Когда Такемичи открыл глаза в этот раз, потолок был более знакомым.

В голове был плотный туман, который путал мысли и окружающую реальность.

Медленно он начал рассеиваться, и Ханагаки начал распознавать голоса и слова.

– ...Я не знаю, сестра! – громкий, но не переходящий на крик, нервный голос Наото был первым, что он чётко услышал. – Он потерял сознание прямо на платформе! А когда очнулся он не знал, что с Сано! – на несколько секунд мужчина замолчал, вслушиваясь в слова сестры. А затем его голос приобрёл нотки чистейшего панического ужаса. – Ты не заставишь меня снова ему всё объяснять!

Такемичи издал стон от головной боли.

Врач сразу кинулась к нему и начала осмотр. Закончив его, она потянулась к одной из многих белых пластмассовых баночек и дала ему несколько таблеток. Такемичи проглотил их даже без воды.

Уже через пару минут его мозг начал плавиться, а тело расслабилось, и с губ сорвалось слегка придурковатое хихиканье.

Женщина кинула на него подозрительный взгляд и кинулась проверять какие таблетки ему дала.

Судя по донёсшемуся "ой" это было не успокоительное.

Через минуту она уже выдворила их на улицу, дав настоящее успокоительное и ношатырь.

У неба был забавный серо-голубой оттенок о чём он, хихикая, поведал Наото.

Тот внимательно на него посмотрел, положил таблетки в рюкзак, а ношатырь в грудной карман рубашки, и за руку повёл его домой к Хинате.

По дороге Ханагаки восхитился дырами в асфальте и нашёл божественный замысел в рандомном мигание сломанной вывески над интим магазином.

Дойдя, мужчина вручил совершенно не сопротивляющегося Такемичи прямо в руки старшей Тачибане, сказав, что сегодня от него толка уже не будет, а у него дела. Чёрноволосый альфа, который нашёл сходство волос Хины с сахарной ватой, уткнувшись ей в макушку, начал их жевать.

Хината без труда отцепила его от своей головы и повела в спальню.

Ханагаки сразу же отрубился стоило ему коснуться головой подушки.

Тачибана просидела рядом с ним минут пять, а потом тихим, но очень быстрым шагом, пошла мыть голову.

Дружба дружбой, но у всего есть пределы. И слюнявенье головы твоего лучшего друга один из них.

"Это будущее полно новых потолков": подумал Такемичи, открыв глаза.

Присмотревшись он узнал люстру и обои, которые "помогали" выбирать он и Наото битые три часа, хотя их мнение ничего не решало.

Он кое-как смог подняться и на чистом опыте на дрожащих ногах дополз до ванной.

Где, после непродолжительных объятий с белым другом, выяснил, что видимо ел он давно.

Живот с ним согласился, громко заурчав.

И видимо сделал он это настолько громко, что сразу же после этого в комнату вбежала Хина.

А возможно Такемичи врезался в стену, пока шёл в ванну, громче, чем думал.

Хина помогла ему умыться и повела на кухню.

Она дала ему стакан воды, подошла к холодильнику и застыла. Развернулась и с большим сомнением посмотрела на него. Такемичи тихонько хлюпал водой и соплями, вытирал слёзы, навернувшиеся от потуг, и взгляда её не заметил.

Хина прошептала под нос:" Не будем рисковать", и потянулась к телефону.

Введя запрос она пролистала несколько сайтов, сделала вывод и уверенным движением потянулась за крупой.

Такемичи с садика не ел манную кашу с хлебом.

Нянюшка, настойчиво следящая, чтобы он слишком много не глотал, с тех же пор за ним не следила.

Съев немного (больше Хина просто не позволила) он потихоньку начал приходить в себя.

Запах персиков и снега приятно баюкал.

Рядом с его беснующимся, вызывающим головную боль, Альфой настойчиво крутилась маленькая Омега, пытаясь успокоить, но довольно тчетно.

Такемичи не понимал, почему он так себя ведёт.

Возможно, он скучает по Майки.

Майки...

МАЙКИ!!!

– Манджиро! – Такемичи заорал во всё горло и вскинулся с места, но это идея сразу показала свою недееспособность потому что его скрутил сильный кашель и страшно заболела голова. Такемичи обхватил её и, сначала завалившись на стол, упал на ковёр.

Послышался звук разбитой тарелки и вскоре его обняли знакомые нежные руки.

– Мичи, всё хорошо Мичи, всё будет хорошо, – Хина старалась говорить уверено и лаского, подклепляя свои слова сладостью спелых персиков и лёгкого мороза. Но её голос предавал её, пропуская истиричные нотки, а запах отдавал немалой нервозностью.

Хина не верила, что всё будет хорошо.

– М-манд-джир-ро, – его снова перебил кашель, прошедший землетрясением по его лёгким. – Ч-что с н-ним?..

Лицо Хинаты приняло испуганное выражение.

– Такемичи, ты что ничего не помнишь?!

А потом его потащили к врачу, не слушая все заверения, что с ним всё в порядке, и требования рассказать что происходит.

Мужичок лет пятидесяти с залысиной и белым халатом дал им направление на некоторые анализы, поспрашивал некоторые вопросы и важно изрёк:

– У вас провалы в памяти, да. Бывало ли такое раньше?

Когда Такемичи уже собирался сказать нет, слово взяла Тачибана:

– Да, доктор. Двенадцать лет назад он сильно стукнулся головой о стену, упал в обморок и забыл некоторые вещи. Но это были сущие мелочи! Некоторые разговоры, встречи и то, что он ел на завтрак!

– В этом деле мелочей не бывает, – покачал головой врач. – Видимо в этот раз удар был сильнее, да и организм был истощён, плюс стресс тоже наложил свой отпечаток, – взгляд сквозь овальные стёкла очков был очень сочувствующим. – Я соболезную вашему горю.

– Какому горю? – Ханагаки молниеносно ухватился за шанс узнать, что, чёрт возьми, происходит.

Лицо врача приняло ещё более скорбное выражение, но он ничего не ответил.

Когда Такемичи с Хиной дошли до её дома, он почти отчаялся узнать ответы.

Пока не увидел знакомую, высокую фигуры стоящую у двери.

– Дракен!

Парень – нет, уже мужчина – развернулся, и воздух застыл в лёгких Ханагаки.

Он впервые видел Дракена взрослым вживую.

Он стал ещё выше, хотя казалось куда выше, покрасил волосы в чёрный и пусть радикально не изменил причёску, но свою любимую косичку распустил. Казалось, что Кен стал в плечах ещё больше и окончательно превратился в комод.

Такемичи был так рад увидеть его недовольное лицо.

– Такемичи, – Дракен произнёс его имя на выдохе, напряжение, которое всё это было в его позе, чуть уменьшилось, но не изчезло полность. – Наото позвонил всем нашим, сказал, что ты опять головой долбанулся. И вполне возможно снова что-то забыл, – взгляд мужчины стал выжидаюшим.

Не успел Ханагаки открыть рта, как Тачибана снова взяла слово:

– Да! Мы только от врача, он подтвердил, что у Мичи провалы в памяти.

Выше названный пристально посмотрел на свою подругу и одними губами произнёс:" Трепло ".

За что получил слабенький тычок в бок.

А потом его за плечи схватили большие и сильные руки и притянули к себе, так быстро что он успел лишь пискнуть.

Его начали внимательно и с несскрымаемым беспокойством осматривать пара чёрных глаз.

Существо с идентичными глазами тем временем жалось к золотой шерсти и обнюхивали, ища травмы, и борясь за место рядом с другим Альфой с маленькой, но очень упёртой, Омегой.

Воздух заполнила полная волнения пряность специй.

Такемичи взял руку, держащую его правое плечо, в свои и посмотрел в глаза напротив.

– Дракен, со мной сейчас всё в порядке. Голова немного болит и я не совсем понимаю, что происходит, но со мной всё в порядке, – он чуть сильнее стиснул большую, полную рабочих мозолей руку в своих. – Поверь мне, Дракен.

Золотошёрстый зверь с ворчанием прижался к обоим членам стаи в попытке уверить, что с ним всё в порядке.

Запах солнца и ментола начал смешиваться с остротой специй и сладостью персиков.

Из взгляда Дракена не исчезло беспокойство, но он отпустил его.

Ханагаки улыбнулся ему, и хмурость слегка исчезла.

– Может, хотя бы ты, расскажешь мне, что происходит?

Прежде чем вернутся вместе с нервно прикушенной губой.

Такемичи уже не нравится это будущее.

Но он должен в нём разобраться.

– Мальчики, может поговорите попозже? Мичи прописали таблетки и посоветовали начать приём с сегодня. Кен, не хочешь манной каши?

Спустя час Такемичи, у которого манка уже в печёнках сидит, и Дракен, которого накормили нормальной едой, засранец, сидели в зале квартиры Хины и пристально смотрели друг на друга.

Первый потому что не хотел начинать этот разговор.

Второй потому что хотел начать этот разговор, но не хотел заставлять первого.

Дракен сдался первым.

– Две недели и один день назад безвести пропал Майки, – слова ощущались бесконечно тяжёлыми на его языке, но он чувствовал, что обязан рассказать обо всём, что знает, Такемичи. – Мы говорили, что бы он засунул свою самодеятельность куда подальше, но как будто он нас когда-либо слушал, – Дракен фыркнул, но на мгновенье на его губах появилась улыбка. – Он же Непобедимый Майки.

– Куда он ходил?

Рюгуджи посмотрел на него странным взглядом, а потом самым безэмоциональным голосом, который у него Ханагаки только слышал, ответил:

– Он искал Эмму, пропавшую безвести два месяца назад.

Такемичи почувствовал как остановилось его сердце, а к горлу подступил ком, который угрожал вырваться рыданием.

Серый Альфа на его территории горестно завыл.

– О, Ками, – голос Ханагаки был чуть громче шёпота. – Мне так жаль Дракен, мне так жаль, я не знал, я не помнил, мне так!..

– Заткнись, – грубо отрезал череду его бессмысленных извинений Кен. Его взгляд был таким усталым. – Я не желаю слышать это от тебя. Мы с тобою в одной лодке, Такемичи, запомни и не забывай, – губы растянулись в такой же усталой, но нежной и слегка насмешливой улыбке. – Хотя бы на этот раз постарайся.

Короткий чёрный ёжик волос взлохматила большая рука.

– Да... Прости, что перебил.

– Ничего, Мичи. Я понимаю. Эмма была не первой пропавшей без вести, – Дракен убрал руку с его волос и положил его на худое плечо. Его черные глаза смотрели в глаза Такемичи будто выискивали осколки потерянных воспоминаний, с надеждой, что он сможет закончить этот бесконечно болезненный разговор, не доводя его до конца. Ханагаки хотел бы дать ему это.

Но не мог.

Поэтому Кену осталось только устало прикрыть глаза и, слегка сжав плечо Такемичи, продолжить:

– До неё три месяца назад исчез Господин Мансаку.

Такемичи с минуту смотрел на мужчину перед собой.

Он не двигался, не моргал и, кажется, не дышал.

Рука на его плеча сжалась чуть сильнее, а со стороны кухни стал стышен полный беспокойства голос Хины.

Но Такемичи всё это не слышал.

В ушах Такемичи продолжали повторяться имена.

Майки, Эмма, Мансаку.

Имена тех, кого он поклялся защитить.

Майки, Эмма, Мансаку.

Имена тех, кого он не смог защитить.

Манджиро, Эмма, Мансаку.

Имена тех, кого он подвёл.

Альфа завыл, погружая их душу в звук безутешного горя, от которого звенело в ушах и хотелось схвататься за голову. К нему присоединился серый зверь, делящий с ним одну трагедию.

Такемичи никак на это не отреогировал.

В голове были лишь их лица: улыбающиеся, дующиеся, смеющиеся и живые.

Господин Мансаку в их первую встречу: нахмуренные брови и напускная угроза, которая рассыпалась в миг перед его внуками. Господин Мансаку в тот единственный ужин, когда он сидел напротив Ханагаки ел его омурайс и одобрительно кивал, хваля кулинарные способности парня. Господин Мансаку с недоверием во взгляде, но не в словах Такемичи, а в реальности, где эти слова являются истинной, кланящийся и от всего сердца благодарящий за спасение его детей.

Такемичи не заметил, когда его руки начали дрожать.

