Эрену шестнадцать. И единственное, чего он достиг – возраста согласия. Риваю, кажется, до этого и дела нет, но Эрен продолжает бегать за ним надоедливым щенком.

— Я могу поцеловать тебя в губы?

У Ривая всё внутри сжимается, когда он понимает, что «можешь, ещё как можешь» и «не только в губы». Это перманентное чувство. Знание о том, что теперь-то он может касаться чужой разгорячённой кожи не только ладонями, но и языком – это бравада для слабых.

Ривай прочищает горло и говорит:

— Обработать надо.

Глаза Эрена стынут. Ривай ругается себе под нос, но никак это не комментирует. Клеит пластырь на разбитую коленку и громко захлопывает аптечку. Эрену, может быть, уже и шестнадцать, но в поступках возраст где-то около восьми. Риваю, может быть, третий десяток, но в лучшем случае между бутылкой коньяка и пачкой успокоительного.

— Ты трус и слабак, Ривай. Я так и думал.

Эти слова неприятно резонируют в воздухе, но не более. Ривай смотрит на Эрена и думает, что бывал на всех скоростях, но сейчас втопить все двести хочется особенно сильно.

— Уймись.

За окном идет дождь. Бензиновая радуга только в лужах, а на небе ни следа. Мальчишку выгнать не получится – распогодится только к утру. Перед взором мелькают голые разбитые колени, а у Ривая от этого спазмы в глотке и подступающая тошнота, но деваться некуда.

Эрен говорит:

— Я уже не ребенок.

Эрен смотрит прямо в глаза и на ощупь расстёгивает чужую ширинку, а потом:

— Не еби мозги. Еби меня.

Сорванцу хочется вымыть рот с мылом, но Ривай утыкается тому в мокрый висок и шумно дышит. А потом вдавливает чужое-родное тело в стену. Оно большое, гибкое, мягкое, горячее. Потное, но соль на коже почему-то слаще мёда, когда Ривай её слизывает.

— Поцелуй. Один, — стонет нетерпеливо, и мужчина прижимается к нему всем телом.

Ривай позволяет себе подобную слабость. Целует долго и упоительно. Как давно и хотел.

Любить мальчика младше себя – это дерьмо, которое просто случается. Это дерьмо случается с Риваем.