Город горел. Горела столица. И это была её вина.
— Наша вина, — её легко потянули за плечо, заставили отвернуться от окна, вид из которого убивал вернее яда.
Эйна покачала головой, не соглашаясь, но ничего не сказала. Брат тянул её за собой, прикрывал, защищал — как было всегда. Юденин — её отражение, всегда был рядом. Всегда.
А она его подвела.
Зловонный запах гари, дым стелились по коридорам когда-то изящно-хрупкого дворца. Когда-то она могла поименно назвать каждого из архитекторов, что трудились над ним за всё время, сейчас же память вымарала все имена. Остался лишь огонь восстания.
Юденин знаками показал замереть, осторожно заглянул за угол. Когда он повернулся к ней, в глазах его горела решимость. Он обнял её, крепко-крепко, и она с трудом подавила желание спрятаться в его груди. Губы его еле шевелились, когда ей на ухо он шептал:
— Тайный ход за гобеленом с двумя трехногими медведями. В овраге должны прятаться дети, возможно, и кто-то из взрослых. Возьмёшь их и бегите на север, к владениям Дьяла. Он даст защиту — но только на две недели. Затем — к морю, найдёшь северного вождя посговорчивей, если будет Индрик — иди сразу к нему, передашь, что от меня. И не возвращайся, мой прекрасный цветок, живи.
Эйна не успевает ничего сказать, брат почти отталкивает её, одними губами говорит: «по сигналу», и она замирает, ждёт. Слышатся крики и хрипы, звон стали, воздух почти жжётся от магии, брата и чужой. Когда слышит «сейчас», она срывается, бежит по залитым кровью коридорам, ныряет под меч, в последний момент успев коснуться тайного знака и пересечь границу тайного хода.
Ей страшно. Ей безумно страшно, она не хочет осознавать, что та кровь, что, пробегая, она мельком заметила на брате, — его. Она замирает, хочет дождаться брата, он ведь так рядом с ходом, так почему?..
Эйна сжимает до боли челюсть, в последний раз кидает взгляд на барьер между тайным ходом и коридором. А затем бежит. Дети, надо позаботиться о детях. Дети — будущее, так всегда говорила мама.
Глаза пекут, будто кто-то от души насыпал перца. Она на бегу пытается вытереть лицо, но вытирать нечего — она не плачет. Но глаза пекут. А она бежит. Бежит.
***
Эйна помнит всё, что ей говорил брат про Индрика, как хохоча рассказывал про их совместные приключения. Она радовалась, когда слухи донесли, что тот как раз в портовом Борне, куда они и держали путь. Прятала от детей обеспокоенный взгляд — трое малышей были больны, вроде нечто простудное, но ведь она и не лекарь. А ещё один кашлял уже кровью, и даже не надо быть лекарем, чтобы понять, насколько всё плохо.
Она улыбалась, рассказывала на ночь сказки и предания о их богах, собирая всех у костра. Она старалась не слышать слухи о том, что восстания благополучно превратились в захватническую войну, а мятежники, прельстившиеся на золото и посулы, остались кормить воронье на деревьях. Её волнуют дети, будущее их народа, а не предатели.
Они не успели самую малость. Эйна уже почти видит мачту драккара Индрика, но только почти, тогда как враги вот они, и у каждого на груди вышит крест. Её магия почти бессильна, а за спиной стоят дети, а самый старший двенадцатилетний Кевин держит на закорках так и не проснувшегося этим утром Льуна.
И Эйна заключает сделку.
Она спокойно ступает по куче хвороста, совсем не сопротивляется, когда её привязывают к столбу. Не вздрагивает, когда масло попадает на юбку, ноги, даже волосы, которые так любил перебирать Юденин. Она улыбается, смотрит на море с утёса, на котором решили возвести кострище. Она видит в море драккар, точно знает — все дети на нём. И даже Льуна спасут — она знает.
А она встретится с братом. Со своим кривым-родным отражением. Встретится же?..
***
Нарциссе тринадцать, когда с первой кровью просыпается и память. Она долго-долго всматривается в отражение, пытаясь понять — кто же там? Кто же она?
Из ванной её выгоняет Белла, а затем они с Медой сидят рядом с ней, обнимают-утешают. Нарцисса не совсем понимает зачем, но с ними действительно теплее, и она молчит. Только шепчет «спасибо» на принесённую Беллой чашку жасминового чая.