Эмма сидящая на нём из-за всех сил старающаяся показаться уверенной и зрелой, но с дрожащими руками и большими голубыми глазами, в глубине который под напускным желанием блистала, как разноцветные камни на дне чистейшего озера, паника. Эмма, докучающая ему, вставляющая свои комментарии всюду, и бесстрашно делящаяся своим мнением, спрашивали её или нет, но никогда не затрагивающая по-настоящему болезненные темы и покрывающаяся лёгковатой пылью розового румянца, извиняясь в том случае, если этого избежать не удалось. Эмма, провозгласившая себя лучшей подругой Хины, и надувшаяся, когда та ответила, что лучший друг – он. Эмма, играющая в футбол лучше них всех вместе взятых и состоящая в женской школьной команде по футболу, улыбающаяся и цветущая счастьем, когда видит их на своих тренировках. Эмма, водившая его по дому Сано и рассказывающая о каждой безделушке, увиденной ими, от семейной фотографии до горы резинок для волос сваленной рядом с её кроватью.

Такемичи не заметил, когда его взгляд размылся.

Манджиро.

Его Манджиро.

Их с Альфой Манджиро, который должен был вырасти, который должен был стать счастливым и который должен был дождаться его.

Такемичи пообещал Господину Сано, что с его внуками будет всё в порядке.

Такемичи не смог выполнить своё обещание.

Он сделал только хуже.

– Простите, Господин Сано, простите...

Его голос был ломким, угрожающим сорваться на сиплый шёпот в любой момент.

В нём трескалась уверенность Такемичи на это счастливое будущее.

В нём рассыпалось крошкой надежда на счастливое воссоединение.

В нём разбивался на осколки сам Такемичи.

Но прежде, чем он смог это сделать, его обняли и прижали к большому телу, и он уткнулся мокрым лицом в чужое плечо, а с боку прижалось знакомое, почти родное тело.

Комнату заполнило двойное успокаивающее урчание: одно более низкое, больше похожее на ворчание, а другое более мелодичное и нежное.

Его поглащённому горём Альфу тоже прижали два тела большое и маленькое. Серый Альфа прижался к боку и ткнулся под горло, закрыв глаза и тихо поскуливая, а кремовая Омега издавала утешающие писки жмясь к опущенной золотистой морде.

Запах жённой мяты сплёлся с кожей и снегом.

А Такемичи чувствовал, как его сердце разрывается от того, что в нём нет моря и гортензий.

Когда Такемичи подуспокоился (по большей мере благодаря во время подсунутому ему успокоительному от Хины), Дракен объяснил ему всё что произошло в эти три месяца.

Сначало исчез Господин Мансаку. Он пошёл на вечер бинго в местной больнице, но так и не вернулся. По словам участников мероприятия они вообще его не видели. Манджиро с Эммой сразу забили тревогу и обратились в полицию. И Майки разбил лица двум сотрудником правоохранительных органов, которые предположили, что старик просто стал дзёхацуДзёхацу (蒸発) – термин в Японии для добровольно пропавших безвести. Люди, которые просто устали от жизни, которую они вели, обязательств и своего окружения могут просто не вернуться домой. Таких в Японии ежегодно насчитывается сотни тысяч.. Потом, благодаря авторитету Наото, начались поиски. Полиция и их друзья прочёсывали город, ищя любые подсказки к месту нахождению старика. За все три недели поисков ничего не было найдено.

А потом, в пасмурный понедельник, Манджиро, Эмма, Дракен и Такемичи схватились за грудь и закричали.

Их звери бушевали, выли и драли собственную территорию от разрывающего на части чувства потери.

А через несколько часов на порог их дома принесли письмо с одной лишь алой фразой:"Лжецы будут наказаны".

После проведённых анализов выяснили, что кровь принадлежит Мансаку Сано.

Полиция так и не смогла найти ни виновного, ни тела.

Поиски продолжались.

А потом пропавших стало на одного больше.

Эмма, возвращающаясь от Хинаты и Наото, так и не вернулась домой.

И всё повторилось.

Полиция и их друзья прочёсвали город, Наото связался с правоохранительными органами других городов и деревень, чтобы и они участвовали в поисках, и, если найдут улики, пусть сообщат им.

Даже связь пары между Кеном и Эммой не помогла. Серый зверь как бы не искал, как бы не звал свою пару не мог найти её, не мог услышать ответа.

Что дал полиции совершенно не радующую информацию, что преступник использует запрещённый припорат "Оямуси"Оямуси (おやすみ) – это неформальное пожелание спокойной ночи. , чтобы воздействовать на Зверя, погружая его в сон, и скрывать местонахождение пропавшего человека.

Связь пары – это связь между зверьми, люди которых находятся в романтических отношениях. Когда два человека становятся парой, то их звери не просто тоже становятся партнёрами.

Их территории сливаются.

Они делят одну территорию, или как любят говорить романтики "объеденяют души", и теперь являются практически не разлучными.

Человек же теперь при желании может почувствовать отголоски чувств своего партнёра, примерное местонахождение и его физическое состояние.

Когда Эмма пропала её зверь завыла и потеряла сознание.

И как бы серый Альфа, скуля, не вился вокруг неё, как бы, тыкаясь носом в белоснежную шерсть, не молил очнуться, она ничего не ответила.

Лишь слабо вздымающаяся грудь давала понять, что человек Омеги ещё жив.

Пока месяц назад с тихим выдохом не остановилась.

Пока месяц назад на последок не открыла глаза посмотрела в глаза своей драгоценной пары и с извиняющимся мяуканьем разбилась на осколки.

О недели после Дракен не мог ничего сказать.

Он её не помнил.

Альфа, впавший в безумие от потери пары, желал плоти, крови и смерти.

Желал любыми способами добраться до глотки того, кто отнял у него его пару и разорвать.

Дракен не мог это сдерживать.

Поэтому он превратился в бешенного зверя, не отличающего своих от чужих с единственным желанием разорвать каждого перед собой в клочья.

Майки с Баджи еле удалось его усмирить.

А потом его целую неделю пичкали транквилизаторами, дабы он не бушевал и не мог причинить вред окружающим. Наото пытался убедить врачей, что эти меры слишком жестоки и что поместить Дракена в специальную палату на дня три будет достаточно. В конце концов, он наблюдал за похожим случаем, когда впавшего в траурное безумие впал мужчина-омега с внутреннем зверем зайцем. Но врачи сказали, что подобные меры неприменимы к людям с плотоядным зверем.

Когда он пришёл в себе у него были потерявший всякую волю к жизни зверь и ещё одно письмо с алыми чернилами, лёгким запахом лимона и словами:"Правда – спасение."

И Майки, который, кажется, не сдох от переутомления только потому что рядом был Такемичи.

Хотя, по его словам, сам Ханагаки выглядел не лучше.

Кажется, они не давали друг другу упасть в обморок и при этом продолжали доводить себя до предела.

А две недели назад Наото получил информацию, что на закрытой территории частной компании могут быть два неопознанных тела.

Тела Мансаку и Эммы к тому времени так и не нашли.

Наото просил подождать, пока он не получит ордер на обыск.

Но Манджиро не мог ждать.

Осмотр территории ничего не дал.

Не следа ни Господина Сано, ни Госпожи Рюгуджи.

Ни Манджиро Сано.

Количество потресенний явно превысило предел, а поэтому Ханагаки с пустотой во взгляде пискнул "ясно" и спокойненько упал в обморок, чуть не съехав с дивана, но во время был пойман явно более сильной, чем можно было ожидать, Хиной.

Очнулся он через три часа, на часах было пять вечера, от довольно шумного разговора.

– ...Никакой новой информации. Или этот ублюдок чёртов волшебник, или полиция более корупированная, чем я изначально думал.

Этот приглушённый голос с тщательно сдерживаемой яростью мог принадлежать только Наото. Он звучал крайне уверено, но всё время угрожал перейти на откровенное шипение.

– Тора сказал, что никто среди его старых дружков тоже ничего не слышал. Он почти вышел на кого-то кто хоть что-то знал, но когда он принёс деньги, тот уже валялся в канаве.

–Тц, этот сука оперативный.

–Не факт... Скорее цена за сокрытие больше, чем мы когда-нибудь сможем предложить.

Новый голос тоже был ему знаком, хотя узнаваем меньше. Поразмыслив, он представил его более звонким и молодым. Образ блондина с бирюзовыми глазами и крайне агрессивным Омегой всплыл в его голове.

Сейчас он был плавнее, мелодичнее, будто заострённый временем клинок готовый в любой момент ранить колкостью или убить саркастическим комментарием.

Казалось правильным, что у Чифую даже в голосе были коготки.

Чифую.

Взрослый, двадцатишестилетний Чифую.

Такемичи начал выбираться из под одеяла.

Он должен его увидеть.

– Значит вы, наконец, послушаете меня?

Такемичи, успевший встать с дивана и сделавший к кухне первый шаг, застыл.

Этот голос был ему не знаком.

Мысль, кто это мог быть, промелькнула и исчезла изгнанная неверием.

Ведь это не мог быть он.

– Ты знаешь, мне это не нравится.

– Тебе ничего из сказанного мной не нравится.

– Если бы я хотел слушать препирательства, я бы остался с Кеем и Торой. Наото, у нас буквально нет других вариантов.

– Но...

– Верно, Тачибана. Я и мои идеи могут тебе не нравится, но признай, это наша последняя надежда узнать хоть что-то. Если полиция что-то и откопает, прежде чем твои парни хотя бы успеют что-то сделать, им закроют рот в лучшем случае деньгами, – Такемичи неуверенным шагом идёт на кухню откуда раздаются голоса. Голос звучит очень устало и человек, которому он принадлежит, явно видал лучшие времена. – К тебе ещё не применили худшие меры потому что ты общаешься со мной и Коко – и не морщись, ты знаешь, что это правда. Старые знакомые Ханемии слишком запуганы, чтобы нам о чём-то доложить. Остаётся только мой способ.

Такемичи наконец доходит до кухни и видит сюриалистичную картину.

Облокотившись на деревянную тумбочку нежного кремого цвета и попивая что-то из чёрной кружки с белой надписью "детектив номер один" и сердечком (Ханагаки безумно рад, что такие мелочи остаются. Он помнит, как Хина дарила эту кружку своему брату, когда он впервые пошёл на работу), с хмурым и мятежным лицом стоял Наото.

За столом, постукивая ложкой по внутренней стороне кружки и размешивая чай, напротив входного проёма сидел мужчина с чёрными волосами и до щемящего чувства в груди знакомой прической. Взрослый Чифую одной рукой подпёр подбородок, а другой, старательно орудуя ложкой в белой кружке с чёрным силуэтом кота, внутри которого была написанной белым фраза "Кошкомальчик official", устало смотрел на стол.

Такемичи испытал ужасающие счастье от вида его взрослым.

В какой-то момент Мацуно слегка поморщился и поднял взгляд, явно собираясь продолжить разговор, но прежде, чем хотя бы слово успело вырваться из его рта, он наткнулся взглядом на Ханагаки и застыл с открытым на тройку секунд.

– Такемичи! – Чифую вскочил со стула с широко раскрыты в удивление глазами. – Ты уже встал?

Наото тоже посмотрел на него. В его взгляде было знакомое удивление, но гораздо больше беспокойства.

– Ты пропустил приём лекарств. Сестра оставила их и попросила напомнить, что принимать их надо после еды. Каша в холодильнике.

Такемичи даже не успел сморшить лицо при упоминание приевшейся мерзости, как его взгляд привлекло приближающее движение рядом с Чифую.

Он, наконец-то, посмотрел на третьего человека.

И застыл.

Потому что нет.

Не может этого быть.

Он бредит.

Это определённо не может быть...

– Такемичи, ты только проснулся? Мы тебя разбудили? Извиняюсь, нам стоило говорить тише, – у мужчины в кремовом деловом костюме перед ним было самое сожалеющее лицо из всех, каких только Ханагаки в своей жизни видел. –Хочешь ещё поспать? Хината дала мне твоё снотворное, так что попроси, если понадобиться, – Наото открыл рот, собираясь что-то сказать, но его быстро заткнул мужчина, стрельнув недовольным взглядом из-под очков. – Нет, Тачибана, он не поедет с тобой к очередной возможной улике. Ты же видишь, как он устал? Такемичи и так забил на своё здоровье, так и ты не свет, не заря тащишь его из одного конца города в другой. Не удивительно, что он упал в обморок. Ты хочешь, чтобы он сделал это во второй раз за день? – у Наото было лицо, как будто ему физически больно слушаться говорившего, но он не стал спорить. Чифую сел на свой стул и стал пить чай с лицом человека, смотрящего свою любимую дораму.

