— Ты напряжён, — Корум, не поворачивая головы, скашивает глаза на сидящего напротив эльфа, приподнимая чёрные брови. — Тебе не нравится место?

— Нет, оно весьма… — маг поджимает губы, подбирая слово, и сухо продолжает: — …чудесное.

— Поэтому ты держишь под ладонью нож?

— Это для той компании.

Леналин подаётся вперёд, припадая к затёртой круглой столешнице, цепляясь за толстый край длинными пальцами, и заговорщически шепчет:

— Которая в углу?

— Нет, для той, что сидит позади тебя.

Надо признать, в Вулфдэйле было мало хороших таверн, точнее их не было вовсе, а то, что их представляло, выглядело старым двухэтажным домом с маленьким, провонявшим кислым пивом и дымом чадящего камина залом, по которому лениво прохаживалась дочка тавернщика. Из-за засаленных штор, давно потерявших цвет и покрывшихся слоем жира, исходил тяжёлый аромат томлёного мяса с луком, от которого в пустом желудке мага невольно заурчало. Если бы не скорая дорога из Могилы Шахтёра, они бы отправились в Перекрёсток Фей, где смогли бы заночевать в чистой комнате со свежими простынями и отобедать отменным куском мяса со специями, нежели бараниной, чью заднюю ногу, судя по аромату, хозяин держал в тепле несколько дней для самых дорогих гостей. А ещё разбавленное вино, плескавшееся на дне деревянной кружки с выщербленными краями, которое Корум мучает добрую четверть часа с натянутой улыбкой. Изысканные маскарелльские напитки остались позади, как и надежда на спокойный вечер, когда один из недружелюбных завсегдатаев поднялся, скрипнув колченогим стулом, и медленно направился в сторону мага, заткнув большие пальцы за потёртый кожаный ремень. От былой роскоши и позолоты осталось лишь лёгкое напыление, рассохшаяся кожа покрылась трещинами и морщинами, пара грубых дырок и вовсе расползлись, уродуя и без того едва целый пояс. Когда-то он мог принадлежать несчастному купцу, обобранному до последней нитки, а теперь один из счастливчиков щеголяет своим трофеем, хвастаясь перед менее везучими товарищами. В тишине зала, где из двух компаний и Корума со своим другом, больше никого не было, каблуки незваного гостя выбивают дробь, предвещая неприятности. Худая фигура с вальяжно расправленными плечами, чтобы казаться куда важнее, чем есть на самом деле, покрытые бледными шрамами кривые, узловатые пальцы, покосившийся набок орлиный нос, сломанный когда-то давно и так и оставленный своим владельцем.

— Вот так неожиданность! — гундосит человек, поравнявшись со столом и разводит руками, будто приветствуя старых друзей. — В нашем маленьком городишке новые лица!

— И они скоро его покинут, — Корум нехотя поднимает глаза на мужчину и холодно улыбается.

— Куда вы так торопитесь со своим другом? Задержитесь, осмотритесь, тут есть на что поглядеть! Да и нарушать старые традиции… — досадливо щёлкнув языком, человек качает головой, упершись руками в бока. — Как насчёт проставиться моим друзьям за тёплый приём?

Прежде, чем Корум дёргается, его сжатую в кулак руку перехватывают чужие пальцы, прижимая к столешнице и гася едва вспыхнувший огонь.

— Вот, — с вежливой улыбкой говорит Леналин, подталкивая несколько монет на край стола — медяки с серебрушками. — Не забудьте выпить за наше здоровье.

— Вот видишь, твой красавчик-дружок куда понятливее, — с гнусным хохотом сгребает деньги незнакомец. — Ублажи его хорошенько этой ночью.

В маленьких, затуманенных крепкой выпивкой глазах заблестел нездоровый интерес к эльфу, столь понятный и вызывающий отвращение, что Корум едва успел подавить желание сжечь наглого недоноска до самых костей так, чтобы агония, в которой бы он утопал, длилась несколько часов, медленно разъедая покрытую ссадинами, шрамами и морщинами кожу.

— Это всего лишь несколько монет, — шёпотом успокаивает эльф, всё ещё не убирая руку, будто это единственное, что сдерживало того. — Пусть они напьются до беспамятства.

— На наши деньги, — мрачно добавляет маг, но сдаётся под взглядом друга и медленно выдыхает. — Но если они начнут наглеть — я сожгу их, а заодно и эту таверну.

— По глазам вижу, как ты будешь скучать по местной кухне и этому напитку, — Леналин растягивает губы в задорной усмешке и болтает полупустой кружкой, вызывая на лице Корума лишь отвращение.

Он всегда был такой: живой, задорный, дипломатичный, предпочитая уступить в незначительных ситуациях, полагаясь на силу слов, а не на магию. Его не восхищала культура людей, но забавляло её отсутствие в далёких от столиц баронств поселениях, застывшие традиции, с которыми приходилось мириться, и то любопытство, преследующее Леналина из-за его происхождения. Он стал настоящим сокровищем, украсившим долгое путешествие мага, успевшего за несколько месяцев привыкнуть к спутнику — если не привязаться.

