— Нет, Намджун, ты не прав! — такие слова звучат нечасто, потому что Намджун, так-то, лидер, и он, преимущественно, прав, и «завалите хавальники и не разводите здесь анархию» (так обычно Юнги говорит). Но в этот раз такие слова звучат именно от Юнги.
Все разом поворачивают голову к свэгушке. Свэгушка нынче в сумрачном пессимистичном настроении, поэтому возражать ему чревато, поскольку можно нарваться на неприятности в виде резкой, неуемной, но очень остроумной и правдивой критики.
— Карнавал на Хэллоуин — плохая метафора для «Персоны», — продолжает Юнги, невозмутимо запихивая в рот завернутый в салатный лист ломтик паровой свинины. — И знаешь, почему?
Намджун хмурится: он вообще не любит, когда уже придумал метафору, подогнал под нее идею и уже даже набросал в этом ключе половину текста, и тут вдруг появляется такой вот умник и начинает агрессивно возражать.
Хосок тоже хмурится, потому что хмурится Намджун.
Мелкие едят, не особо вникая, в гостиной бардак, тюки с атрибутикой и спонсорскими прикидами загромождают кислород.
— Потому что, — продолжает Юнги, хотя его никто не просит, — ты надеваешь костюм… кого-то отвратного, не знаю, чудовища какого-нибудь, например…
— Ой, ну забудь ты уже про свою пижаму и не смотри на меня так, — фыркает Джин, — я не видел, что она лежит на стиралке, так что она полиняла, считай, случайно.
— … ладно, пусть не костюм Ким Сокджина, но какого-нибудь другого упыря, — невозмутимо продолжает Юнги. — И люди думают, что это всего лишь костюм, а под ним — ты сам, весь такой белый пушистый неупырь. Так?
— Х-хыхх, — вздыхает Чимин.
Разговор пересек привычные плоскости и в ближайшее время к человеческой терминологии не вернется, так что можно спокойно засыпать прямо за столом.
— Так, — откладывает блокнот Намджун. — И что?
— А то, — чешет щеки кончиками своих тонких пальцев Юнги, — что это дает хорошие возможности. Не находишь?
Чонгук хлопает ресницами, разгоняя мелкие зелено-лучинки по поверхности супа, и чуть приоткрывает рот в ожидании: ему пока все еще более-менее понятно, поэтому он надеется дождаться выводов и запомнить что-нибудь умное на будущее.
Тэхён читает, и ему, если честно, есть, что возразить, но если Юнги взгромоздился на любимого конька, то лучше молчать, иначе разговор затянется, закончится пиздюлями и нравоучениями, а завтра вставать рано.
— К примеру, идет упырь на Хэллоуин, — загибает пальцы Шуга. — В костюме упыря. И все автоматически думают, что раз сверху нечисть, то внутри что-то обязательно диаметрально противоположное. И ты, как бы, и не виноват и не врешь — все сами ведутся. Хэллоуин же.
— Сложно, — хмурится Хосок. И он не про то, что сложно для понимания (Хосок умнее, чем кажется, он умнее всех тут, если что, просто достаточно умен, чтобы никогда этот факт не палить без надобности), — но в этом есть смысл.
— И поэтому ассоциировать «Персону» с балом на Хэллоуин…
— Как минимум, нечестно, — кивает Юнги. — Как максимум, принесет обратный результат. Но зато идеально и максимально эффективно, если надо что-то скрыть.
— А в этом что-то есть, да? — оборачивается к Хоби Джин. — Положи что-нибудь на видное место, если не хочешь, чтобы кто-то это нашел.
Чимин поднимает взгляд от тарелки и внимательно вглядывается в лицо старшего хёна:
— То есть, если я хочу, чтобы все в мире думали, что никакой я не секс-монстр, что это всего лишь сценический образ, а на самом деле я — милая домашняя булочка с повидлом, то надо…
— …максимально трахать взглядом окружающую действительность в разных позах, а мировая общественность сама себя убедит в обратном, оправдает тебя и заткнет рот всем несогласным.
Хосок хихикает и уже хочет сказать, что, в принципе, Чимин всю жизнь этим и занимается, но Юнги переводит на него ехидный взгляд.
— Вот Хосок, к примеру, трусливая жопа, — тычет он пальцем в уже готового смертельно обидеться друга.
— Ты предлагаешь мне нарядиться в костюм трусливой жопы? — выпячивает нижнюю губу Хоби, — Я готов!