А сам Такемичи чувствовал, как его картина мира трещит по швам.

Потому что говорившим и осматрививавшим его со всех сторон обеспокоенным взглядом, был никто иной, как Теттой Кисаки.

На столе стояла забытая белая кружка с золотой фразой в рисунке тигровой лилии "Денежный мешок № 1".

Такемичи сидел на диванчике, держал синюю чашку с белым силуэтом призрака и чёрной надписью "Призраки не так страшны как моя жизнь" в нём с горячим чаем и оторопело наблюдал за добровольным взаимодействием Наото и Чифую с последним человеком, от которого он мог этого ждать.

Но чем больше он смотрел, тем естественнее казалось его присутствие в доме Хины.

И то, как он общался с дорогими Ханагаки людьми, тоже казалось естественным.

Его перебранки с Наото, с тонкими взаимными оскорблениями, отбивание колких комментариев Чифую и усугубление их, когда они направлены на Тачибану.

Это было странно.

Ново.

И абсолютно желанно.

(Возможно, если он будет повторять это себе дольше это станет правдой.)

Кисаки не только не опасен для них, он помогает им. Такемичи не знает, кто или что так сильно повлияло на парня, что тот не просто вышел на путь истинный, но и подружился с ними. Смотря на их слаженное издевательство над Наото, Ханагаки задумался: возможно ли, что Чифую стал тем кто спас Кисаки?

Такемичи бы продолжил об этом думать, если бы не услышал странную фразу сказанную Кисаки.

– ...Мне плевать, что Хината уже водила его к врачу. Доктор Хибари имеет стаж более двадцати лет и всё это время он работал с похожими случаями. У него куда выше квалификация, чем у какого-то докторишки из обычной больницы. И пускай она отменит все назначенные приёмы терапии. Я сам его запишу на них после встречи с Доктором Хибари, – Наото смотрел на разглагольствующего и ходящего по комнате Кисаки со смирившимся лицом человека, который слишком много раз видел это дерьмо, чтобы хоть что-то с этим делать. Чифую с тоской смотрел на пустую кружку и такой же пустой заварник. Взгляд бирюзовых глаз медленно перетёк на чуть остывшую чашку чая в руках Такемичи. – И таблетки, думаю, стоит заменить. Я куплю Такемичи нормальные, от которых шанс побочных эффектов минимальный, – Кисаки кивает, окончательно принимая решение, и выкидывает таблетки в урну у входа. Наото открывает рот – Тетта лёгким движением руки отсчитывает несколько десятков тысяч йен и складывает их у зеркала – Наото закрывает рот. – И нам пора собираться. Я обещал, что буду к ужину. Такемичи, нам пора идти.

Ханагаки оторопело моргает, чуть ослабляя хватку на кружке и Чифую по-настоящему кошачьим движением выхватывает её из его осбевших рук и сразу отпивает.

Запах ванили отдающий самодовольством стал чуть ощутим в комнате.

– ...Куда?

Всё переводят на него обеспокоенные взгляды. Даже Мацуно, продолжающий пить его чай.

– Ко мне домой, Такемичи, – медленно объясняет Кисаки. – Ты живёшь со мной.

– Почему я живу с тобой?! – не выдерживает Ханагаки и слегка прикрикивает.

Не может же быть, что бы он и Кисаки в этом будущем?!..

Но Наото – благослови его Ками – начинает разъяснять:

– На время расследования ты и Дракен живёте не у себя дома. Дракен живёт тут, а ты с Кисаки, – видя его непонимающим и откровенно охуевший взгляд, Тачибана тяжко вздыхает и трёт переносицу. – Моя с сестрой квартира находится рядом с полицейским участком, плюс я являюсь действующим сотрудником полиции. Квартира же Кисаки имеет, наверное, лучшую охранную систему в Токио и телохранителей дежуривших вокруг двадцать четыре на семь.

– Предложение, чтобы они делали тоже самое около твоего дома до сих пор в силе, – непринуждённо добавляет Кисаки и закатывает глаза, когда Наото кидает в него острый взгляд.

Такемичи не верит в происходящие, немного испуган и хочет разрыдаться или как минимум присоединится к непрерывному скуляжу его Альфы. Но Наото и Чифую выглядят не удивлёнными подобным поваротом событий. Поэтому Такемичи остаётся только подняться, одеться и покорно пойти за Кисаки, старательно давя внутреннюю истерику.

Пришёл в себя он только в тонированной машине, сидя рядом с Кисаки, который узнавал у какого-то Хибари, когда он может устроить приём.

Такемичи почувствовал, что это будущее слишком полно непонятными и откровенно травмирующими моментами, и под звуки дороги и звук голоса Тетты уснул.

Его Альфа не перестающий скулить и звать кого-то далёкого тоже заснул.

Он проснулся от того, что его легонько тормошили за плечо и Такемичи, практически не разлепляя глаз и постоянно зевая, пошёл за Кисаки.

Окончательно проснулся он только в лифте и, оглядевшись, удивлённо икнул.

Этот лифт выглядит чертовски дорого.

Такемичи чувствовал вину, когда топтал своими грязными кроссовками красный ковёр, и он был почти уверен, что рама зеркала была как минимум с позолотой.

Он даже не заметил этаж, на котором они с Кисаки вышли, ошеломлённый обстановкой количеством камер и людей с бандитскими рожами и в чёрных костюмах.

Подозрительно знакомые бандитскими рожами...

Бугай, стоящий у входной двери, при виде него встрепенулся и сверкая обеспокоенными глазами из-под чёрных ганстерских очков проголосил:

– Капитан, вы в порядке?! Мы слышали, что вы упали в обморок!

Следом за ним, как будто этот открыл какой-то люк, заговорили другие:

– Вы должны больше заботится о себе Капитан!

– Ваше здоровье очень важно!

– Если бы мы могли, мы бы избили вашу усталость!..

Такемичи, бледнея, узнал тех, кто стоял перед ним.

Вальхалловцы.

Бывшие Вальхалловцы.

А самый первый говоривший бугай под два метра, с тоннелями в ушах и короткой вехриватой причёской был...

– Чоме?..

Бывший Капитан Вальхаллы натурально просиял, услышав из уст Такемичи своё имя.

Ханагаки не знал, что подобное лицо чисто физически способно излучать столько ничем незамутнённого счастья.

Он медленно, но очень красноречиво, перевёл на Кисаки взгляд полный паники и ужаса.

Самый вероятный виновник его несчастий тяжело вздохнул и потёр переносицу.

– Я знаю, ты не хотел, чтобы они тут были, но, с учётом последних событий, они самые верные нам, в частности тебе, люди. Каждый из них скорее пулю поймает, чем позволит тебя хоть пальцем тронуть.

Лицо каждого носившего чёрный костюм в этой комнате приобрело гордое выражение. Ханагаки готов был поспорить, что несколько даже выпятили грудь.

Такемичи легче не стало.

Проделав какие-то махинации с паролем, ключом и сканированием сетчатки глаза, Кисаки, наконец, открыл дверь и, как думал, Ханагаки спас его от самого неловкого опыта в этом будущем.

Он ошибался.

– Добро пожаловать домой, Тетта. ~ О, и Такемичи.

Путешественнику во времени было почти страшно отрывать взгляд от ковра в прихожей и переводить взгляд на говорившего, хотя он сразу безошибочно узнал интонацию.

Но отрицание было сильнее.

Но недостаточно, чтобы пережить встречу его Альфы с радостно встречающий его златоглазой Омегой.

Такемичи всё-таки поднял голову и да.

Он оказался прав.

Это был Шуджи Ханма.

Более... домашний, чем когда-либо мог себе представить Такемичи.

На его старом знакомом был белый свитер крупной вязки, достающий до бёдер, и – спасибо, Ками, – едва выглядывающие из под него шорты.

Ханагаки мог бы задать вопрос, но был уверен, что получит в ответ дрянную ухмылку и "я у себя дома".

Ханма, как и Дракен, стал выше и отрастил волосы чуть ниже плеч. Они свободно струились по ним и не падали на лицо, благодаря заколкам по бокам.

– Я дома, Шуджи, – на выдохе сказал Кисаке, разуваясь. Сделав это, он подошёл к длинноволосому мужчине и поцеловал его в щёку, отведя волосы за ухо.

Ханма издал счастливое урчание, которое повторил его зверь, и вернул поцелуй в троекратном размере.

Такемичи чувствовал как плавится от перегрузки его мозг, а глаза угрожают вывалиться.

Когда Кисаки ушёл, Шуджи, наконец, обратил на Такемичи внимание и, увидев его лицо человека страдающего запором и диареей одновременно, приподнял бровь.

– Тетта говорил, что ты опять ударился башкой и что-то забыл. Про наши с Кисой отношения тоже?

Такемичи мог только кивнуть.

Глаза Ханмы загорелись огнём, который никогда и никому не предвещал ничего хорошего.

– О, тогда я должен сообщить тебе о статусе моих с ним отношениях, – он обхватил лицо руками в жесте наигранного стеснения и сделал максимально невинное лицо. С учётом, что это по-прежнему было лицо Ханмы, Такемичи ему не верил автоматически. – Я его содержанец!

Прежде чем Ханагаки успел хотя бы осознать сказаное, по затылку Шуджи прилетел смачный подзатыльник.

– Не вводи его в заблуждение! – прорычал Кисаки, уничтожительно смотря на мужчину, который присел на корточки и, обхватив голову, начал наигранно поскуливать. Потом перевёл извиняющийся взгляд на застывшего Такемичи и продолжил:

– Он мой муж.

Откуда-то снизу донеслись завывания о домашнем насилии.

Ханагаки повторил про себя услышанные слова.

Потом ещё раз.

И ещё.

На третий раз до него дошло и его глаза широко раскрылись, а рот непроизвольно открылся.

Ханма стал мужем Кисаки.

Они супруги.

Блядь.

Он снова почувствовал себя слишком трезвым для этого мира.

Пока эта мысль укладывалась в его мировоззрение (ломая его нахуйБ: ломай, ломай, мы же миллиардеры. ), Кисаки ещё что-то сказал поднявшемуся Хан... Шуджи и тот пошёл в одну из комнат на первом этаже.

Владелец квартиры же повёл его на кухню, где было всё уже накрыто.

В большой белой тарелке лежали аппетитные тефтели, от которых исходил пар. Ещё рядом была тарелка с салатом из нескольких видов овощей и тарелка рисом с таким горячим, как основное блюдо.

Такемичи сделал глубокий вздох и признал, что если тефтельки на вкус хотя бы в половину так хороши, как на запах, то они заслуживают называться бомбезными.

Осматривая кухню, выглядившую больше практично, чем роскошно, в отличие от остального дома, он обратил внимание на стол из светлого дерева. А точнее, что один из стульев за столом выглядел крайне странно.

Приглядевшись к белой конструкции из пластмассы, Такемичи с большим сомнением предположил, что это...

– Чи!

– Правильно, дядя Такемичи!

У Такемичи сегодня взорвётся голова от всех этих неожиданных поворотов судьбы.

Хан... Шуджи тоже пришёл на кухню.

Но он был не один.

В его руках, прижимаясь к груди, сидел годовалый ребёнок.

Малыш был в костюме енотика и из-под чуть большого ему капюшона выглядывали упитанные щёчки.

Он смотрел на Такемичи своими золотистыми глазами, широко улыбался практически беззубым ртом и тянул к нему ручки, норовя вывалиться из рук Шуджи, который лишь хихикал, глядя на это, и продолжал крепко держать ребёнка.

Ребёнка с золотистыми глазами и таким же золотистым пушком на голове.

Такемичи физически почувствовал как перед его глазами всплыло уведомление "ERROR".

Его мозговые клетки смотрели на горящее здание, допивали бренди и думали о переезде в филиал нахождения приключений, который располагался южнее головы.

