная вещь — убийство невинных, — провозгласил старик, собираясь перевести разговор на более благочестивые темы.

— Убийца был задержан, значит, правосудие восторжествовало, — предположил Джон, не верящий ни в какие высшие силы и надеющийся, что его не будут проверять на этот счет.

— Возможно, земное правосудие, — со вздохом ответил Уильямсон. Однако его следующие слова не имели никакого отношения к Заветам. — Хлопанье двери после этого не прекратилось, совсем наоборот; тайна, которая, увы, никогда не будет разгадана.

— Вам нравятся тайны? — спросил детектив.

Старик придвинулся к ним поближе, вытянув вперед свою жилистую шею, словно птица.

— Я должен признаться в пристрастии к детективным историям. Отец Браун — мой большой любимец. В его сборнике новелл есть отличная строчка.

— «Да, я поймал его, поймал невидимым крючком на невидимой леске, такой длинной, что он может уйти на край света и все же вернется, как только я потяну», — процитировал Шерлок.

— Именно это, мой дорогой мальчик, — воскликнул библиотекарь. — Ты способен читать мысли.

— Разве он не сделал это только что? — пробормотал Джон.

— Я тоже не против прочесть хорошую историю в подходящее время. Есть некое удовлетворение в симметричном завершении, в котором все концы связаны, а зло вырвано, как ядовитый сорняк, — произнес детектив, ни разу в жизни не прочтя и произведения, квалифицированное им, как дешевая фантастика. Процитированный фрагмент был частью лекции о чувстве вины, которую его заставили посетить, и он запомнил именно потому, что оспаривал все выдвинуты в ходе нее предположения. С ним часто случалось такое — с бóльшой ясностью он вспоминал моменты споров и разногласий.

— То, чего мы редко достигаем в нашей повседневной жизни, — согласился Уильямсон.

— Мы не хотим вас задерживать; уверен, что у вас еще много дел. Мне просто интересно: что собираются делать с этим зданием владельцы? — спросил Шерлок. — Надеюсь, они не оставят его пустовать.

— Евангелическое общество позаботится об этом, — ответил старик, — Хорошие, порядочные люди. Убедились в безопасности места для переезда, щедро его оплатили.

— Должно быть, решение было принято давно, — предположил Джон.

— В декабре. Именно тогда мы получили письмо, — сказал Уильямсон. — Все было изложено очень ясно. Там же была и фотография нового места — очаровательное, выкрашенное в белый цвет здание, с зелеными ставнями на окнах; уютное, вот как я его называю; почему-то напомнило мне Вордсворта[8].

— Отправление простого письма выглядит довольно безличным способом осуществить переезд, если вы не против такого выражения, — прокомментировал Джон.

— Это их путь, — сказал Уильямсон, глядя в потолок, как будто сам Бог написал это письмо. — Занятые люди, они такие. Всегда пунктуальны с деньгами для новых покупок или мелкой суммы наличными на ремонт; жаловаться не на что.

— Святые всегда окружены тайной, — произнес Шерлок, и его друг чуть не поперхнулся, пытаясь задавить смех.

— Они не ищут благодарности, — добавил Уильямсон. — Хорошо сказано, дорогой мальчик, отличный дар красноречия, столь необходимый для викария.

Джону очень хотелось, чтобы они ушли — становилось все труднее оставаться серьезным.

— Не могли бы вы оставить свой новый адрес в моей записной книжке? — спросил Шерлок, вынимая книжицу в кожаном переплете, уместившуюся у него на ладони.

— Безусловно, мой дорогой друг, — ответил Уильямсон и, вытащив карандаш из одного из карманов своего пиджака, начал набрасывать необходимую информацию крючковатым почерком.

— Берегите себя, — произнес Джон, когда они уходили, и мужчина горячо поблагодарил в ответ.

Они оставили его на пороге; в прозрачных глазах плескалось удивление от новой дружбы.

— Что это было? — спросил доктор, как только за ними закрылась дверь. — Я имею в виду твое нежелание объяснить, что мы собирались сделать. Безобидный старикан, да? Куда ты идешь? — крикнул Джон, когда Шерлок скрылся за углом. Когда он догнал его, тот осматривал заднюю сторону здания.

— Разве ты ничего не почувствовал? — спросил он.

— В смысле, дуновение зла? — спросил доктор.

— Нет, я имею в виду реальную, физическую вонь, — с раздраженным вздохом ответил Шерлок.

— Здание по соседству недавно сгорело. От меня разит дымом, и от тебя, и от здешнего воздуха тоже.

— Это был не дым, но и не какой-то органический запах.

