***

Битва их была ожесточенной. Дилюк не мог поверить в то, что родной, единственный его оставшийся человек, тот, кого он так сильно любил, тот, от кого он больше всего ждал поддержки, все это время ему лгал.

Он не мог поверить, что Кэйа предал их. Его окутала настоящая ярость, чувства смешались, заставляя Дилюка более яростно наносить удары Кэйе, хоть он и видел, что тот уже еле отбивался.

Но Рагнвиндр не успокаивался, его бесила слабость брата, он ненавидел его и его слабость, желая стереть его с лица земли. Он не хотел терпеть предателя.

Он не знал почему такая злость окутала его, что Кэйа такого сделал, ведь Рагнвиндр и раньше знал, что Кэйа не родной ему и вполне у него может оказаться вот такая вот гнусная история. Возможно, навалилось отчаяние от смерти отца, Дилюк не знал, он просто хотел выплеснуть всю ту злость, которая растекалась по венам.

Дождь хлестал по лицу и одежде, заставляя ее липнуть к телу и мешаться. Дилюк и сам не помнил, как оказался, сидя на бедрах Кэйи и приставляя к его шее лезвие, он не помнил, что он кричал ему в ярости, пока Кэйа лежал под ним, тяжело дыша и пытаясь уйти от его клинка.

Он видел эту боль в голубых глазах, видел, что Альбериху дико страшно, но это не остановило его. Это лишь больше выбесило и он с криком о том, чтобы Кэйа не бесил его своим жалким видом, резко проткнул его грудь мечом, замечая лишь спустя мгновение то, что с Альберихом что-то не так.

Он резко задохнулся, его тело вздрогнуло, а глаза расширились, изо рта вырвался невнятный хрип, а после Альберих лишь бессвязно водил руками по траве, пытаясь что-то прохрипеть. Из его глаз текли слезы без остановки, он странно дёргался и лишь тогда к Дилюку пришло осознание того, что он натворил.

Он чуть не убил своего единственного родного человека. Да как он мог…

Рагнвиндр слишком резко вынимает и откидывает меч в сторону, отчего Кэйа лишь сильнее мечется по траве, хрипя что-то невнятное. Дилюк замечает, что его сильно лихорадит, кровь стекает из его груди, из той страшной раны, что осталась после его меча, а также, что в уголках рта Альбериха уже пузырится кровь.

Рагнвиндра почти сразу же накрывает волна отчаяния, он слезает с бедер Кэйи и аккуратно приподнимает того, прислоняя его голову к своему плечу и бормоча о том, что скоро все будет хорошо. Он пытается как можно аккуратнее взять Альбериха на руки, но все время пугается и вздрагивает от неожиданных хрипов боли со стороны брата. Он выглядел ужасно, и в этом вина лишь Дилюка.

На Винокурне он поставил на уши абсолютно всех, заставляя вызвать всех врачей немедля, относя Кэйю в свободную комнату и пытаясь хоть как-то облегчить его боль. Альберих почти ни на что не реагировал.

Рагнвиндр сидит около его кровати на коленях до прихода врачей, глотая слезы и умоляет простить его за срыв, за всю ту боль, что причинил ему, пока Кэйа хрипит что-то невнятное, хватаясь за его руки, задыхаясь, и закатывая глаза.

***

Дилюк проводит все свои дни у постели брата, которому, сколько бы не прошло времени, сколько бы лекарств не было влито в него, не становилось лучше. Рагнвиндр не спит ночами, держит Альбериха, который перестал реагировать на что-то, кроме врачей, которые приходили к нему, за руку, бессильно свисающую вниз, до тех пор, пока не перестает чувствовать собственные руки, пока они не начинают дрожать.

Его захлёстывает паника и отчаяние когда он понимает, что брату не становится легче, он срывается и орет на лекарей, что они — бестолковые ублюдки, что даже не пытаются помочь.

Аделина пытается успокоить молодого Мастера, но тот отмахивается от нее, не реагируя на ее слова. Он не выходит из комнаты, кроме того дня, когда он на нервах, ещё в первый день, отправил Аделину принести все из сада, все их мечи, все, что она найдет там — принести домой.

В тот же день Аделина зашла в комнату, в который на белоснежной кровати задыхался Кэйа, а Дилюк сидел рядом, рыдая и умоляя, чтобы брат простил его, и аккуратно положила на тумбу, рядом с кроватью, крио глаз бога, на который никто даже внимания толком сначала не обратил. Горничная поклонилась, тихо уходя и закрывая за собой дверь.

Дилюк замечает мигающий глаз бога брата только спустя какое-то время. Его тут же переполняет надежда на то, что все ещё наладится, что Альберих придет в себя, потому что последние сутки его дико лихорадило. Что Кэйа выздоровит и будет улыбаться, как и раньше, что все будет в порядке.

Он шепчет в забытьи, вложив глаз бога в свисающую руку Кэйи и сжимая его ладонь, так, чтобы создавалось впечатление, что Альберих лежит и сжимает свой глаз бога, своей.

— Смотри, Архонты все-таки обратили на тебя свое внимание. Ты такой молодец, Кэйа. Отец бы так гордился тобой…

Альберих не реагирует, его продолжает лихорадить, пока Дилюк старается не сойти с ума от отчаяния и не терять надежды.

Он не теряет надежды, даже спустя месяц после того случая и неотрывного времяпровождения Кэйи в постели, он все приходит, изредка отвлекаясь на дела, но стараясь все время проводить в комнате с братом, он всё ещё перекладывает прохладную стекляшку в чужую, холодную и почти неподвижную, если исключить изредкие судороги пальцев, руку и чуть сжимает чужие пальцы вокруг нее, медленно, осторожно убирает свои руки, и на секунду ему кажется, что Кэйа уже может держать глаз бога в своей руке без посторонней помощи, а потом его пальцы снова разжимаются, он заходится в болезненном кашле, вновь отхаркивая кровь, и глаз бога с глухим стуком падает на пол.

***

Дилюк не приходит на похороны отца, которые сам же и устроил, и Аделинда в тот день ничего не говорит, поддерживая траур, тихо прикрывая дверь, где в пыльном полумраке, потому что юный мастер не разрешал заходить в комнату Кэйи лишний раз, сгорбленная фигура прижимается к другой, трясущейся на залитой потом кровати.

Кэйа, который спустя такое долгое время, проведенное в лихорадке, на минуту вынырнувший из лихорадочной горячки, слабо, болезненно улыбается, когда впервые за долгое время видит обеспокоенного брата, и Дилюк шепчет ему, что все будет в порядке, прижимая его руку к своему залитому слезами лицу.

Они оба знают, что ничего уже не будет в порядке, но оба хотят верить в эту ложь.