Кисаки подошёл к – прости Ками – мужу, забрал, издающего радостные звуки ребёнка, и посадил на пластмассовое нечто, что в быте звалось детским стулом.

Шуджи и Кисаки сели за стол и, пока первый накладывал разтолчённое мясо ребёнку, второй кинул на него вопросительный взгляд.

Такемичи с абсолютно пустой головой сел за стол.

Во время ужина Кисаки и его муж разговаривали и пытались вовлечь в разговор Ханагаки, который не в попад реагировал на вопросы и в целом слушал их урывками.

Всё его внимание было прикованно к тому, что видели его глаза.

Кисаки, сидящий слева и о чём-то со слегка раздражённым лицом рассказывающий Шуджи, который всё время с усмешкой перебивал его и кормил рабёнка с ложечки, приговаривая "самолётик летит в ротик". Он не переоделся полностью, только верх, поэтому он сидел в роскошных кремовых штанах и застиранной голубой футболке. Волосы, сто проценто покрытые лаком, слегка растрепались от непослушных рук ребёнка, который, обнимая мужчину, схватил его за волосы. Тот лишь хмыкнул, держа ребёнка в своих объятиях, и с улыбкой слушал его хихиканье.

Шуджи сидел справа, напротив Кисаки, вставлял свои комментарии и извечные подъёбы и с полным удовольствия прищуром смотрел как его муж раздражается. Он отрывался от своего излюбленного дела, только когда со стороны пластмассового стула доносилось звонкое "Ма!"Позвольте я сообщу вам свою позицию. Для меня "мама" это не просто женский родитель, но, в первую очередь, тот кто дал жизнь, родил. Поскольку мужские омеги в моём фф это сделать могут, то правильно будет так их и называть. Но, конечно, для каждого человека это индивидуально. Просто, по-моему, Хан...кхм, Шуджи Кисаки не был бы против так называться. и тогда всё его внимание переходило к недовольно сверкающим золотым глазёнкам, требующим добавки. Не нужна была сладко урчащая рядом Омега, пахнущая распустившимеся эдельвейсами и озоном, чтобы догадаться как её человек сейчас счастлив.

И, наконец, тот, в чьё существование Такемичи до конца не верил, хотя он и сидел прямо напротив него. Одетый в серый комбинезон милого зверька, доедающий вторую тарелку родительских тефтель и широко улыбающийся, когда встречался с Такемичи глазами, из-за чего еда падала на слюнявчик и стол, под нежные обзывания "грязнуля" и усталые вздохи того, кто аккуратно вытирал своему ребёнку рот.

Смотря на эту картину прямиком из рекламы Такемичи чувствовал как ему плохеет.

– Ки... Кисаки, а где у вас туалет?..

– А? – отстранённо отозвался мужчина, который уже минут десять не пытается увлечь своего гостя в разговор. – Правая дверь у входа.

Ханагаки благодарно угугнул и на негнувшихся ногах и со стремительно бледнеющим лицом направился туда.

Его сил хватило зайти в маленькую аккуратную комнатку и закрыть её изнутри, прежде чем он плечом привалися к двери и сполз на пол, дрожа всем телом и руками давя слишком громкие всхлипы.

(Почему он может жить спокойно и счастливо, а Манджиро нет?!)

Тело колотила дрожь, казалось, что от её силы начнёт рушится комната.

Но рушился и возводился заново только мир Такемичи.

(Почему в будущем у Кисаки, не смотря на всё что он сделал, есть семья и дом, а я из раза в раз возвращаюсь к мертвецам?!)

От бесконечного потока слёз пылали и болели глаза, дышать носом было практически невозможно и поэтому раз в десяток секунд в комнате раздавался хриплый и быстрый икающий вздох.

(Чем он заслужил это?! Почему за все его грехи к нему не пришло наказание?! Что Манджиро сделал такого, что Ками до сих пор не могут его простить?! Чем он хуже Кисаки?!)

Такемичи обхватил себя за плечи и, прикусив нижнюю губу, чувствуя вкус крови и собственных слёз, тихо, на одной ноте, завыл.

Его Альфа, плакавший вместе с ним, тоже, воя, продолжал звать того, кто бы затянул их печали в морскую пучину и успокоил медовым запахом.

(Почему он, а не Манджиро?!

Почему они живут спокойно и счастливо, а не мы?!

Почему он, а не я?!)

Но никто им не ответил.

Такемичи не знал сколько он пробыл в туалете, прежде чем успокоился и умыл лицо.

Когда Ханагаки вытирал покрасневшее от слёз лицо до сих пор немного подрагивающими руками в дверь постучали и он вздрогнул.

– Такемичи? Всё в порядке?

Видимо, он пробыл там слишком долго.

Хорошо, что Такемичи уже придумал оправдание.

– Д-да, Кисаки. Похоже я ещё не пришёл в себя и слишком много съел.

Голос донёсшийся из-за двери был так полон волнения, вины и беспокойства, что Такемичи стало за себя стыдно:

– Ох... Извини, Такемичи, я должен был догадаться.

– Ничего. Не говори только Ха... своему мужу об этом. Не хочу, чтобы он знал, где в конце концов оказались его тефтельки.

Со стороны двери раздался усталый, но любящий вздох.

– Он бы ответил, что они бы всё равно бы там оказались.

Когда Такемичи выходит, он почти ожидает, что Кисаки будет ждать его за дверью, но его там нет. Осматривая квартиру, Ханагаки понимает, что все исчезли из прихожей, зала и кухни. У него никогда не было, как и у его знакомых, маленьких детей, но, скорее всего, десять тридцать подходящее время для младенческого сна.

В момент тишины, который, Такемичи уверен, редок для этого дома, он подходит к панорамному окну и смотрит на город растилающийся снизу.

Светлый, несмотря на поздний час, мелькающий и сияющий всевозможными цветами.

Такемичи, честно говоря, никогда не нравился Токио. Он переехал сюда, потому что отец в неожиданном проявление любви приехал к нему на двадцать первый день рождение и подарил квартиру. Смотря в такие же как и у него синие и лучашиеся искреннем желанием сделать приятно глаза, Ханагаки просто не смог отказать. Отец пробыл с ним неделю – самая неловкая неделя в жизни Такемичи – и вернулся в Германию к жене и детям. Наверно, он хотел хоть как-то всё таки поучаствовать в его жизни, раз старший сын больше не хочет приезжать к нему. Такемичи не то чтобы не хотел. Его отец был приятным мужчиной, на которого он был похож не только глазами, но и характером, вот только его жена была не очень то рада первенцу мужа в своём доме...

– Когда ты пришёл сюда в первый раз, ты смотрел в это окно минут десять. Нравится же тебе вид.

Такемичи вздрогнул и посмотрел на нечеткое отражение Кисаки в стекла, прежде чем вернуть свой взгляд ночному городу.

Засмотревшись, он не заметил, когда в комнату вернулся запах лака для волос, воды и детского шампуня.

– Угу. Хороший вид.

– Ками, даже ответ тот же.

Голос Кисаки был на удивление тих, но Такемичи смог услышать в нём эмоцию, с которой закатывают глаза в черепную коробку с такой силой, что они там и остаются, и щемящую нежность.

В горле Такемичи встал ком.

(Почему ты так добр ко мне?)

(Что ещё ты хочешь у меня отнять?)

– Твоя с... твоя комната на втором этаже, первая светлая дверь. Тебе она вроде нравилась, но, если ты больше не хочешь там находится, только скажи и я переселю тебе в другую.

Такемичи так сильно хочет посмореть на Кисаки прямо, не через мутное отражение ночного города.

Но как сильно хочет, так же сильно боиться.

Когда он оставлял Кисаки безнаказанным, Ханагаки знал, что поступает правильно. Знал, что мальчик с автозагаром и ужасных очках заслуживает шанса исправится не меньше, чем Дракен, Майки и Казутора. И осознанно сделал выбор в пользу этого знания.

Но маленькая часть его, что смотрела одним солнечным днём утренние новости, что наблюдал за тем, как горят его самые родные люди смотрела через синюю бездны и в ярости шептала:" Умри".

"Покайся".

"Получи по заслугам".

И сейчас эта маленькая часть звучит в его голове как никогда громко.

Просто теперь она скандирует другие слова.

– Шуджи обычно встаёт ближе к одиннадцати, не считая, конечно, тех случаев, когда мелкому что-то надо. Так что не стесняйся пользоваться кухней на своё усмотрение. Она сделана так, что там практически невозможно устроить пожар. Шуджи при въезде проверял.

(Сдохни!)

(Ты убил стольких людей и счастливо живёшь, куда смотрят Ками?! Или карма просто не существует?! Или они решили, что покатать кусок говна будет достаточно, чтобы искупить убийства стольких людей?!)

Такемичи пытается дышать не глубоко и тихо.

Он скрещивает руки, чтобы не было видно стиснутых до белых запястий кулаков.

– Я приеду где-то в пять вечера и отвезу тебя на приём к доктору Хибари. Он настоящий специалист, у которого ты уже бывал по вопросом своего прошлого провала в памяти. Он пропишет тебе терапию.

(Нахуй твою терапию!)

(Твоя терапия спасёт меня от кошмаров, в которых крутят один и тот же дневной эфир?! Твоя терапия сотрёт с обратной стороны моих век облик лежащего на асфальте Аккуна?! А может она выветрит из моего носа запах горящей плоти?!)

(Я ненавижу тебя! Ненавижу всей душой!)

– И как только тебе станет лучше, думаю, стоит посетить с Тачибаной места возможных улик.

(Но почему?!..)

– Всё-таки вы с Дракеном самые близкие ему люди и вам найти "звериные следы"Метки запахом или просто ощущение, которое возникает у носителей зверей, что эта территория кем-то занята или здесь кто-то был. Могут ощущаться только зверьми и чем сильнее связь между этими зверьми, тем легче им находить подобные метки., если они есть, будет легче всего.

(Но почему?..)

– Но не завтра уж точно. Прости, Такемичи, но я настаиваю, что бы ты минимум два дня провёл в покое.

(Почему?..)

– Если станет сильно плохо, не смущайся, говори Шуджи или звони мне – мой номер есть у тебя в телефоне, если что. Да даже охранников можешь попро...

– Почему ты так добр ко мне?..

Такемичи не понимает.

Такемичи ничего, блядь, в этом будущем не понимает.

Кисаки замолкает и помещение погружается в тишину.

Ханагаки думал, что его спокойный полушёпот ему не нравился.

Эта тишина ему нравится ещё меньше.

Но Такемичи не мог не спросить.

Потому что, он бы смирился с тем фактом, что у Кисаки может быть будущее.

Что он правда исправится и станет достойным или хотя бы безобидным членом общества.

(Он бы хотел что бы в один солнечный день его просто не стало.)

Что он бы жил себе где-то, чем-то занимался, сколько-то зарабатывал и с кем-то жил.

Но Такемичи не готов смириться с тем, что знает, где он живёт, чем занимается, сколько зарабатывает и с кем живёт.

Кисаки не далёкое воспоминание о прошлом, очередная неприятная вещь в жизни, о которой не хочется лишний раз вспоминать, нет.

Он активная её часть.

И не только его жизни.

Но и людей, в чьи жизни он просто не имеет никакого блядского права входить.

Кисаки не имеет права приходить домой к Хине, звать её "Хинатой" и пить из персональной кружки.

Он не имеет никакого права собачиться с Наото, играть с ним в гляделки и довольно улыбаться, когда тот неохотно признаёт его правоту.

Он, блядь, не имеет никакого сучьего права сидеть рядом с Чифую и даже упоминать рядом с ним Дракена, Баджи и Казутору.

Такемичи начинает трясти от всей кипящей в нём ярости.

Его Альфа, притаившийся, как и в прошлую их встречу с Кисаки один на один, рычит, разделяя чувства своего человека.

Он по-прежнему ничего не хочет так сильно, как разорвать ему глотку.

Его зверь никогда не простит ему убитых членов стаи.

Такемичи тоже никогда не простит.

Поэтому вся эта доброта – удар прямо поддых.

Такемичи не хочет симпатизировать Кисаки. Он хочет забыть его и мечтает о том, как однажды все эти несчастные варианты будущего просто исчезнут из его памяти. Второе было лишь не осуществимой мечтой.

Поэтому ему хочется выть от осознания, что даже первое не удастся выполнить.

– ...Потому что ты спас меня.