Приходится больше сотни раз произнести у зеркала «Нарцисса», чтобы начать действительно себя ею считать. И ещё не менее трехсот раз — для закрепления. И всё равно она время от времени вздрагивает, так и хочется поправить — «Эйна, дочь госпожи Идуны, владычица Небесного Утёса».
Она теперь Нарцисса Блэк, третья дочь Древнейшего и Благороднейшего Дома. Ей тринадцать, и она учится в школе волшебства, никакого больше домашнего обучения, от матери к дочери — школа.
Нарцисса умна и прилежна, была такой и до пробуждения памяти. Она такой и остается, только ещё более горделив становится разворот плеч да острее взгляд. А ещё она читает-зачитывается медицинскими книгами, до болезненных судорог отрабатывает заклинания.
Она не собирается становится медиком — она дочь дома Блэк ведь. Но дети — главное сокровище, и Нарцисса с улыбкой лечит разбитую коленку хаффплаффки-первокурсницы, невозмутимо помогает мадам Помфри в Больничном Крыле — бесценный опыт.
В шестнадцать ей говорят, что следующим летом она выйдет за надменного красавца Люциуса Малфоя, и она покорно склоняет голову. Чтобы на формальном знакомстве с женихом твёрдо встретить его взгляд, невозмутимо пить чай и чувствовать, как волной вздымается чужой интерес.
***
Малыш в животе в очередной раз проходится по её почкам, но она лишь рассеянно поглаживает живот, смотря в окно. За окном нарциссы и павлины, за окном — цветущий сад. А за воротами поместья гражданская война, страшная в своём равнодушии. Война между двумя крайностями, и обывателям по большей мере всё равно, их это не сильно касается. Вот только ни она, ни Люциус, ни их ещё не рождённый сын — не обыватели. Они крайность.
Крайность — беда.
Нарциссе иногда чудится фантомный запах дыма, она раз за разом гоняет домовиков всё проверить, даже если точно знает, что ей всего лишь кажется. Нарцисса боится, вновь боится, как боялась когда-то Эйна, но совсем иначе.
Её малыш обязан выжить. Вырасти в полной семье. Иначе она не дочь дома Блэк. Иначе она не владычица Небесного Утёса.
***
Драко пухлый красивый карапуз, совершенно здоровый. Нарцисса не может отвести от него влюблённого взгляда, у Люциуса рядом те же чувства на лице. Она трётся щекой о его плечо, в этот миг забывая все их ссоры и разногласия.
Люциус целует её руки, шепчет и шепчет благодарности, а она смеётся, путает-путает его роскошные длинные волосы. Это миг их счастья, их семьи. И она позволяет ему поглотить себя, раствориться в нём.
Завтра надо будет действовать, решать угрозу их Дракону. У неё уже есть план-другой, она готова, но сейчас… сейчас она нежится в объятиях мужа, прижимает к груди свёрток с сыном. Она живёт.
Как бы её сейчас ни звали.
***
Её планы только набирают обороты, когда проблема решается сама. Нарцисса сидит на ковре в детской, Драко рядом сосредоточенно пробует на зуб погремушку. Экстренный выпуск «Пророка» лежит, небрежно брошенный, на журнальном столике.
Нарцисса со всех сторон обдумывает новые данные, прикидывает, какие изменения следует внести в уже запущенные ею маховики, чтобы за счёт них полностью обелить имя Малфоев. У её Дракона должно быть всё самое лучшее, и белоснежная репутация дома, в её понимании, тоже входит в этот список.
Ей безразличен мальчик, ставший в одночасье сиротой, и всё же она ему благодарна. Но у неё Драко и Люциус, и приоритеты расставлены уже очень давно. Нарцисса, смеясь, принимает протянутую сыном погремушку, театрально прижимает ту к сердцу, чтобы затем вновь отдать её Драко.
***
Провожать детей в Хогвартс — традиция. И она, и Люциус всем сердцем любят Драко, как они могли его не проводить?.. Но сын уже скрылся в купе, со всех сил скрывая озорной блеск в глазах — он ведь сын дома Малфой, — и она оглядывается, равнодушно скользя по знакомым и нет лицам.
А затем она застывает, будто ударившись о стену на полном скаку. Глаза выхватывают отдельные элементы: чёрный вихор на макушке, зелёные глаза за стеклами очков, тонкое-звонкое телосложение, но мозг не спешит, не хочет-боится сложить всё вместе.