Когда их ужин готов, дочка тавернщика преподносит две миски, не сводя заинтересованных глаз с эльфа, а после переводит на мага, будто приглашая их заказать не только по кружке дрянного пива, но и отменную ночь. Её пухлые губы размыкаются и кончик языка влажно скользит по контуру, стоит её пальцам ненавязчиво дотронуться до щеки Леналина, обращая на себя внимание:

— Захотите скоротать ночку — зовите, я умею укрощать двух жеребчиков.

— Лучше принеси ещё этой дряни, которую называете маскарелльским вином.

— Не любишь женское общество?

— Не люблю потасканные вещи.

Она не обижается, лишь звонко смеётся, будто ничуть не огорчилась, и уходит прочь, бросив на прощание лёгкий поцелуй.

— Ты напряжён, — вдруг повторяет Леналин. Его голос тихий и серьёзный, отчего Корум поджимает губы и молча вслушивается в его слова. — Они это видят. Им нравится задирать таких, это позволяет быть жертвой, если вдруг взвинченный маг накинется на местного, подошедшего его поприветствовать. Тот, что просил монеты, хотел драки, но не получил её. Она же просто дразнит тебя, чтобы твоя уязвлённая гордость взяла её силой, а после содрать несколько лишних монет за попытку надругаться. Никто не будет разбираться в словах, Корр, им нужны лишь твои импульсивные действия.

— И как, по-твоему, мне расслабиться? — с горькой усмешкой выдаёт маг, откинувшись на спинку стула и скрещивая руки.

— Возможно, если я буду достаточно пьян, покажу тебе один способ, — эльф прячет улыбку с покрасневшими щеками в кружку и одним глотком опустошает ещё на треть.

Даже голодными они едва притрагиваются к рагу, успев отведать по половине ложки и испытать мучительные спазмы. Ужин заменило вино, видимо, припрятанное тавернщиком для особо привередливых гостей. С них содрали как за полноценный обед, но за фруктовый вкус на языке, перебивший тухлую баранину, маг готов был выложить едва ли не половину своего заработка. В синих глазах Леналина появляется пьяный блеск, на лице — румянец, и он, почёсывая нос и нетвёрдо стоя на ногах, цепляется за плечо более трезвого товарища, поднимаясь в комнату.

Их встречает затхлость и темнота, но в пустой комнате, где из всей мебели лишь кровать, стул, стол и сундук для вещей, большего и не требовалось. Здесь вряд ли кто-то задерживается на долгие месяцы, скорее перебиваются короткими ночёвками и пускаются дальше в путь. Корум с видимым облегчением опускает друга на кровать и хочет отойти, как его останавливают схватившие за запястье пальцы, заставив обернуться. В темноте мало что видно, но постепенно привыкающие к темноте глаза рисуют очертания сидящего на краю эльфа. Тот не отпускает, сжимая сильнее привычного, и молчит, словно ожидая, что скажет маг.

— Я обещал показать тебе способ, — неожиданно хрипло говорит Леналин, и от этих слов у Корума прокатывается холодный разряд вдоль спины. — Ну вот, я достаточно пьян.

— Пошутил и хватит…

— Думаешь, я не вижу, как ты смотришь на меня? Как твоё тело реагирует на мою близость? Ты напряжён не из-за окружения, а из-за меня. Дай тебе волю — и ты бы спалил в своей ревности каждого, кто дотрагивается до меня или смотрит в мою сторону.

Он замолкает. В тишине Корум слышит биение своего сердца и как дышит друг, всё ещё держа в плену его запястье.

— Пусть так, — нехотя отвечает маг. — Ты уже отверг меня.

— Потому, что боюсь! Не за себя, а за тех глупцов, что могут оказаться кучками пепла у твоих ног за незначительную ошибку! Ты как стихийное бедствие, Корр! Уничтожаешь всё на своём пути и даже не замечаешь этого.

— Но ты всё так же со мной…

— Прости, — голос Леналина тихий, но твёрдый. — Но я поклялся себе, что здесь мы расстанемся. Это мой… прощальный подарок. Потому что ты не безразличен мне, Корр, но я не умею укрощать дикое пламя.

Корум кивает, хочет уйти, пока гнев, зарождающийся в нём, не нашёл выход в магическом пламени, но его не отпускают, тянут на себя, заставляя навалиться на эльфа, чтобы ощутить чужие губы, накрывающие его рот. Леналин всегда избегал разговоров о личном, они не знали друг о друге ничего, кроме общих фактов: он — исследователь, историк, путешественник, Корум — странствующий маг из академии Мистдейла, ищущий себя в жизни. Но по тому, как осторожно и ласково целует его эльф, можно сказать, что он знаком с чужим телом достаточно хорошо, и это лишь больше распыляет ревность. Леналин заставляет мага лечь, сам забирается сверху, припадает к лицу друга, покрывая его лёгкими касаниями. Корум не отвечает, боится разрушить хрупкую иллюзию, но постепенно смелость берёт своё, и его ладони ложатся на спину, скользят по бокам, цепляются за шнурки и ремешки. Они утопают в ласках, сменяя горячие губы на болезненные укусы, покрывая кожу друг друга отметинами. Клыки Корума пронзают Леналина, выпускают едва приметные рубиновые капли, на языке оседает вкус ржавчины.