Внезапный ответ Кисаки заставляет Такемичи вздрогнуть. Он проговаривает это тихо и неторопливо, но всё равно от каждого произнесённого им слога тело покрывается мурашками.

– Потому что, не смотря на всё причинённое мной тебе зло, ты увидел запутавшегося и не знающего как поступить мальчика. Ты сдержал своё слово и никому не рассказал из Томана о моей причастности... Нет. Ты не просто сдержал своё слово. Ты сделал намного больше, – голос мужчины ставится твёрже и напористый, хотя и по-прежнему напоминает шёпот, текущий по телу Ханагаки мелкой дрожью. – Ты обращался со мной так, будто я не сделал ничего плохо. Будто подозрения Баджи и враждебные взгляды всей банды были неоправданы. Даже после всего того... Ты улыбался мне. Ты говорил со мной. Ты никогда не игнорировал меня и не терпел, только потому что я рядом с Шуджи. Ты, – голос Кисаки ломается и в одном этом коротком слове слышится дрожь всей его души. – Ты позволил мне стать твоим другом. Ты дал мне шанс стать твоим другом. Стать другом всем тем, кого я хотел погубить. И за это я пред тобой в неоплатном долгу.

Такемичи, наконец, не выдерживает и разворачивается. Отрицание, зарождённное в его голове, застывает на губах, когда он видит Кисаки перед собой.

Мужчина стоит в тех кремовых, дорогих штанах от костюма и домашней голубой футболке. Вот только мутное отражение стекла не смогло передать, что на руках он держит свёрток того же цвета, что и футболка, который тихо посапывает в его шею.

Кисаки не смотрит на Такемичи. Его глаза прикрыты, а пальцы рук, держащие его ребёнка слегка подрагивают, когда он свободной рукой гладит головку с золотистым пушком.

Малыш издаёт причмокивающий звук и хватает своего отца за палец, засовывая пойманную конечность в рот, как честно захваченную добычу. С губ Кисаки срывается прерывистый вздох, а затем тихий смех.

Такемичи видит его лицо в этот момент.

Видит лицо человека повинного в смерте его друзей, злобного гения и ужаса Токио с лицом полным сокрущающей нежности и любви к крохотному свёртку, покоющемуся в его объятиях, что доверчиво жмётся к родительской груди, обладатель которой сделает всё, чтобы сон его ребёнка был добр и спокоен.

Такемичи видит его лицо в этот момент.

– И я никогда не смогу тебе отплатить, – Кисаки открывает глаза, но не смотрит на Такемичи, будто знает, что увидит, как тот разбивается на части. – Думаю, на сегодня хватит разговоров. Рёте пора в кроватку.

И он уходит, оставляя Такемичи с осколками собственному мировоззрения и мироощущения и один на один с Альфой, что находился в таком же сметение, что и он.

Его зверь ходит по кругу, непонимая себя, не понимая чужого человека и не понимая мир, который обрёк их на эти чувства.

Такемичи на негнувшихся ногах направляется к лестнице, хотя он совсем не уверен, что сможет сейчас по ней подняться.

Но это его сейчас не велнует.

Его волнует собственное сердце, что больше не может ненавидеть Тетту как раньше.

(Но все эти переживания и сомнения всё равно были выветрины из головы Такемичи, когда он зашёл в свою комнату.

Пахнущую солнцем и океаном.

Сидя на холодном полу кроме этого запаха он больше ничего не чувствовал: ни боли от ушибленных колен, не мокрых щёк, ни воя собственного зверя.

Только неразлучно сплетённые океан и солнце.)

Такемичи приводит в квартире Кисаки пять дней, прежде чем его состояние посчитали удолетворительным, чтобы выпускать его куда-то ещё кроме посещения врачей.

И, Ками, как же он был этому рад.

По большей мере его дни состояли из помощи по дому, поездок к врачам и попыток выцыпить информацию об этом будущем.

Он прощерстил свой на удивление обширный список номеров в телефоне (потому что, судя по поведению Наото, он не помнил о путешествиях во времени и никакого введения в курс дела не будет) и поблагодарил Ками, что номера были с фотографиями. По крайннй мере, он увидел несколько незнакомых контактов и из переписок узнал кое-что об их обладателях.

За это время ему позвонил три раза некто "Инупи", который называл его "капитаном" и говорил в достаточно уважительной форме, но голосом полным беззастенчивого волнения. В первый раз Такемичи ещё не успел дойти до его номера, поэтому силой односложных ответов и импровизации смог убедить обеспокоенного его самочуствием мужчину, что с ним всё в порядке. Человек на другом конце связи громко выдохнул и, попрощавшись, передал привет и пожелание скорейшего выздоровления от некого "Коко". Тот, спасибо Ками, тоже нашёлся в его телефоне. Судя по разговорам в переписках они были парой, а их аккаунты в социальных сетях это подтвердили.

Потом были "Хаккай" и "Юзуха", брат и сестра, которые ему не позвонили, но написали сообщение с пожеланием скорейшего выздоровления.

А вообще за первые два дня Ханагаки оказался под натуральным бомбардированием сообщениями, в каждом из которых или спрашивали о его здоровье, или желали ему скорейшего выздоровления, иногда всё вместе.

Такемичи, которому в первой временной линии писали только Хина, Наото, Госпожа Игараси и Юко, последняя только по праздникам, чувствовал себя крайне смущённым, но глубоко расстроганным.

А собранная информация довала хоть минимальное чувство контроля над ситуацией.

(Такемичи смотрел на свой аккаунт на Facebook.

Он был у него и в первой временной линии, но он просто не знал, что туда может выложить.

Он не путешествовал, не ел экзотические блюда, не получал дорогих подарков и не был красив.

Вся его жизнь была слишком скучна и неказиста для какого-либо зрителя, чтобы транслировать её в массы. А редкие моменты счастья, тепла и новых эмоций были столь редки и драгоценны, что Такемичи хотел спрятать их прочном кулоне, чтобы всегда носить у сердца.

Но у его новой страницы было несколько тысячь подпищиков.

Были сотни публикаций.

Такемичи не знал, каким стал он и какой стала его жизнь, раз не только людям она нравится, но и ему.

И поэтому, когда желание всё-таки узнать чуть больше об этом будущем перевесило нервозность и непонятный страх, он начал медленно листать свою страницу, думая постепенно рассмотреть последнюю фотографию.

Он не долистал её.

Его палец застыл на видневшимся изображение светлой блондинистой макушки с непослушными волосами и такими, такими знакомыми тёмными глазами, что смотрели с экрана прямо на него.

Такемичи больше не притрагивался к телефону.

До звонка Инупи.)

Но не то чтобы он сидел все эти дни сложа руки, не пытаясь выбраться в мир.

Он пытался несколько раз улизнуть из квартиры, когда Тетта был на работе, а Шуджи был занят уходом за Рётой, но выходе из квартиры его встретил пяток пар любопытных глаз, смотрящих на него с счастливым, но откровенным недоумением.

Бывшие Вальхалловцы по-прежнему были на страже квартиры и своего бывшего Капитана.

Такемичи, понявший, что в одиночку из проклятущего дома у него выйти не получится, увязался вместе с Шуджи на дневную прогулку с коляской, думая, что отойдя в туалет, сбежит.

Но, как оказалась, охрана присутствовала и на этих прогулках.

И Ханагаки не был до конца уверен, была ли она изначально или Кисаки подсуитился специально для него.

Но Такемичи знал, что не хочет ещё раз идти в туалет с Вальхалловцами, идущими за ним хвостиком и через каждую минуту спрашиваюшими всё ли с ним в кабинке в порядке.

Побег был невозможен.

Сбор полезной информации по большей мере тоже, потому что у Шуджи, такое чувство, что вместе с материнством появился какой-то инстинкт сообщающий мужчине-омеге, когда в его доме происходит что-то без его одобрения.

Другой причины, как он всегда находит Такемичи с набранным номером младшего Тачибаны, Ханагаки просто не знает.

И по итогу он все эти пять дней просто помогал Шуджи по дому с перерывами на оздоровление и долбоебизм (попытки побега).

И он с небывалой прытью брался за домашнюю работу, потому что, если он сидел без дела, то новоявленный Кисаки чувствовал непорядок и нехватку хаоса в душе Такемичи.

И начинал зачитывать ему свои черновики.

Да.

Шуджи – ну, уже Кисаки, неважно – Ханма будуче домашним мужем занялся писательством.

И, к превеликому ужасу Такемичи, его вкусы в литературе за двенадцать лет не изменились.

И одно дело просто слушать эти довольно сомнительные с моральной точки зрения рассказы.

Другое дело, слушать их, осознавать и находить параллели со своей жизнью.

"Я просто вдохновился! Не будь таким жадиной, Такемичи~", – эти слова, надутое лицо Шуджи, насмешливый запах эдельвейсов и свечение компьютера с открытым Word-ом станут новыми гостями в его кошмарах.

Но даже это было предпочтительнее, чем последняя альтернатива.

Которая представляла собой годовалого ребёнка оставленного на попечение "дяди Мичи".

Такемичи каждый раз вздрагивал, когда слышал это прозвище.

Рёта, на самом деле, был довольно милым ребёнком. Плакал только для обозначенря своих базовых потребностей, а в остальное время просто издавал непонятные детские звуки и игрался на коврике для младенцев, представляющем собой целую конструкцию с кучей игрушек подвещанных над ребёнком или лежащих рядом и привязанных. И каждая игрушка издавала различный звук и их чередование приводило Рёту в восторг.

Но что-то в невинном взгляде золотистых глаз, в наивных прикосновениях к его коже и волосам и широкой, радостной детской улыбке, заставляло сердце Такемичи сжаться от вины и погрузится в экзистенциальный кризис.

Потому что, он, Такемичи, сидел рядом с маленьким человеком, которого не должно существовать, который рождён из-за его действий, который бы не появился на свет, если бы не его путешествия во времени. Он – это странный итог принятых им решений состояший из помилования Кисаки и подначивания бывшего Ханмы признаться бете. Возможно, если бы он не сделал какой-то комментарий, если бы подобрал какие-то другие слова, этого комка звуков и слюней не существовало бы.

От подобных мыслей Ханагаки натурально плохело, но обычно где-то на середине размышлений Такемичи Рёте надоедает просто лежать и играть с игрушками, и просыпается желание иследовать окружающий мир, и малыш, проворно двигая ножками, выползает с коврика и мужчина забывает все свои гнетущие мысли и пытается поймать на удивление быстрого ребёнка, который лишь смеётся, видя его нервные попытки взять его на руки и выворачивается из его рук с восторженным визгом "Чи".

(Такемичи пытается не вспоминать те разы, когда Рёта оглядывался рядом с ним и, вопросительно наклонив голову, звал кого-то.

"Май?")

И поэтому вечером пятого дня Ханагаки чуть не начал танцевать на месте, когда Тетта отстранёно заметил, что ему стало достаточно хорошо, чтобы в одиночестве выходить на улицу.

Как оказалось "одиночество" подразумевало лишь двух Вальхалловцев, а не пять, находящихся в непосредственной к нему близости.

И по-прежнему никаких расследований с Наото, потому что тот, очевидно, недостаточно внимания уделял самочувствию Такемичи.

В этом вопросе даже Дракен и Хиной были с Кисаки согласны.

Ханагаки во время этого разговора рядом не было, но, он уверен, что лицо Наото было плакатом чувства предательства.

Но не один полицейский был окружён гнусными предателями.

Потому что Шуджи в первый свободный день Такемичи съебался из квартиры, оставив своего сына с Такемичи.

Ханагаки был уверен, что дела были не настолько важные, как говорил, омега.

А даже если настолько, это не отменяло его полного наигранного раскаяния лица, насешливого запаха эдельвейсов и довольно хихикающей Омеги.

Такемичи был с Рётой с десяти утра до пяти вечера (и каждую минуту этого времени он благодарил Ками, что Рёта был таким хорошим ребёнком, а охранники, работающие здесь постоянно, уже привыкли к роли няни), и поэтому, когда Шуджи вернулся, Ханагаки всучил ребёнка матери и, не слушая насмешливые комментарии, которые ему кидали в спину, чуть ли не побежал на долгожданную улицу.

Двое Вальхалловцев нога в ногу бежали за ним, приговаривая смотреть под ноги и неперетруждаться, а также, что они достаточно сильные, чтобы нести его, если что.

