Город прогресса бурлил, купаясь в солнечных лучах. Витражи и обделанные бронзой фасады зданий слепили глаза своим благородным величием. Пилтовер — место, где наука подпитывается магией, делая невозможное вполне реальным (если повозиться в лаборатории, конечно) — напоминает короля, облаченного в золоченные одежды, расшитые тесьмой и драгоценными камнями. Наверное, именно так летописцы описывают «культурные центры».
Сквозь стекла университетских окон струился полуденный свет. Рисовал на полу солнечную мозаику, кружил пылинки в затейливом танце. Мягкие лучи играли медью на волосах исследователя, устроившегося за столом с блокнотом в кожаном переплете.
Закинув ноги на столешницу, Виктор постукивал по бумаге угольным карандашом. Свою трость он прислонил рядом, к подоконнику.
Не сходятся у него расчеты, хоть ты тресни. Его это бесит, ему очень нужен свежий взгляд со стороны — он часов с восьми сидит за бумагами, поэтому в голове все уже смешалось в кашу. Был бы здесь Джейс, управились бы быстрее. Но Джейса здесь нет.
Просторный кабинет из-за захламленности показался бы вошедшему подобием чулана для хранения сломанного и устаревшего оборудования, рулонов ненужных бумаг и прочего мусора. Однако, владелец его считает, что и хаосу парадоксально присуща некая систематичность. Он знает, где что лежит, и усматривает в бардаке свой личный — самобытный — порядок.
На столе возвышались стопки рассортированных по тематике книг. Здесь и небольшие справочники, походящие скорее на рекламные брошюры: три строчки полезной информации для истинного ученого и десятки страниц воды для несведущего дилетанта. И самые настоящие фолианты, пропахшие пылью, которая уже въелась в крошащиеся страницы, беспощадным временем, и, на удивление, кофе. Кто-то разлил ароматный напиток, оставив пятна на бумаге и смазав заметки почерком Хеймердингера. Какое неуважение к трудам предков.
На подоконнике на свету поблескивали инструменты и хекс-кронциркули. Одни из них незатейливы и потрепаны загрубевшими руками мастеров, у которых они были позаимствованы, другие скорее напоминают работы первоклассного ювелира. Пользоваться такими одно удовольствие.
Пожелтевшие от времени пергаменты — их Виктор вместе с книгами достал из библиотеки Академии, чтобы использовать в качестве подосновы для будущих изобретений — и новые, только исписанные и исчерченные, формировали на стене огромный паззл. Черт ногу сломит, пытаясь разобраться что из чего вытекает и к чему относится. Какие схемы априори забракованы недорисованными и место им в мусорном ведре. Какие расчеты, приведя к абсурдно невозможным значениям, оказались неверными и аккуратно, набитой рукой исследователя, были перечеркнуты ровными горизонтальными линиями.
Все ненужное следует открепить, отсортировать и сложить отдельно, ужав работу до смысла. Виктор черновики выбрасывать никогда не торопился; швырять в мусорку скомканные страницы, на эмоциях выдранные из блокнота, — прерогатива Джейса.
— Мне нужен перерыв, — вздохнул Виктор, откинувшись на спинку стула. Заложив нужную страницу карандашом, он прижал к груди блокнот как когда-то давно — самостоятельно сконструированный игрушечный кораблик. Голова нешуточно разболелась, в висках и за глазами пульсировало.
Разработка оборудования, задуманного для очищения Зауна от токсинов, пока что не продвинулась дальше карандашных набросков и уравнений. А любой изобретатель знает: начерченной от руки схемки своего творения и теории — будь она навязчивой мыслью, крайне убедительными словами, заинтересовавшими Совет, или закорючками мелом на доске — недостаточно.
Нужно пробовать, не боясь ошибиться, ошибаться и снова пробовать. Может быть, ты, утомившись, оплошал в хитрых расчетах, растянувшихся на целую кипу бумаг, — так и есть, наверное. А может, дефект попросту машинного свойства — маленькая паршиво отлитая шестерня заела, застопорив работу всего механизма — до этого еще далеко. Кажущаяся несущественной ошибка в сущности становится первой костяшкой домино в длинной и тщательно продуманной цепочке.
