— Если бы я каждый раз приходил домой со столькими отпечатками пальцев на рубашке, моя жена давно выгнала бы меня из дома, — смеется Чжисон, разглядывая в зеркало лифта мои белые манжеты, которые перестали быть белыми примерно сутки назад.

      Меня лично такие вещи мало смущают, потому что все равно переодеться во что-то более свежее варианта не было:

— сначала Чимин запнулся и влип в мой рукав своим накушоненым лбом,

— потом Тэхен не услышал сигнал начала съемки, поэтому его недоеденный сэндвич ловить пришлось в последнюю секунду теми конечностями, которые были свободны, то есть локтями,

— потом у Намджуна не открывался футляр с ушными контроллерами, поэтому пришлось собирать по студии все колюще-режущие предметы, чтобы хоть чем-то подцепить заевший механизм, и кое-что из колюще-режущих оставили решительный след на моих некогда белоснежных рукавах,

— потом Чонгук… ох… короче, потом Чонгук рисовал…но об этом, пожалуй, не будем.

      Поэтому Чжисон может сколько угодно ухмыляться, но у каждого отпечатка на моей рубашке есть своя долгая или не очень, но неизменно душещипательная история.

— Моя жена знает, кем я работаю и чем занимаюсь, чего уж, — улыбаюсь я устало Чжисону в ответ и указываю на следы трех разных блесков для губ на своем воротнике, — иначе вот таких вот отпечатков она бы мне точно не простила.

— Да, — кивает Чжисон, — надо не забыть завтра сказать Гаён, чтобы сменила Хосоку тинт: этот оранжевым отдает, я сначала думал, что мне показалось, а теперь на твоей рубашке вижу, что так и есть.

      Чжисон выныривает из лифта на парковку и ныряет на переднее сидение их семейного автомобиля, и я, слыша, как его жена заводится с пол-оборота даже раньше автомобиля и начинает его за что-то воспитывать, с удовольствием вспоминаю ждущую дома уравновешенную и молчаливую нуну.

— Ты сегодня рановато, — кричит она мне из кухни, как только входная дверь закрывается с мягким щелчком.

      И вот как она всегда слышит, а?

      Сколько пытался войти незаметно, сделать ей сюрприз, подкрасться сзади, закрыть глаза ладошками, ну… как это в дорамах у совсем юных и влюбленных бывает…

      Все равно всегда слышит.

— Я купила для тебя новые тапочки, — кивает она на коробку возле дивана, — хотя Намджун десять раз звонил извинялся и намеревался прислать «новые и самые лучшие» взамен тех, что потрепал Мони на прошлой неделе.

— У Мони особая нелюбовь к моей обуви, говорю же, — я стаскиваю у жены из-под ножа белый кружок дайкона и с голодным хрустом примеряю синие тапочки из коробки, — каждый раз, когда Намджун приводит его сюда, собака неизменно портит мне тапочки, Намджун каждый раз извиняется, грозится купить новые, обещает больше никогда не приходить ко мне домой со своей собакой, а потом каждый раз не может отказать жалобному взгляду пса.

      Жена кивает, хихикает совсем как девчонка, а потом с удовольствием разглядывает тапочки на моих ногах:

— Отлично. Рубашку снимай и — в корзину с грязным бельем, — тычет она острием ножа в пятно от кофе на кармане, — Кто у нас сегодня смеялся с полным ртом?

— Джин, — потираю я пятно от кофе.

— Джин?

— Ну, пришел Юнги на репетицию, — поясняю я, выуживая из-за контейнеров с охлажденным мясом в холодильнике последнюю бутылку молока, — и Джин настолько обрадовался, что начал шутить направо и налево, все начали ржать над ним, а не над его шутками, он отхлебнул кофе, и тут Юнги сказал, что «вы, придурки, успели меня утомить до того, как я успел сказать, что соскучился, так что хорошо, что я не торопился это говорить», ну и Джин фыркнул. Больше от негодования, чем от смеха, но эффект получился примерно… как всегда.

      Нуна смеется, голос у нее переливается, будто подставляя себя солнышку разными гранями, светится переливами звуков, и я чувствую себя влюбленным идиотом. И хорошо, что жену отвлекает телефон, потому что я краснею всеми своими небритыми щеками, а в такие минуты мне всегда лучше спрятаться и отдышаться.

— Конечно, Хосок-и, — кивает трубке жена (привычка милая и такая трогательная, что всякий раз и смешно, и тепло на это смотреть), — я помогу. Да, давай начнем с каталогов, а потом решим, да… Эй, я не уверена, что мне лучше известно, что нравится девочкам, и уже тем более такой девушке, как твоя сестра, ты же сам понимаешь, вы же родственники… Но я попробую, обещаю тебе, конечно. Эй, успокойся! Ты преподнесешь ей самый крутой свадебный подарок на свете, обещаю.

      Я стягиваю рубашку с плеч, и при ближайшем рассмотрении у нее гораздо более плачевное состояние, чем виделось в зеркале:

— пуговица на левом кармане отсутствует (кажется, зацепился за решетку за кулисами, когда несся за Чимином, который забыл поясной передатчик возле базы),

— на правом рукаве — следы крови (поцарапался, когда помогал костюмерам тащить стойки с костюмами по лестнице),

— черный пыльный след через всю спину (осветитель не удержал толстый шнур и уронил мне его на спину).

      Да уж.

      Отпечатки везде.

      И не только отпечатки пальцев.

      Отпечатки жизни вообще.

— Ты разглядываешь эту рубашку так, будто прощаешься с ней, — смеется жена, прислонившись к дверному косяку.

— Наверное, она не выживет? — хмыкаю я, кивая на пятна.

— Обижаешь, — отбирает у меня из рук одежду нуна. — Это же знаменитая рубашка «прикройте Чонгука хоть чем-то, пока мы зашиваем его штаны!», мы не можем просто так от нее отказаться. Выходим, не переживай.

      И пока жена колдует в ванной над стиральной машиной, я устраиваюсь на диване, ставлю на живот стеклянную чашу с сухофруктами, закидываю в рот горсть сушеной хурмы с какими-то орешками и думаю, что на мне самом вот таких вот отпечатков жизни гораздо больше.

      И мокрые пятна от слез Чонгука,

      и переливающийся отпечаток улыбки Чимина,

      и царапины от шугиной хрипотцы,

      и запахи джиновой еды,

      и отпечатки влажной от пота челки Хосока,

      и даже следы от красок Тэхена,

      и даже еле заметные уколы иголок намджуновых карликовых сосен тоже здесь есть.

      Однажды мальчишки дали мне прозвище «Менеджер, который любит всех».

      И с тех пор столько оставили на мне отпечатков, видимых и невидимых, что приходится любить не только самих мальчишек, но и каждую их отметину, любить и… беречь.

      И стирать их я, пожалуй, не буду.

— Ну вот, — появляется в дверях жена, — а ты сомневался. С рубашкой все в порядке.

— Выжила? — уточняю я и откидываюсь на диванную подушку с облегчением.

— Выжила.

— Ну слава богу! Ведь это же не просто рубашка, это же ведь «Хён-хён-хён, спасай, мне нужно переодеться, Бан-пиди сказал: «Я убью Тэхена, если он опять придет в агентство так, словно его собаки по дороге драли» -рубашка. Мы просто обязаны ее спасти.

      Жена вспоминает про кипящий бульон на плите и уходит на кухню.

      А я остаюсь разглядывать в воспоминаниях под зажмуренными веками все отпечатки на себе — отпечатки ребят, их жизней и их истории, все вместе и каждый в отдельности.

      И, да.

      Стирать их я, пожалуй, не буду.