Последнее, Такемичи убедил себя, было галлюцинацией его офигевшего от свежего воздуха мозга.

Стоя, наконец, на улице, Ханагаки задумался, куда ему идти.

К Наото можно было бы поехать только без хвоста, в виде двух чрезмерно опекающих бывших бандитов.

Поехать к Хине и надеяться, что получится пересечься с её братом, было наивно.

Пока Такемичи думал, в его кармане завибрировал из-за нового полученного сообщения телефон.

Посмотрев его, Ханагаки не увидел ничего интересного, просто очередной спам.

Который напомнил ему, что он больше не дома с Шуджи, а дом Наото – не единственное место, где они могут встретится.

Написав ему, он практически сразу получил ответ с прикреплённой геолокацией места, где сейчас проходило расследование, и временем.

Осталось только доехать до этого места и...

– Капитан, вы не можете ехать туда!

– Да, Босс запретил вам участвовать в расследованиях детектива Тачибаны ещё неделю!

...И убедить двух нянек переростков, что с ним будет всё в порядке.

– Со мной будет всё в порядке, эм...

– Ичиро Кумо, Капитан! – энергично ответил первый, тот что был повыше и с шрамом через правый глаз.

– Джиро Кумо, Капитан! – не менее энергично второй, тот что пониже и с шрамом через губу с левой стороны.

– ...Вы братья, что ли?Ичиро – первый сын, а Джиро – второй сын. Их же фамилии – омофоны: кумо (雲) – облако, а кумо(蜘蛛) – паук.

– Никак нет, Капитан! – бойка ответили не братья в два голоса и уставились на него до ужаса похожими глазами.

Честно, до этого момента Ханагаки даже не замечал сходства...

– Ладно... Но всё равно, я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы присоеденится к расследованию, – Такемичи был в Томане достаточно долго, чтобы заранее чувствовать приносящую головную боль тему и филигранно обходить (игнорировать) её.

– Но, Капитан, а если вы поранитесь?!

– Если снова ударитесь?!

– А если, не дай Ками, снова головой?!

– Вы так изматывали себя последние месяцы, Капитан!

– Мы не можем допустить, чтобы вы себя совсем загубили, Капитан!

Охраники продолжали говорить, повышая и повышая голос, игнорируя то, что они были на улице не одни, и Такемичи почувствовал как медленно в нём начала подниматься ярость.

Он провёл пять дней сидя дома, как хороший мальчик, помогая хозяинам квартиры и слушая непрекрощаемый вой своего зверя, и даже к концу этого срока ему не позволяют действовать по-своему усмотрению.

Такемичи подчинился Кисаки, потому что мужчина был искренне обеспокоен его состоянием и его поддерживали все знакомые Такемичи. Так же, смотря на огромные мешки под глазами и чуть схуднувшее лицо, Ханагаки через зубы мог признать, что, возможно, нуждался в этом насильном отдыхе, как в передышке, после которой он бы с новыми силами принялся за дело.

Но нет.

Ему просто, блять, не дают взяться за свою работу, не дают, блять, разобраться в том, что в этом будущем пошло по пизде и как это исправить, ему не дают сделать ничего.

Просто сиди дома, Мичи, пока где-то в этом времени умирает Манджиро и не делай ничего.

И, если из-за далеко не однозначных чувств к Тетте, Такемичи не мог до конца разозлится, то перед своими бывшими подчинёнными?

О, совсем другой разговор.

Джиро и Ичиро хотели начать новый монолог о слабом состояние здоровья своего бывшего Капитана, но заткнулись, почувствовав запах, который они не ощущали годами, и чисто инстинктивно поспешно отступили.

Воздух рядом с ними пах горящей плотью.

(Пах мусором, бессильной яростью и кровью.)

Со стороны Ханагаки раздалось рычание.

– Вы смеётесь надо мной?.. – Такемичи был хоршим мальчиком. Очень хорошим мальчиком. Он сидел дома, как на ебучей привязи, послушно пил таблетки и чуть не таскал тапки в зубах. И этого всё равно, блять, было мало, чтобы просто дать ему всё исправить просто дать ему спасти Майки. – Я должен послушно сидеть дома, пока все мои друзья рвут жопу в поисках семьи Сано?!.. Я должен пить таблеточки, сытно кушать и много спать, пока где-то там страдает Майки?!.. Я должен просто, блять, ничего не делать, пока Манджиро нет рядом со мной?!..

Его глотка болела от крика и грубого голоса, что с каждой секундой всё больше и больше походил на рык.

Нос забивал запах страха двух бет.

Нестихающий вой в его голове, угрожал расколоть его голову.

А глаза жгли бессильные, злые слёзы, которые он не мог ни стиреть с лица, дрожащими рукаии, ни сдержать.

Бессильным.

Он ощущал себя таким бессильным.

Такемичи пытался абстрагироваться от этого чувства, сведя упоминания о Майки и семействе Сано к минимуму за эти пять дней. Ханагаки не мог ничего изменить и никак повлиять на это, поэтому пришлось вернутся к подзабытым навыкам избегания темы, дабы Кисаки не удумал продлить "домашний арест" из-за того, что ему за пять дней лучше не стало.

А сейчас, когда он, наконец-то, мог бы сделать хоть что-то, ему просто не позволяют это сделать.

Не позволяют сделать ничего.

Будто не у него пропал без вести и умер человек, которому Такемичи дал обещание, которое Такемичи не смог сдержать, и перед кем, он теперь не может нести ответ.

Будто не у него пропала безвести и умерла подруга, которую Такемичи ожидал увидеть живой и полной счастья, с колечком на безымянном пальце и запахом специй на коже.

Будто не у него пропала без вести его пара.

Будто не у него пропал без вести его Манджиро.

Вой Альфы в его голове стал просто невыносим.

Такемичи кажется, что голос зверя слышится всем, а не только ему, что он отражается от окружающего мира за пределами его души и возвращается обратно, наполняясь какофонией улиц, шепотками прохожих, что сливаются вместе, становясь новым звуком, новым зверем, чей вой оглушает не только Ханагаки, но и весь остальной мир.

Но миру, по большей мере, плевать на страдание одного человека и одного зверя.

А вот двум полуиспуганным, полуобеспокоинным охраникам было явно нет.

Через пять откровенно жалких минут проведенных в мольбах прекратить плакать, невероятно быстрой покупке платка в ближайшем магазине и очень-очень старательных попыток не упасть в обморок – или коленками на грязный асфальт – от запаха продолжающего пахнуть горящей плотью Капитана, Кумо и Кумо согласились сопроводить его на место встречи с Наото и торжественно поклялись никому об этом не рассказывать.

Такемичи, которому было до смерти стыдно, что он добился своего рыданиями, успокаивая себя, решил, что на войне все средства хороши.

(А его бывшие подчинённые с сиянием в глазах смотрели на спину своего Капитана, чувствую себя снова пятнадцатилетними, идущими в бой за человеком с, пускай, и не слишком широкой спиной, но с невероятно огромным и чувствительным сердцем, таящимся в небольшой груди.)

Место, геолокацию которого ему прислал Наото, находилось довольно далеко от дома Кисаки и, насколько Такемичи знал, от его работы тоже. Поэтому Ханагаки, у которого был ещё час в запасе и который наконец оказался на улице, а не в четырёх стенах, решил добраться до места пешком.

Кумо и Кумо были не шибко этим довольны, но, видя воодушевление Капитана, сдались.

Идя по начинающему погружаться в сумрак Токио и всей душой надеясь, что выглядит он хотя бы вполовину так плохо, как себя чувствует, Такемичи решил позволить себе думать о тех вещах, которые из-зо всех сил старался игнорировать на протяжение пяти дней.

Дыша запахом выхлопных газов, дешёвых и не очень закусочных и щуря глаза от слишком яркого света самых разнообразных вывесок, он думал о произошедшем с семьёй Сано.

Думал о том, что произошло с Манджиро.

И чем больше он вспоминал известных ему деталей, тем больше ему казалось, что он что-то упускает.

Семья Сано спокойно жила три месяца назад, пока какой-то ублюдок не решил сделать их своими жертвами.

Каждого из жертв он держит по три недели, прежде чем... прежде чем выжидает неделю и нападает заново, повторяя свои действия.

Судя по тому, что пока не были совершины нападения ни на него, ни на Дракена, ублюдок охотится только за кровными членами семьи Сано.

Он называет их лжецами и уверен, что они скрывают от него какую-то информацию, которую он жаждет получить настолько, что говорит, что отпустит, если услышет её.

Или же наоборот: он настолько хочет узнать это, что начал эту охоту...

Малочисленные кусочки дела хлипко соеденяются, вырисовавыя какую никакую, но картину, которую он с его друзьями пытаются разгадать не первый месяц.

Вспоминая все разговоры, что он слышал, относящиеся к делу, реакции близких и окружающих, Такемичи не покидает чувство, что он о чём-то забыл.

Или о ком-то.

Яркий свет одной из многочисленных вывесок падает на голову прохожего.

В этом свете его белоснежные волосы практически сияют и Ханагаки не может не всмотреться в его образ.

Белоснежные волосы слегка отливающие неоном под светом вывески.

Тёмная, загорелая кожа, на которой даже с нескольких метров виден румянец от мороза.

Серьги ханафуда, которые слегка покачиваюся от малейшего ветерка.

И сиреневые глаза, что смотрят на Такемичи неотрывно.

Их взгляды встретились.

Бездонный океан смотрел в бесконечные залежи аметиста.

Мужчина в белом пальто растянул губы в кривой улыбке.

А недостающий кусочек пазла наконец-то нашёлся.

Изана Курокава.

В этом будущем Такемичи не получил ни одного упоминания об Изане Курокаве.

Его просто не было в жизнях его близких, будто его никогда и не существовало.

Такемичи почувствовал как что-то в нём обмирает, а вой Альфы стихает под давлением новой информации и понимания того, что она за собой несёт.

Но Такемичи не дали её до конца осознать.

Потому что Изана Курокава не меняясь в лице развернулся от него и быстрым шагом начал удаляться, смешиваясь с разноцветной толпой вечно не дремлющего Токио.

Такемичи не мог позволить ему затеряться в этой толпе.

А поэтому рванул за ним, позабыв и о встречи с Наото и о своих сопровождающих, которые кричали что-то быстро удаляющемуся ему в спину, пытаясь догнать.

Но они просто не могли быть быстрее мужчины подгоняемого страхом неизвестности и огнём надежды, заставляющим его ступни гореть.

Курокава прекрасно сливался в разномастной вечерней толпе, поэтому Ханагаки поставил себе одну единственную цель:

Ни за что не потерять Изану.

Он шёл по следу мужчины, врезаясь в людей, толкая их и совершено не отруждал себя ни то что извинениями, даже взглядом на тех нескольких людей, которые из-за него упали. Всё его внимание было приковано к высокой белокурой фигуре, которая могла исчезнуть, как насмешливый призрак, в любой момент.

Но это не значит, что в его голове перестали роится вопросы.

"Что Изана тут делал?"

"Почему он выглядел так, будто ждал меня?"

"Почему он не со семейством Сано?"

"Мансаку не выполнил его просьбу?"

"Где я?..."

Последняя шальная мысль, появилась, будто случайно, но ударила по мозгам Такемичи пощёчиной, заставившей осознать своё окружение.

Идя по пятам за мужчиной с белыми волосами, он не заметил, как покорно, сам зашёл в тихий токийский переулок, скрывшись от людских глаз стенами и извилистыми улочками.

Он бывал в таких в молодости и не раз.

Спроектированные явно каким-то выросшим бывшим хулиганом, потому что акустика и место идеально подходила для избиения более слабых, неспособных себя защитить и рассказать о причиняемой им боли взрослым.

Возможно ли, что наши обидчики вырастают, не становятся умнее и добрее, а строят переулки более удобные для нужд своей подрастающей смены?

Такемичи не слишком хочется думать о такой реальности...

– Ханагаки, какая встреча.

...Но, он чувствует, что происходящее будет ему нравится ещё меньше.

В этом месте нет окон и лишь одна дверь, один путь на свободу, не считая того, через который пришёл Такемичи и который уже загородили двое в костюмах.