В случае Виктора, ко всему прочему, паршивой шестерней являются человеческие эмоции. Вот бы их можно было сортировать и на время отключать мешающие. Сейчас бы подобная способность Виктору очень пригодилась. Он оставил бы лишь логику да отточенную интуицию.
В последнее время он быстро утомлялся и то и дело мысленно возвращался к Джейсу. Напарник всегда с интересом выслушивал теории Виктора о хекстеке, и пробегал свежие схемы, только вот в мастерской он появлялся все реже. Винить его было бесполезно: количество свободного времени обратно пропорционально росту популярности. И ответственности.
Одиноко. Джейс, став другом, да что уж там — почти братом, нивелировал чувство одиночества, а сейчас оно усилилось. И подпитывалось ощущением, что Виктор здесь, в Пилтовере, чужак на относительно почетной должности.
Но по-прежнему просто Виктор. У уроженцев Зауна ни рода, ни племени, и будь ты хоть трижды смекалистым — наверху на тебя все равно будут смотреть косо. Будто родиться в Нижнем городе — сознательный выбор и смертный грех, который не смыть даже величайшими достижениями.
Окинув взглядом кабинет-мастерскую, Виктор мысленно вернулся в детство. Раньше мастерскими ему служили похожие друг на друга коморки в бедных домах на окраинах Зауна; семье постоянно приходилось перебираться с места на место, потому что утечки химикатов стремительно отравляли районы Нижнего города, делая их непригодными для жизни. Комнатки Виктора обычно вмещали небольшой покоцанный верстак, письменный стол и, если повезет, — полку для инструментов. Впрочем, он и этим был доволен. Лучше хоть небольшая возможность реализовывать свои задумки, чем ничего.
Ныне в его распоряжении была библиотека научной Академии, ее архив, полнящийся свертками вощеной бумаги с чертежами, и инструменты, которые в Зауне получится достать, лишь отвалив баснословные деньги.
А он не может сосредоточиться.
Головная боль усилилась, став нестерпимой, шею ломило. Мигрень — извечный спутник. Нужно выйти на улицу и продышаться, но жаль тратить время впустую.
— Сосредоточься, — приказал себе Виктор, ближе придвинув по столу фолиант с испачканными кофе страницами. Книга показалась ему неестественно тяжелой, а текст — размытым.
Виктор зажмурился, вдохнув поглубже. Потом открыл глаза, тщась сфокусировать уставший взгляд. Слова перестали прыгать по строкам, но их суть от ученого все равно ускользала.
Сконцентрируйся.
Склонившись, Виктор положил рядом блокнот и пробежался по своим записям и раннее выведенному рисунку — самому первому, не более чем отвлеченной фантазии о том, как будет выглядеть грядущий проект.
— Ладно, еще раз… — шепнул он, но замялся, в ступоре уставившись на свежие капли крови на страницах книги.
Виктор машинально облизнул губы и почувствовал солоноватый металлический привкус. Вытащив из кармана платок, он приложил его к носу и запрокинул голову, чтобы остановить кровь и не запачкать массивный старый том об инженерии еще больше. Сам же негодовал на предыдущего неаккуратного читателя, заляпавшего книгу кофе.
Организм намекал, что работать до поздней ночи, спать по несколько часов и с утра вновь усаживаться за исследования — идея откровенно дерьмовая. Нужна передышка.
Все еще прижимая платок к лицу, Виктор скосил глаза на большое окно с резными шпросами в форме завитков, выходящее в просторный университетский двор. День приятный, дышащий свежестью ранней пилтоверской весны, но, зарывшись в бумажки, Виктор этого совсем не замечал.
Ничего страшного же не стрясется, если он на двадцать минут отлучится? Умоется, сделает кофе и понежит лицо на солнце. Обед все-таки.
Опираясь на трость, Виктор встал из-за стола. Он окинул взглядом стену, залепленную бумагами, и похромал к дверям под металлический лязг самостоятельно сконструированного экзоскелета на ноге.
Кофе. И никаких больше пятен на страницах.