Она прямо сейчас смотрит на Юденина, такого, каким тот был в одиннадцать лет. Она пытается, тщетно пытается найти различия, но находит лишь шрам на лбу, на миг ставший заметный из-за ветра, сбившего набок чёлку.
Нарцисса крепче цепляется за руку мужа, почти что виснет на нём, и Люциус обеспокоенно склоняет к ней голову — она качает головой ему в ответ, всё ещё не способная сказать ни слова.
Юденин ничего не помнит, не знает, да и узнает ли когда-либо? Нарцисса до сих пор не знает, отчего вспомнила всё она. Но даже беспамятный — он её брат, её кривое-родное отражение.
Уже вернувшись в особняк, она на миг застывает у кабинета мужа, просит его, игнорируя удивлённо приподнятую бровь:
— Гарри Поттер, узнай про него всё, пожалуйста…
— Конечно. — Люциус лишь кивает, и за это она тоже его любит.
Не без грехов и ошибок, но её муж. Её.
***
Нарцисса вновь и вновь листает собранное людьми мужа и дополненное её собственными досье Гарри Поттера. Он живёт у магглов, и те вроде даже неплохо с ним обращаются… Но юному магу нужна магическая же семья. А к магглам можно и на выходных в гости ходить.
Раскрутить Магическую Британию на действия не сложно, придать тем нужный вектор — искусство. Нарциссе даже приходится лично раз пройтись по коридорам Министерства Магии, чего она обычно не делает.
Никто не отдаст «Героя» дому Малфой, и с этим надо лишь смириться. И дело совсем не в Лорде и старом деле о Пожирателях, просто на носу выборы и это тоже нельзя не учитывать.
Нарцисса пишет письмо Меде, встречается с ней лично. Жасминовый чай всё так же ужасен на вкус — только Белла умела готовить его приятным. Меда усмехается и соглашается.
Нарцисса прикрывает в довольствии глаза, и уже даже чай кажется терпимее на вкус.
***
Она не любит кладбища, влажная рыхлая земля совсем не сочетается с её привычными туфлями и платьями. Но есть дела, которые просто невозможно оставить без контроля, и она надевает впервые за многие годы не на охоту охотничий костюм.
Хотя может и на охоту, с какой стороны посмотреть.
Под её сапогом хрустит волшебная палочка, а на кладбище стало на два трупа больше — кто же те считает. Дети — сокровище, но и гомункул не ребёнок. Тем не менее на него так же отлично действует ритуал из разряда «разрешённых только потому, что про него все забыли». Выжигание ублюдков — процесс далёкий от гуманизма, далеко не безболезненный, и гомункул исходит криком. Авада кажется ему милосердием, и Нарцисса равнодушно ломает запасную палочку, добавляя новых щепок к тем, что уже украшают землю.
Чтобы ублюдок ублюдка тоже не имел никаких прав на кровь, и дальнейшие все потомки тоже — на душе бастарда выжигали специальную печать, и ключ-кровь в неё прятали, так, чтобы и мятеж был невыполнимой мечтой. Вот только работал ритуал только на маленьких детях, не больше года жизни.
Самое прелестное, что, имея ключ-кровь, ублюдку можно было приказать умереть — и он умрёт. А приказать умереть можно было всем его потомкам, и те тоже не ослушаются.
***
Её Дракон сдружился с… Гарри (Гарри, Гарри, Гарри, — твердит она себе который год, но почему-то с собственным именем было легче), они часто проводят время в особняке, а Нарциссе только в радость. Пусть и больно, пусть и с каждым годом Гарри всё больше напоминает Юденина, но всё так же не помнит.
Пусть не помнит, пусть. Зато он живой, что ещё надо?
— Миссис Малфой? — звучит за спиной голос Гарри, и она оборачивается к нему, улыбается.
— Что?
— Прекрасный цветок, — протягивает он ей с улыбкой хрупкий цветок нежно-розовой азалии, — для прекраснейшего цветка.
Улыбка на губах замирает, она не может выдавить ни слова из ставших вдруг такими непослушными губ. А Гарри тем временем вплетает цветок ей в волосы, так… знакомо.
— Юд?.. — она боится поверить, боится обмануться. Шепчет его имя, но срывается уже на первом слоге.
А Юденин обнимает её, как обнимал всегда. Гладит по спине, пока она сотрясается в рыданиях, и самой бы понять почему.
— Всё будет хорошо, мой прекрасный цветок. Всё теперь будет хорошо.
И Нарцисса — Эйна — верит ему. Конечно, всё будет хорошо. Когда её семья рядом с ней.