С собственным ремнём Леналин справляется сам, упершись одной рукой в грудь Корума. Стягивает с себя рубаху и отшвыривает прочь, обнажая крепкое, жилистое тело, подставляя под ладони мага, что бережно проводит по рёбрам, мышцам живота, поднимается вверх к ключицам, когда Леналин вновь припадает к чужим губам. Его кожа приятна на ощупь, она нежная, гладкая, лишённая шрамов, настоящее полотно для художника, нетронутое кистью.

Леналин отстраняется так же внезапно, как и затевает эту игру, тянет лежащего Корума к себе, заставляет подняться и забирается под его одежду ладонями, пальцами лаская живот, грудь, собирая за края чёрную рубаху и стягивая с мага. Безошибочно находит уродливые полосы, оставленные медвежьими когтями, и, припав на колени, касается губами одного из шрамов. Они никогда не говорили о том случае, когда наткнулись на молодого, поражённого проклятьем медведя, и Корум, успев среагировать быстрее эльфа, подставился под удар, но вместе с этим хорошенько подпалил звериную шкуру, спугнув обезумевшего хищника. И теперь Леналин покрывает три борозды поцелуями, извиняясь, вцепившись пальцами в бёдра мага. Он чувствует напряжение и желание Корума, сам изнывает от этих чувств, но не даёт захлебнуться в них, наслаждаясь каждым мгновением, каждым прикосновением и поцелуем, выжигая их в памяти.

Его пальцы ложатся на ремень, будто ожидая разрешения, но вместо этого Корум подхватывает эльфа и неуклюже затаскивает на кровать рядом с собой, прижимает к грубому одеялу, скользит языком по коже, очерчивая контуры ключиц, пока его рука спускается ниже, чтобы стянуть с бёдер штаны вместе с бельём. Корум чувствует жар, исходящий от эльфа, как остро отзывается его тело на лёгкие прикосновения к обнажённой плоти, скользит вокруг неё, дразня. Леналин впивается в его загривок ногтями едва ли не до крови, что-то шепчет на эльфийском, стискивая зубы, и Корум продолжает свою пытку, заигрывая с чужим желанием, но добреет и спускается дорожкой горячих поцелуев вниз к сочащейся плоти и накрывает ртом. Ему нравится вкус эльфа, его отзывчивость, он ощущает, как длинные пальцы стискивают его волосы, когда язык скользит по всей длине. Леналин захлёбывается стоном, кусает свои запястья, закрывая руками лицо, шумно втягивает воздух и выгибается, стоит чужим пальцам пройтись между ягодицами.

— Корр… Масло… — неразборчиво срывается с чужих губ, и Леналин тянется к сумке, но его останавливают.

Дрожь пронизывает стройное тело, кулак сжимает волосы до боли, грозится вырвать клок, но медленно разжимается, позволяя магу отстраниться, стирая с уголка рта белёсую нить. У эльфов был иной вкус, нежели у людей, и Корум обязательно запомнит его. Он ложится на тяжело дышащего Леналина, прижимает к кровати, натужно скрипящей под телами двух мужчин, чувствует, как чужая плоть обжигает его живот, зажатая между ними, улыбается, когда видит распахнутые от удивления глаза друга. Берёт чужую ладонь и тянет к своим штанам, показывая, насколько готов сам, позволяя чужим пальцам заняться шнуровкой, пока маг шарится в поисках бутылочки с маслом.

Пальцы эльфа всегда были более проворными, но чтобы настолько… И по телу Корума прокатывается волна удовольствия, когда под ставшей тесной тканью штанов скользит ладонь Леналина. Она то сжимает до боли, то ласкает до пелены в глазах, доводя мага до грани, но не давая пересечь её, мучая так же, как он мучил эльфа.

— Я… — Корум хочет сказать что-то ещё, но сглатывает эти слова, припадает к шее Леналина, вжимается в него, боясь потерять.

— Решайся, Корр, — хрипит эльф, его горячее дыхание обжигает кожу, рождает дрожь. Ногти рисуют тонкие полосы вдоль рёбер.

И маг отстраняется. Он не чувствует обиды на решение друга, но ощущает разочарование. Любовь, вспыхнувшая в нём столь внезапно, оказалась не нужна, но близость, которой так отдались они оба, лишь играет роль прощального подарка, подчёркивая решение Леналина. Корум оглаживает щеку эльфа, в тяжёлом молчании собирает вещи и исчезает в темноте коридора, через мгновение скрипнув дверью своей комнаты.

На утро к коновязи был привязан лишь скакун Корума, ни лошади Леналина, ни его вещей уже не было, как и самого эльфа, отправившегося в самостоятельное путешествие. Маг не осуждает его, не проклинает — пламя, бушующее в нём, однажды сожгло одного человека и теперь могло овладеть другим. Может, одиночество не такой плохой выбор?

Корум привязывает к седлу сумку, поудобнее устраивает на спине копьё и направляется в Дракенден. Если и начинать новую жизнь, то на пепелище старой.