— Взрывчатые вещества содержат множество химических веществ.

— Возможно, ты прав, — признал детектив. — Не надо было мне слушать Майкрофта или тебя. Если бы я пришел сюда раньше, мы бы их опередили.

— Несомненно, твой брат знает личность этих таинственных ночных посетителей; должно быть это он приказал эвакуировать отель.

— Очень в этом сомневаюсь, — ответил Шерлок.

— Это он сказал тебе, что за «Блэндфордом» следят и что мы должны держаться подальше: конечно, он знает.

— Это не похоже на дорогого брата. Тот факт, что он предупредил меня, говорит о том, что в его знаниях есть огромные пробелы. Ключевые пробелы, которые мы могли бы заполнить, придя сюда, когда здание еще стояло!

— Нет смысла кричать на меня, мой дорогой. Поезд ушел, и никто не знает, куда.

— Вот, взгляни на это, — сказал Шерлок, указывая на лестницу, ведущую в подвал.

— И что с того?

— Что если дверь, стук которой он слышал, была не соседней, а этой, в его здании?

Джон осмотрел дверь. Она находилась в хорошем состоянии и была сделана из прочного на вид металла.

— Не уверен, что мне нравится такое предположение, — прошептал он, похлопывая по карману с пистолетом. — Думаю, нам лучше уйти, пока целы.

— Я полностью согласен. Мы вернемся ночью, после того, как уйдут все эти назойливые люди. У меня есть просто идеальный ключ к этому замку.

Ватсон схватил своего спутника за руку и повел его прочь.

Они шли в молчании, пока не миновали станцию метро, а подойдя к своему дому увидели Humber Pullman, припаркованный перед кафетерием по соседству с 221Б.

— Помяни черта, — пробормотал Джон.

— В данном случае это не фигура речи, — ответил Шерлок, сильно нахмурившись.

Примечание переводчика:

«Поезд ушел, и никто не знает, куда.» — в оригинале используется horse has bolted, что является частью пословицы/поговорки — shutting the stable door after the horse has bolted (закрывать двери конюшни, когда лошадь уже убежала), которую следует понимать, как «принимать меры предосторожности чересчур поздно, после того, как неприятность уже случилась» или «поздно пить боржоми, когда почки отвалились». Я взяла на себя смелость использовать вариант с ушедшим поездом (Поезд ушел, и рельсы остыли — уже поздно делать что-либо, время ушло).

1 — Томас Харди (Томас Гарди, англ. Thomas Hardy; 2 июня 1840, Аппер-Бокхэмптон, графство Дорсет — 11 января 1928, Макс-Гейт близ Дорчестера) — крупнейший английский писатель и поэт поздневикторианской эпохи.

Основные темы его романов — всевластие враждебной человеку судьбы, господство нелепой случайности. Место действия — вымышленный Уэссекс на юго-западе Англии. Поэзию Харди отличает исключительное многообразие метрики и строфики.

«Загадка»

Глядя в пенную воду,

Завороженно, одна,

Дни напролет у моря

Молча стояла она,

В погоду и в непогоду,

С вечной печалью во взоре,

Словно найти свободу

Чаяла в синем просторе,

Морю навеки верна.

В переводе И. Комаровой.

Stretching eyes west

Over the sea,

Wind foul or fair,

Always stood she

Prospect-impressed;

Solely out there

Did her gaze rest,

Never elsewhere

Seemed charm to be.

2 — Отец Браун — вымышленный католический священник и любитель детектив, фигурирующий в 53 рассказах, опубликованных между 1910 и 1936 годами. английского романиста Г. К. Честертона. Отец Браун раскрывает тайны и преступления, используя свою интуицию и тонкое понимание человеческой природы. Честертон основал его на преподобном монсеньоре Джоне О`Конноре (1870-1952), приходском священнике в Брэдфорд, который участвовал в обращении Честертона в католицизм в 1922 году.

Подробнее здесь.

Прочитать историю можно здесь (просто наберите поиском «Странные шаги» — история в самом начале).

Гилберт Кит Че́стертон (англ. Gilbert Keith Chesterton; 29 мая 1874, Лондон, Англия, Великобритания — 14 июня 1936, Беконсфилд, Бакингемшир, Англия, Великобритания) — английский писатель, поэт, философ, драматург, журналист, оратор, христианский деятель, иллюстратор, биограф и искусствовед конца XIX — начала XX веков, часто называемый «принцем парадокса». Свои произведения подписывал инициалами Г. К. Честертон (англ. G. K. Chesterton). Рыцарь-командор со звездой ватиканского ордена Святого Григория Великого (KC*SG). Номинант на Нобелевскую премию по литературе 1935 года. Первый Почетный председатель Детективного клуба (1930-1936).