И лишь одна белая дверь, перед которой небольшая, далеко не новая лесенка из четырёх ступенек, на самой первой снизу из которых стоит, улыбаясь той же кривой улыбкой, Изана Курокава.

– ...И я рад тебя видеть, Курокава.

Улыбка, что будто приклееная сидела на его лице тысячилетней маской, дала трещину и сиреневые глаза пропустили часть внутреннего недоброго огня.

Такемичи стало страшно, что лишь одним приветствием он смог добится такого результата.

Его Альфа, замолчавший на время погони, впервые за всё проведённое время в этом будущем встал, чтобы выйти со своей территории.

– О, а я и не знал, что мы знакомы, – его лицо вернуло своё изначальное выражение, но взгляд не изменился, чем вгонял тело Ханагаки в дрожь. Будто бы мужчина одними глазами резал его плоть в попытке добраться до его внутренней территории, чтобы искромсать уже её. – Хотел произвести незабываемое впечатление нашей первой встречей, – он практически напевал, раскачиваясь из стороны в сторону, и перподически в его голосе лениво проскальзывали мурлыкающие нотки. – Чтобы даже через десятки лет те воспоминания о ней не поблекли под силой времени.

Он спустился на землю и преодоление даже такого мизерного растояния между ними заставило что-то в Такемичи сжаться от ужаса.

Изана Курокава умел вгонять в ужас.

Было что-то в его мутном фиолетовом взгляде, напоминающем шахту полную драгоценностей, но таящую неизведанное и ужасающее на самом её дне, куда не поподает ни лучика солнечного света.

И это неизведанное и ужасающее точно знало, что глупцы, решившие прийти к нему ради блестящих, красивых камушков обязательно найдутся.

У Ханагаки не было такой роскоши: он не мог позволить себе стать одним из этих глупцов.

– Извини, что забрал у тебя такую возможность, – его голос спокоен и совершенно не дрожит, а плечи расслаблены. Он познакомился и общался с достаточным количеством пугающих типов (прости, Майки, прости, Дракен, прости, весь Томан), чтобы научится скрывать почти инстинктивный страх перед ними. Он выучил это давно, хотя и слишком поздно для его юного подросткового сердца, что добыча не показывающая страх – менее желанная добыча.

– О, не стоит, Ханагаки, – Изана делает элегантный мах рукой, отмахиваясь от его извинения. – Я уверен, даже без незабываемого первого впечатления, ты нашу первую встречу вживую забудешь ещё не скоро, – и растягивает губы в плотоядном оскале.

Такемичи не может ничего с собой поделать и в попытке успокоится делает слишком глубокий вздох, запаздало думая, что, возможно, вдыхать запах человека, который его уже пугает до усрачки – хуёвая идея.

Но с удивлением не чувствует в воздухе ничего.

Он чувствует запах улицы, угрожающий, но сдержанный, настрой одого альфы-охраника отдающий кровью и запах работающей неподалёку лапшичной.

Но он не чувствует в воздухе ничего, что могло бы принадлежать Изане.

Наото, изучая его досье, узнал, что Курокава – парень-омега.

Но Такемичи не чувствует в человеке напротив другого Зверя.

Не уж то Тачибана ошибся?..

Альфа без сопротивления вступает на внешнюю территорию медленными, неспешными шагами минуя её.

–...Вы хотите знать, кто мне про вас рассказал? – предположил Такемчи, мысленно прикидывая поверит ли Изана тому, что о нём могла рассказать Эмма.

– Нет,– на удивление безразлично ответил Курокава к шоку Ханагаки. – Но я и вправду хочу кое-что узнать.

Его голос сливается с тихим шёрохом пальто, завыванием осеннего ветра и тяжестью одного сделанного им к Такемичи шага.

Он не может подавить дрожь, не может прогнать мурашки, которые будто чуя неминуемую гибель пытаются сбежать, не может ничего сделать, чтобы скрыться от острия аметистовый клинков.

И тогда, когда златошёрстный Зверь медленно и немного нервно ступает на смежную территорию, он чувствует лёгкий, еле ощутимый цветочный запах.

Такемичи пока не может распознать, что это за цветы.

Такемичи не до конца уверен, что этот цветок не погубит его своим ароматом.

Изане Курокаве подошли бы цветки олеандра.

– Я страстно хочу кое-что узнать, но меня так жестоко лишают ответа, – ещё один шаг и цветочный запах становится сильнее, как и скорость сердцебиения Ханагаки. – Из-за этого мои действия могут быть жестоки. Но делает ли это жестоким меня? – шаг – идеальная маска трескается пропуская маниакальное выражение, берущее начало с глаз, где в середине вместо зрачков пылает сам ад. – Н-е-ет, Ханагаки, я не жесток. Это они ужасные изстязатели, заставляющие меня мучатся в оковах незнания! – его голос теряет мелодичные нотки переходя на крик. Руки беловолосого мужчины бьёт сильная дрожь, но он не обращает на неё внимание, не отводя взгляд от побледневшего на несколько оттенков Такемичи. – Они настоящие монстры – не я! – его голос и взгляд полны одержимой страсти от которой Ханагаки хочется сбежать. – Я не желаю становится монстром, но я уподобюсь им, если это даст мне ответ!– ещё шаг – и от Курокавы отступают охраники, боясь оказаться у него на пути. Но Такемичи стоит на месте. У него нет роскоши отступать.– Нет того, что я не сделаю, чтобы получить ответ!

И замолкает.

Будто бы последние слова испугали даже его.

Такемичи уже не пытается скрыть ни дрожь в теле, ни дорожки слёз струившиеся по его лицу. В горле застрял всхлип, но Ханагаки ещё способен его сдержать.

Он не уверен стоит ли это того, но он не всхлипывал перед Манджиро и какая-то инстинктивная его часть отказывается делать это перед кем-то другим.

(Только перед парой можно лечь на спину, показав беззащитное пузо и тихо заскулить.)

– Нет. Нет, нет, нет, нет, – быстро забормотал Курокава выглядя всё более испуганным после каждого произнесённого им "нет". – Я обещал, обещал, что не сделаю это, я не сделаю это, – с каждым произнесённым словом его голос становился всё тише. – Я выполню обещание... И тогда, – его голос совсем исчез, и он закрыл лицо руками, делая медленные вдохи в попытке успокоится.

И за ними, в выдохе, не слышно для всего мира, исчезли его последние слова:

"Ты вернёшься ко мне."

Когда он убирает руки от лица, оно больше ничего не выражает.

Пустая, холодная, идеальная маска.

Такемичи мог бы обрадоваться ей, ведь это значит, что Изана взял себя в руки.

Вот только его глаза также пусты.

Ханагаки эти холодные, тусклые аметисты пугают больше, чем те, что сияли под светом больной одержимости.

Он на дрожащих ногах делает шаг назад.

Альфа медленно, слегка дрожа своим мохнатым телом, ступает на внутренюю територию, ища синим взглядом другого зверя.

И находит в самом её центре бездвижное белое тело.

– Такемичи Ханагаки, – его голос звучит в голове Такемичи как эхо. Как отзвук, голоса из шахты миллиард раз изуродованного и искажённого, так сильно, что уже нельзя сказать принадлежал ли этот голос когда-либо человеку. – Где находится Шиничиро Сано?

Такемичи не может ничего ответить.

Он находится в дурмане из чувства подступающей смерти и сладостного, слегка смягчённого туманом аромата цветов.

Ликорисы и туман.

Природа воистину самый гениальный творец.

Ханагаки почувствовал боль в руке и только тогда понял, что Изана сделал к нему ещё идин шаг и схватил за плечо, впившись пальцами в плоть.

Альфа подошёл к бездвижному комку белоснежной шерсти и заскулил. Тело, свернувшееся в клубок, перед ним никак не отреагировало ни на его голос, ни на его присутствие.

Будто бы маленького Зверя с белоснежной шёрсткой и – златошёрстный Зверь уверен – лиловыми глазами под закрытыми веками здесь и не было.

– Где семья Сано удерживает Шиничиро?

Голос Изаны – холодная нетерпящая альтернатив и неправильных ответов сталь, которая отсечёт голову любому, кто посмеет дать не тот ответ.

Ответ, не подтверждающий реальности мира Изаны Курокавы, нащёптанного ему его собственными демонами.

Такемичи не может ничего ответить. Пустые слова, типо "Что?", "Ты с ума сошёл!" или "Он давно мёртв!" застряли в глотке под этим взглядом.

Взглядом, в котором нет ничего кроме жажды крови, удерживаемой только силой одного обещания от того, что бы в полную силу обрушится на Такемичи.

Альфа, дрожа всем телом над маленьким зверьком, утыкается тому в мягкое пузо, пытаясь услышать, почувствовать дыхание.

И с непонятным чувством, являющимся одновременно и ужасом, и счастьем, чувствует его.

Тихое, еле заметное настолько, что пока не уткнёшься мордой в белую шёрстку, и не почувствуешь.

Альфа, скорбно скуля, отступает от Омеги, спящей на своей территории мёртвым сном.

– Где семья Сано спрятала Шиничиро Сано и Какучо Хитто? – голос Изаны больше походил на рычание.

Руку стискивают так, что будь Ханагаки в себе испугался бы, что её могут сломать.

Цепь обещания была слишком тонка, чтобы удержать всех демонов Изаны.

Такемичи, который больше не может дышать только ликорисами и туманом, открывает рот.

Но Такемичи сейчас не думает об этом.

Не думает о безумии Курокавы, не думает о его явном помещательстве на мёртвых людях, не думает о мольбе слышимой в вопросах.

Не думает о том, что показывает ему его Альфа, не думает о маленьком, до дрожи в руках похожем на Омегу Эммы Зверя Изаны, не думает, что это значит для человека, когда его зверь засыпает.

(Не вспоминает о том, как когда-то его Зверь больше спал, чем бодрствовал.)

Единственное, что жалким, дрожащим голосом выходит у него из-зо рта это:

– Б-больно...

Рука, причиняющая ему боль и желающая причинить ещё больше, исчезла, оставив на своём месте след.

Запах ликориса и тумана скрывается, становясь таким, каким он был в начале, еле ощутимым даже для знакомых с ним.

Изана Курокава отступает.

Но его глаза всё также пусты и смотрят только на Такемичи.

Цепь обещания может и тонка, чтобы удержать всех демонов.

Но Изана достаточно силён, чтобы удержать их и этой тонкой цепью.

Курокава больше ничего не сказал. Он развернулся и зашёл в белую дверь, оставив её открытой. Через несколько секунд за ним пошли его люди, слегка дрожа, но успокаиваясь с каждым новым шагом, и уходя, они закрыли за собой дверь.

Такемичи остался один.

Взгляд Изаны, запах Изаны, боль причиняемая Изаной горели на его плоти сжигающим его заживо пламенем.

Курокава ушёл, но он выжег на какой-то части Ханагаки себя.

Такемичи простоял в одиночестве примерно минуту.

А потом, словно марионетка с перерезаными нитями, упал, потеряв сознание.

– ...Такемичи, Ками, просыпайся, Такемичи!

Он пришёл в себя чёрт знает через какое время от резких потряхиваний себя за плечо и истерично громкого голоса Наото.

Тачибана сам выглядил на гране обморока.

В далеке слышались крики обоих Кумо, которые в обмороке уже видимо побывали, набрались сил и теперь с чистой совестью орали во всю глотку.

Что это говорит о Ханагаки, если первое что пришло ему в голову было: "Идиллия"?

Наото, который почти вернул своему лицу нормальный цвет, когда Такемичи открыл глаза, быстро затораторил:

– Такемичи, мне очень жаль, я извинюсь позже и отведу тебя к врачу позже, но, Мичи, пожалуйста, мне нужен твой телефон прямо сейчас! – на одном дыхании выдал детектив и уставился на минуту назад вернувшегося в этот бренный мир нетерпеливым и каким-то больным взглядом.

Только сейчас Ханагаки понял, что руки, державшие его, слегка дрожали.

Он нашёл телефон только потому, что тот весил достаточно и оттягивал его куртку, и , чуть не уронив слабыми руками, дал Тачибане.

Мужчина выхватил его почти грубо и со смущающей лёгкостью разблокировал его (2008), переходя в сообщения.