— Вот! Вот видишь, как он воодушевился сразу? А это все потому, Хосоки, что ты надеешься, что все опять сойдет за шутку и ты останешься нераскрытым!
— Эй, не обижай любовь всей моей жизни, — тянется к Хосоку Намджун и обнимает его за шею.
— Хосок — мой бро и друг на десять минут дольше, чем любовь всей твоей жизни, — шипит Юнги благодушно.
— Это почему это? — возмущается Хосок.
— Потому что мы познакомились с тобой на десять минут раньше, чем ты познакомился с Намджуном, — пожимает плечами Шуга. — Ты ж в нем по самые гланды с первого взгляда, если я правильно помню?
Намджун с Хосоком синхронно краснеют.
Чонгуку, если честно, на всю эту сложную философию Юнги плевать, и он слушает чисто из уважения. И еще думает, какой бы костюм он хотел надеть на Хэллоуин, чтобы быть собой, но не признаваться в этом.
Наверное, из всех них меньше всего думать на эту тему пришлось бы Тэхёну: он всегда такой, какой есть, ни перед кем не позирует, ничего из себя не строит, ничего не скрывает. Подобные люди, по мнению Чонгука, встречаются нечасто: наверное, один из таких, Квон Джиён-хен. Просто… вот, какой есть.
Чонгук так не умеет. В последний раз попытка снять маску закончилась жутким скандалом с тату-салоном, который отбил у макнэ всю охоту хоть кому-нибудь доверять кроме этих шестерых и, наверное, Седжина-хёна.
— Ты столько раз рядил на себя костюм камня, — смеется Чимин, — что, кажется, сросся с ним навсегда. Что бы ты надел на такой вот карнавал правдивых масок?
— «Карнавал правдивых масок» — хорошо сказано, — кивает Намджун, и Чимин расцветает польщенной улыбкой.
— Я бы не ходил туда, — вдруг поднимает лицо от своей книги Тэхён. — Зачем туда ходить, если тебе стыдно или не хочется показывать себя таким, какой ты есть? Маска, даже если она правдивая, все равно остается маской, так ведь?
В гостиной на секунду воцаряется молчание.
— Иногда этот парень меня просто поражает, — качает головой Намджун.
— Не так, как поражает меня, когда пытается на кухне изобразить из себя шеф-повара, — ехидничает Джин. — Но он прав в одном: «Персона» — это маска, а когда ты снимаешь маску, а под ней такое же лицо, — это жутко, согласитесь?
— Ай! — взрывается вдруг атмосфера философствований жалобным всхлипом макнэ. — У меня нога в табуретке застряла! Ай!
Нога застряла не в табуретке, а в сложном плетении стальных прутьев меж ее ножками, но все равно, конечно, это надо было умудриться.
Пока вшестером кидаются на помощь младшенькому,
пока Хосок причитает на тему возможных последствий и растяжений,
пока Чимин порывается приступить к лечебному массажу сразу же, чтобы минимизировать последствия, а Тэхён орет, что надо сначала чонгучью ногу как-то извлечь из табуретного капкана,
пока Шуга матерится громко и грозится сшить для макнэ костюм Долбоеба и заставить носить его круглосуточно как метку на плече в виде лилии,
пока Джин утверждает, что есть только два варианта справиться с ситуацией: распилить табуретку или распилить Чонгука,
пока Чонгук орет, что сегодня в этой гостиной никого и ничего пилить не будут, и убедительно машет кулаками,
Намджун улыбается и думает о том, что лучшим в мире костюмом на Хэллоуин для него был странный полувыцветший ханбок, который шила ему второпях мама, сидя на плохо освещенной кухне, а он, умостившись за кухонным столом, громко и выразительно рассказывал ей доказательство теоремы равенства треугольников, и мама улыбалась, и в ее руках старые занавески из прихожей превращались в долгополый карнавальный костюм, и Намджуну, вообще-то, было стыдно: а вдруг ребята увидят его в этом костюме и подумают, что он все еще маленький мальчик, которого мама наряжает на праздничный концерт и…
И Намджун улыбается и думает, что, кажется, больше всего хотел бы надеть этот костюм снова. И пусть все считают, что он нацепил этот образ маленького мальчика, чтобы скрыть от мира себя настоящего. И пусть никому не придет в голову, что он настоящий — тот маленький мальчик в самодельном ханбоке и есть.