Журнал Time отметил его стиль письма как «выворачивающий наизнанку пословицы, поговорки и аллегории». Джордж Бернард Шоу, «дружественный враг» Честертона, назвал его «человеком колоссального гения». Некоторые биографы писателя называют его преемником таких классиков, как Мэтью Арнольд, Томас Карлейль, кардинал Джон Генри Ньюман и Джон Рёскин.

Гилберт Честертон также известен как автор детективных рассказов, главным героем которых стал католический священник отец Браун. Также известны апологетические произведения писателя, такие как «Orthodoxy» и «The Everlasting Man»

3 — Александр Пóуп, также Поп (англ. Alexander Pope; 21 мая 1688 года, Лондон, Англия — 30 мая 1744 года, Твикенхэм, Англия) — английский поэт, один из крупнейших авторов британского классицизма. После Шекспира, он является вторым наиболее цитируемым писателем на английском языке, согласно Оксфордскому словарю цитат, некоторые из его стихов даже стали популярными идиомами в просторечии.

«Послание Элоизы к Абеляру» (Eloisa to Abelard) — стихотворное послание Александра Поупа, опубликованное в 1717 году и основанное на хорошо известной средневековой истории. Сама по себе имитация латинского поэтического жанра, ее немедленная популярность привела к появлению большого количества английских подражаний на протяжении оставшейся части столетия, а затем и других стихотворений, основанных на ее темах более свободно. Художественные изображения тем поэмы часто воспроизводились в виде гравюр, иллюстрирующих поэму; во Франции также были картины, изображающие женщин, читающих любовную переписку между влюбленными.

4 — «Café de Paris» — лондонский ночной клуб, находился в Вест-Энде, рядом с Лестер-сквер на Ковентри-стрит, Пикадилли. Открытый в 1924 году, он стал одним из ведущих театральных клубов Лондона. После попадания немецкой бомбы в 1941 году, когда по меньшей мере 34 человека погибли и около 80 получили ранения, он был закрыт до 1948 года.

С началом Второй мировой войны заведение снизило цены на вход. Он стал менее социально эксклюзивным и привлек более разношерстную клиентуру, в том числе многих военнослужащих в отпуске.

8 марта 1941 года кафе было разбомблено вскоре после открытия. Две бомбы упали в подвальный бальный зал по вентиляционной шахте и взорвались перед сценой. Среди жертв были 26-летний лидер группы Кен «Змеиные бедра» Джонсон, его саксофонист Дэйв «Баба» Уильямс, другие участники группы, персонал и посетители.

Внимание! Читать с осторожностью — детальное описание бомбардировки и последствий в «Café de Paris». Если не уверены, лучше пролистайте.

Найдено на просторах Интернета. Переведено мной (та часть, что относится к «Café de Paris»). Статья целиком (на англ.) по ссылке.

«На удивление, во время Блица было много роскоши. Ночь за ночью, когда над головой летают вражеские самолеты, старое библейское предписание «ешьте, пейте и веселитесь, ибо завтра мы умрем» уместно, как никогда.

В то время как большая часть населения искала убежище, очень много, в основном молодых людей — социальные и сексуальные ограничения были сняты чрезвычайным положением войны — были полны решимости веселиться.

И даже если еда была нормирована, а пиво разбавлено водой, то, по крайней мере, они могли танцевать. Тысячи людей по ночам собирались в местном «Locarnos» и «Palais», чтобы забыть о своих заботах в яростном джиттербаге (ПП: англ. jitter — трястись, bug — неврастеник, паникер) — популярный в 1930-1950-е годы танец, характеризующийся быстрыми, резкими движениями, похожий на буги-вуги и рок-н-ролл. Относится к группе свинговых танцев наряду с линди-хопом и джайвом) или романтическом вальсе, обнимая друг друга за талию.

Некоторые вспоминают, что Вест-Энд никогда не был так наполнен живой музыки.

После строгого уличного затемнения, любители развлечений могли сбежать в ярко освещенный мир эстрадных певцов, коктейлей и биг-бэндов.

А местом, куда тянулось разумное сообщество, было роскошное, находящееся под землей «Café de Paris» в Сохо.

Это было обязательное место для посещения высшего общества перед войной, когда такие люди, как Маунтбэттены, Ага Хан и Коул Портер, сидели за его лучшими столиками. Несмотря на начало военных действий, его двери оставались открытыми.

Его клиентура была не столь избранной — военная форма была отличным социальным уравнителем, — но это все равно было то место, где дебютантки и знаменитости предпочитали хорошо провести вечер.