За, видимо, два часа, что Такемичи был без сознания ему написало множество людей, походу Кумо подняли шум, когда потеряли его. Наото пролистывал сообщения полные беспокойства и паники лёгкой рукой, пока не остановился на самом первом, пришедшем, наверное, сразу после того, как сознание ускользнуло от Ханагаки.

Неизвестный человек, пустой аккаунт.

И одно сообщение:

"Приезжай и забирай своего котёнка" и адрес.

Наото практически поднял другого мужчину и потащил его в полицейскую машину.

Кожу через одежду жёг телефон с единственным сообщением:

"Улица ХХХХХХ, переулок между раменной и фастфудом. Если этот пёс вам так дорог, могли бы сами найти его."

"Возможно, он успеет даже забрать тигра, детектив".

Такемичи окончательно пришёл в себя, уже сидя в машине и выпив где-то пол литра воды.

Наото объяснил, что ему с неизвестного номера прислали, где он находится, и что Ханагаки мог иметь информацию, где находится Манджиро.

Вчитываясь в адрес незнакомого адреса, Такемичи, борясь с головной болью и дурнотой, чувствует как загорается в нём надежда.

Он едет забирать своего тигра.

Своего тигра, а не его останки.

Вой его Альфы в голове впервые за всё проведённое время в этом будущем не ломает.

Такемичи почти готов к нему присоединится.

Они приехали к месту без проблем, хотя Наото начал хмурится как только они проехали первый поднятый шлагбаум. По его словам, они ни разу так далеко не заезжали на эту территорию: для законного заезда требовалось разрещение, которое было крайне сложно достать и служащие полиции занимались добычей его уже практически два месяца. Проникнуть на территорию другим способом было практически невозможно: она была огорожена и находилась под наблюдением практически двадцать четыре на семь.

Находилась, ключевое слово.

Потому что сейчас здесь, казалось, не было ни души.

Такемичи подавил нехорошее предчувствие, которое стремилось задушить и его, и слабую надежду в нём.

Они доехали до единственного здания видимого на этой территории. Это был достаточно большое квадратное трёхэтажное сооружение с кучей охранных будок сплошь и рядом.

Ханагаки вышел из машины одновременно с Наото. Детектив Тачибана сразу озвучил своим людям план действий и пошёл к двум другим полицейским машинам, чтобы сообщить его и им, набирая номер Дракена и других людей, которые могли бы помочь здесь, позвав Такемичи, чтобы тот шёл с ним.

Наото не услышал ответа.

Развернувшись, он не увидел двух удивлённо моргающих полицейских с которыми ехал, смотрящих в спину быстро вбегающему в здание Ханагаки.

Такемичи не слышал криков своего старого друга.

Не чувствовал боли, когда на бегу не вписывался в косяки или спотыкался и падал.

Всё что он знал и ощущал – это вой.

Вой его Альфы, который не утихал с того момента, как он вышел из машины и сделал первый вдох.

Его Зверь, который выл, скулил и рвался из его души, желая вырваться из клетки за костями и нежной плотью, чтобы самому найти их пару.

Ведь в воздухе пускай легко, пускай еле заметно чувствовалась кровь Сано Манджиро.

Ещё один поворот, ещё одна дверь – и Такемичи застыл.

Не потому что запах крови, моря и гортензий стал практически удущающим, проникающим под кожу и отровляющим рассудок и плоть не хуже любого яда.

А потому что к нему добавился запах ликориса и тумана.

И он помог Ханагаки, пускай лишь на минуту, прийти в себя. Комната была чистой, но явно малопосещаемой, хотя бы потому что комфортно находится здесь могли лишь двое. Она, за вычетом двух стульев, была пуста и не имела окон (Такемичи даже не был уверен на каком он этаже) и только две двери: одна деревянная ведущая в неё и одна железная полная замков.

От железной двери чувствовался кровавый смрад и Такемичи с сердцем полным ужаса понимал, что за ней его ждёт.

Он ни чем не сможет помочь при таких сильных ранениях, нужен Наото, нужны медики, ему, им нужна помощь...

Но минута прошла.

И Альфа горестно воя, вновь затмил его разум.

Дверь медленно, с металическим скрежетом открылась.

И он, они увидели то, что никогда не смогут забыть, как бы не пытались.

Альфа кинулся на чужую территорию, наконец, оказавшуюся в его доступности, и за несколько секунд добрался до внутреней, найдя бездвижное тело и уткнувшись в полосатую шею носом, впитывая запах и чужое дыхания, скуля от счастья и облегчения, что его пара рядом.

Чужой Зверь с трудом, на чистом упрямстве, которого у него и его человека было даже слишком много, смог открыть глаза и издал хриплый, горловой пропитанный болью урчащий звук, уткнувшись в золотистую шёрстку и с обожанием вдыхая любимый запах, наслаждаясь и им, и мягкостью шерсти под его мордой и тем фактом, что его самое любимое в этом бренном мире существо, наконец, рядом.

Ему ответили абсолютно счастливый лай, когда синеглазый Зверь начал остервенело вылизывать, помечая полосатую шею, молчаливо клянясь, что теперь всё будет хорошо, что он и его человек теперь рядом и они все теперь в безопасности.

Такемичи знал, что этого не будет.

Такемичи не мог разделить счастье своего Альфы.

Такемичи мог видеть только расплывчатый мир, мог чувствовать только окружающий его со всех сторон запах.

Такемичи мог чувствовать только то, что Манджиро Сано перед ним истекает кровью, прикованный к железному стулу.

Блондинистый волосы слиплись от крови и грязи, непослушные локоны без должного ухода переплелись между собой в узелки залитые и скреплённые старой, коричневой кровью. Лицо усталое и похудевшее, заросшее щетиной за время заключения не видно из-под каскада отросшей чёлки, но прекрасно видна шея со следом удушья, который невозможно скрыть и перепутать. Сама фигура мужчины тоже была далека от нормальной: он похудел на добрый десяток килограмм. Одежда, в которой он был в день своего исчезновения, слегка свисала с него, была порвана и как будто за эти три недели постарела на десяток лет (примерно таким же себя ощущал Такемичи): чёрное худи с полуоторванным капюшоном и чёрные спортивные штаны. Обуви на ногах не было... как и пальцев.

Форма замотанных вокруг ног окровавленных бинтов не давала шанса надеяться, что под ними могли остаться пальцы. Пальцам рук повезло больше: они хотя бы остались. Что нельзя сказать про ногти на них. Голая плоть уже не кровоточила, что давало понять, что удалены они были достаточно давно, чтобы успеть немного зарости...

Такемиичи небывалой силой воли заставил себя отвести взгляд от этого зрелища.

(Потому что если бы продолжил смотреть точно бы сошёл с ума.)

Вместо этого он посмотрел на пол.

И мир вдруг приобрел ошеломляющую чёткость. Каждая пылинка, трещина на потолке и пятно на стене стали до боли чёткими и заметными.

Как и каждая из миллионов капель крови на полу.

Такемичи упал на колени, не боясь испачкать штаны красно-коричневым цветом, дрожащими руками беря грязное, родное, любимое лицо.

– Манджиро, – его голос не дрожал. Кажется, вместо него в припадке ужаса билось всё тело. Только руки удавалось держать под контролем, чтобы не выпустить из них начинающую холодеть кожу. – Манджиро, пожалуйста, посмотри на меня.

Голова слабо дёрнулась и на одно мгновение левый глаз, виднеющийся из-под неровномерной чёлки, приоткрылся.

Майки издал приглущённый стон, из последних сил наклоняясь к шее Ханагаки вдыхая запах, воспоминания о котором помогали ему держаться все три недели.

– Ми... чи, – голос настолько слабый, что он не имел право принадлежать Непобедимому Майки, коснулся нежной шеи вместе с прерывистым выдохом. – Про... сти...

Такемичи не искал, что можно ответить на это извенение. Не пытался убрать чёлку с лица, чтобы открыть бездонные чёрные дыры, которые больше не могут поглощать материю, но до последнего хотят бится за своё существование. Он быстрыми, паническими движениями руки, которой не прижимал Манджиро к себе, пытался нащупать то, что удерживает Манджиро в плену этого проклятущего стула, на котором – Такемичи не хотел об этом думать, но не мог перестать – отдали Ками души все Сано до него.

Движение руками прекратились, когда одна из них, прошедшая по левому предплечью рядом с запястьем, намокла. Поднеся её к лицу он увидел, что она в том же, что до боли расточительно, разлито на полу.

Переведя начинающий мутнеть взгляд к тому месту, он увидел на белоснежной плоти, прямо на переплетение вен, длинно и уродливо вырезанное слово.

"Лжец".По японски это будет выглядеть так "嘘つけ".

Дыхание Манджиро становилось всё слабее. Кожа под пальцами Ханагаки всё ближе и ближе становилась к снегу как по цвету, так и по температуре.

Такемичи знал, что делать при ранении в бок и спину.

Он не знал, что делать, когда из человека вылелось пара литров крови и как закрыть рану, которая появилась на венах.

Такемичи знал как спасти Баджи Чифую.

Такемичи не знает как спасти своего Манджиро.

Альфа, наконец, почувствовал, что ничего уже не будет хорошо. Почувствовал, как большее тело рядом с ним станивится всё слабее и слабее, а в чёрных полосах проглядываются первые яркие трещинки, что с каждым вздохом чужого Зверя и его человека становились только больше. Златошёрстный зверь взвыл, вжимаясь в мягкий мех, желая задохнуться в запахе гортензий и океана, желая засыпать под чужое урчание, желая оказаться прижатым к этому сильному телу, как двенадцать лет назад.

– Всё будет хорошо, всё будет хорошо! Наото скоро придёт с помощью, и всё будет хорошо!..

Такемичи начал повторять себе это в безуспешной попытке убедить то ли себя, то ли саму судьбу, что у этого будущего ещё есть шанс на Майки.

Трещины стали видны на рыжей шерсти.

Такемичи повторял одни и те же слова как запутанную молитву, состоящую из мольбы и угроз и невозможно было понять, где начинается одно и заканчивается другое.

Тихий голос Манджиро почти исчез в этом потоке.

Но Такемичи всё-таки смог услышал его.

– Пр... сти... я не... стал...

Туловище большего Альфы полностью покрылось белоснежными трещинами. Меньший Зверь пытается зализать их в безуспешной попытке вылечить, залечить, исправить.

Трещины становились лишь больше, переходя на пушистую шею.

Внутрений мир пахнуший гортензиями и океаном пронзил истошный вой.

Такемичи вцепился в любимого человека, моля Бога, Дьявола, кого угодно, даровавшего ему силу путешествия во времени или проклявшего его ей, не делать это с ним, с ними.

Пожалуйста, не делайте это с ними.

Трещинами покрылось всё тело Альфы.

Чёрные глаза сожалеюще и влюблённо смотрели в синие глаза полные ужаса и мольбы. Больший зверь заурчал, заполнив пространство нежнейшим звуком, и ласково ткнулся своей головой в золотистую головку.

– Тв... м Май... ки...

И тёмноглазый зверь разбивается на мелкие осколки.

И с последними словами исчез последний вдох Манджиро.

Такемичи сидит и держит в руках тело Манджиро, которое больше не является Манджиро.

В комнате больше нет запаха гортензий и океана, что так идеально сплетались с его солнцем и ментолом, только кровь, кровь, кровь и смерть.

Такемичи больше не хочет дышать, если в воздухе больше не будет его запаха.

Такемичи больше не хочет видеть, если он больше не сможет увидеть, как ветер треплет его светлые волосы, как блестят довольством его тёмные глаза и как растягиваются в счастливом оскале его губы.

Такемичи больше не хочет слышать, если он больше не сможет слышать его задыхающийся, икающий смех, его тихие, восторженные фырканья и его голос с любовью говорящий:"Такемучи!"

Такемичи больше не хочет ощущать, если он больше не сможет почувствовать его горячую кожу под своими пальцами.

Такемичи больше не хочет жить, если в его жизни больше не будет его.

Внутрений мир пахнуший солнцем и мятой дрожит, когда его Зверь воет, разрывая собственную глотку, зарапает землю и проклинает каждый свой вдох.

Такемичи делает вдох, вдыхая запах смерти Манджиро.

Такемичи прижимает холодное тело к себе до невозможного близко, так сильно прижимая к себе, что забрать его можно будет только оторвав ему руки.

Такемичи открывает рот.

Такемичи ревёт.