Здесь, по словам одного завсегдатая, «все мужчины казались необычайно красивыми, а молодые женщины — прекрасными».

Предприимчивый менеджер заведения рекламировал его как «самый безопасный и веселый ресторан в городе, расположенный на глубине 20 футов под землей». Это хвастовство, закончилось трагически в ночь на 8 марта 1941 года.

В ту ночь район между Пикадилли-Серкус и Лестер-сквер подвергся бомбардировке.

Но в «Café de Paris» лидер группы Кен Джонсон (ПП: Кенрик Реджинальд Хиджманс Джонсон — ведущая фигура в черной британской музыке 1930-х и начала 1940-х годов), уроженец Вест-Индии, известный как «Змеиные бедра» из-за своего вкрадчивого стиля танца, включил свою свинг–группу в первые такты хита сестер Эндрюс (ПП: Американское вокальное трио, состоявшее из трех сестер: Лаверн Софи Эндрюс, Максин Анджелин Эндрюс и Патриции Мари (Патти) Эндрюс) «О, Джонни, О, Джонни, О!».

Танцпол был заполнен парами. Внезапно произошла невероятно синяя вспышка. В здание попали две бомбы, упали с крыши в вентиляционную шахту и взорвались прямо перед группой.

«Змеиному бедру» снесло голову с плеч. У танцоров отрезало ноги. Усиленный в ограниченном пространстве взрыв, разорвал легкие сидевших за своими столиками посетителей, убив их мгновенно.

В ту ночь погибло по меньшей мере 34 человека: сотрудники, гости и участники группы.

Прибывший в разрушенный ночной клуб спасатель, споткнулся о голову девушки; подняв глаза, он увидел, что ее туловище все еще сидит на стуле. Повсюду лежали мертвые и умирающие.

Шампанское вскрывали для промывки ран. Один из выживших раненых вспоминал, что видел «эту милую молодую девушку, одетую в то, что когда-то было белым атласным платьем. Она рыдала навзрыд. На носилках лежал ее молодой человек в форме, и я слышал, как капает, капает из его головы кровь». 

Но были и чудом избежавшие этого люди. Зажигательные танцовщицы кабаре, труппа из десяти великолепных девушек, как раз должны были выйти на сцену, когда взорвалась бомба, но выжили, потому что ждали своего часа.

Даже в ту ночь проявились худшие стороны человеческой натуры — среди обломков и хаоса были замечены бессовестные мародеры, отрезающие пальцы у мертвецов, чтобы снять с них кольца.

Но даже посреди смертей и разрушений один человек сохранил чувство юмора — когда его выносили на носилках, он крикнул: «По крайней мере, мне не пришлось платить за ужин» под приветственные выкрики наблюдавших.

Преисполненные решимости не выглядеть побежденными, многие окровавленные выжившие из «Café de Paris», пошатываясь, отправились в другие шикарные рестораны и клубы, чтобы завершить прерванный вечер. Где, как всегда, продолжала играть группа исполнителей».

5 — Веста́лки (лат. virgo vestalis, Vestālēs, в ед. числе — Vestālis) — жрицы богини очага Весты в Древнем Риме, пользовавшиеся большим уважением и почетом. Институт весталок считался основополагающим для безопасности и благополучия Рима. Весталки освобождались от привычных социальных обязанностей, отказываясь вступать в брак и сохраняя целомудрие на время своей 30-летней службы, посвящая жизнь соблюдению религиозных ритуалов и поддержание священного огня в храме.

6 — Чиппинг-Нортон (англ. Chipping Norton) — небольшой городок в графстве Оксфордшир, в 40 км от Оксфорда, окруженный грядой холмов Котсуолдс.

Название города берет свое начало от древнеанглийского слова «cēping», что означает «рынок». Таким образом Чиппинг-Нортон дословно переводится, как «Северный Рынок». До конца не ясно, что располагалось на этих землях во времена англосаксов, однако в 2000 году в своей лекции профессор Джон Блэр сделал предположение, что Чиппинг-Нортон был всего лишь пригородом более крупного города Чалбери, располагавшегося южнее. В настоящее же время Чалбери значительно меньше Чиппинг-Нортона и представляет собой деревню.

Древнейшее свидетельством доисторических поселений на этой территории располагающееся в 4 км к северу от Чиппинг-Нортона — мегалитическое сооружение The Rollright Stones.

Сам город берет свою историю с небольшого поселения на склоне холма, на котором располагался Замок Мотт и Бейли. К настоящему времени от этого замка остался лишь ров. Рядом с замком располагалась Церковь Св. Девы Марии. Здание церкви несколько раз перестраивалось в 1485 и 1825 годах, однако, некоторые части, датируемые XII веком, сохранились до наших дней.

Рядом с Чиппинг-Нортоном во время Второй Мировой войны располагалась база Королевских военно-воздушных сил Великобритании. Базу открыли 10 июля 1940 года, а в 1945 году ее расформировали. К 1950 году ее территория была отдана под сельскохозяйственные угодья.

Учебные полеты авиационных школ SFTS 6 и SFTS 15 управлялись с базы в Чиппинг-Нортоне.

Первые полеты из Оксфорда и Гарварда были осуществлены с этого аэродрома.

В 1940 году база дважды подвергалась бомбардировке. Однако самолеты Люфтваффе промахнулись, сбросив бомбы восточнее аэродрома.

7 — Вульга́та (лат. Biblia Vulgata; «Общепринятая Библия») — латинский перевод Библии, основанный на трудах Иеронима Стридонского. Предыдущим (до Вульгаты) латинским переводам Библии присвоено название Vetus Latina (старолатинские, также именуются лат. Itala). C XVI века Вульгата является официальной латинской Библией Католической церкви. Из-за огромного числа несогласованных между собой рукописей Библии, Папа Римский Дамасий в 380-е годы распорядился привести в порядок латинский перевод, работа над которым шла, по крайней мере, до кончины Иеронима в 420 году. Несмотря на то, что этот перевод стал в Римской церкви нормативным, старолатинские версии активно использовались и воспроизводились до XII-XIII веков. Термин «Вульгата» возник в конце Средневековья — по-видимому, впервые его употребил Якоб Фабер. 

8 — Уильям Во́рдсворт (иначе: Уильям Уордсуорт, англ. William Wordsworth, 7 апреля 1770, Кокермаут, Камбрия — 23 апреля 1850, Лейкс, Камбрия) — английский поэт-романтик, основной автор сборника «Лирические баллады», условно относимый к т. н. «озерной школе».

Уильям Вордсворт — поэт Природы и Человека. Он верил, что его поэтическое назначение — показать природу не как убежище человека от страданий и обязательств, а как источник «чистейшей страсти и веселья», непреходящего вдохновения и поддержки, дарующих, если только человек способен по-настоящему видеть и слышать, вечные и всеобщие ценности души и сердца — любовь, радость, стойкость и сострадание. Эта вера уходит корнями в детские и юношеские переживания Вордсворта, которые определили его развитие как поэта. Необычайно обостренные зрение и слух давали молодому человеку столь глубокое наслаждение красотой и загадочностью природы, что нередко он погружался в транс или в состояние восторга, благоговения и даже трепета.

Города, даже провинциального, у Вордсворта нет. Только в сонете «К Лондону» он нарисовал Лондон, который, однако, напоминает у Вордсворта спокойную и спящую усадьбу. В сонете нет ни одной характерной черты города, несмотря на то, что он написал этот сонет, стоя на Вестминстерском мосту, в самом центре Лондона.

Зато он открыл, как говорят критики, природу англичанам, и его справедливо считают лучшим мастером пейзажа. Все, что Вордсворт изображал, дано на фоне природы: нищий сидит на отдаленной скале, кошка играет увядшими листьями, глухой крестьянин лежит под сосной, и т. д. Время он измеряет цветущими веснами, страдным летом, обильной плодами осенью, холодными долгими зимами. Тончайшие оттенки психики он переводит на язык природы. Такой недостаток человеческого организма, как глухоту, Вордсворт изображает следующим образом: для глухого «глубокая горная долина со звенящими ручьями — мертва, он не слышит ее музыки; летним утром его не будит торжественный хор птиц, его не радует гулкое «ку-ку» в шумящем бору; не для него поют и жужжат в цветах пчелы. Когда сильные ветры качают широкую грудь озера и оно поет, играет и рокочет тысячами бурлящих волн, ветер пригибает к земле верхушки деревьев и шумит в тростнике — он не слышит музыки бури, — он видит лишь немую картину. Он не слышит скрежета плуга, переворачивающего тяжелые комья земли, он не слышит звона косы и хруста травы, не слышит шелеста колосьев, когда его серп подрезает стебли, не слышит веселого шума труда в страдную пору» («Excursion Book»).

В творчестве Вордсворта есть доля мистики и обожествления природы, есть немного морализирования и набожности, но все это теряется в его глубоко лиричной и простой поэзии. В произведениях Вордсворта нашли место и крестьянин, и вернувшийся со службы солдат, и коробейник, и крестьянские дети («A Noble Peasant»; «We are Seven»; «The idiot Boy», etc.).