Обнимаю, как баре

Я смотрю в потолок. Разглядываю шероховатости поверхности, ловлю каждую песчинку пыли, которая на фоне этой грязной черноты кажется огромным летающим пухом.

Рядом лежишь ты. Близко и бережно жму тебя к своему телу, хочу ощущать хоть что-то в ответ, но ты никогда мне не отвечал. Твои глаза в расфокусе, веки чуть прикрыты, из-под них томно смотрят на меня, наблюдают, два зеленых камня и я не в силах устоять перед тем, чтобы не взглянуть в ответ. Ты прекрасен.

Я касаюсь твоих губ. Мягко и сочно, хотелось бы больше ласки. Будь ты только более отзывчивым… Ты мне не отвечаешь, лишь смотришь в мои глаза каким-то странным взглядом и жмешь в своей руке мое плечо. Слабо, но ощутимо колко и остро.

Мы сейчас лежим на чужой кровати, в чужом доме. В соседней комнате играет музыка, сотрясая штукатурку. Кровать большая, мягкая, на ней в темных тонах волнуются узоры покрывала, которое я сжимаю в своей руке, силясь не сжать тебя. Ты не отдаешься, не отвечаешь, тебя нельзя тронуть как ты не желаешь, ведь ты сразу же уйдешь. Я никогда не понимал, что тебя держит здесь, со мной, каждый раз. Ты не любишь вечеринки, не любишь эту громкую музыку, не любишь компанию моих друзей, из которых я и сам уже не знаю большую часть.

Ты всегда под чем-то. Твои холодные руки шарят по моему запястью, ищут, ищут что-то так настырно, что у меня бегают мурашки по всему телу. Не находишь ничего.

Я хочу углубиться, поцеловать тебя так, как ощущаю, что должен. Я пытаюсь проникнуть языком между твоих губ, дотронуться до твоего, но ты меня отстраняешь, резко одергивая за плечо, которое мгновение назад томливо сжимал.

Мы с тобой уже больше трех месяцев, целуемся на вечеринках. За стенами всегда играет что-то до жути громкое, а мы сидим в тишине, в одиночестве друг друга. Я тебя ласкаю, ты не отказываешься, не отталкиваешь, но не даешь переступить свой порог.

Ты не любишь говорить. Хоть тебе и не нравится это место, эти люди, эта громкость и пьяные вопли моих знакомых, ты все равно здесь. И я не понимаю, почему ты так поступаешь. Если бы ты хотел быть рядом со мной — не отказывал бы быть ближе? Но ты меня отстраняешь вновь, обрываешь ласку, которая растравливает меня на раз два своей медленностью.

Ты поднимаешься с постели, оставляешь меня в одиночестве. Уходишь, ничего не сказав, даже не смотришь на меня. Я слышу даже сквозь громкость соседней комнаты то, как закрывается входная дверь. Я сворачиваюсь в один колючий ком. Сжимаю в руке кольцо — твое кольцо, которое ты мне всегда оставляешь, даешь зачем-то с себя снять. Это выглядит как намек на следующую нашу встречу. Я не знаю, где ты живешь, но я знаю, что ты меня найдешь, если захочешь. Это греет мне душу.

Я вижу тебя на улице — ты идешь в другой компании, похожей на мою, но маленькой и более темной. Среди них тебе тоже никто не интересен, кажется, и не интересна их тусовка. Они все выглядят совсем взрослыми, а ты среди них совсем юный. Глаза у них постоянно смеются, злые, до чертей. Кто-то вновь пристает к тебе, пытается дотронуться до твоего плеча, — я вижу, как человек явно желает пропустить над твоим плечом свою руку, впиться в тебя зверьем, — но ты не даешься, отступаешь.

Я знаю, что ты под мефедроном. Та компания — рассадник твоей зависимости. Я сжимаю руки в кулаки, когда вижу, что вы прямо во дворе пихаете дрянь в себя, ничуть не стесняясь редких прохожих. Вы все под кайфом, с прикрытыми томными глазами, руки у многих дрожат, еле силясь вообще удерживать в руках пакетик с живительной силой. Компания смеется надрывно и открыто, это распаляет их, но не тебя. Твои руки всегда твердые и уверенные, хоть я и знаю, что ты любишь этот наркотик, кажется, больше меня, тебя не берут примитивные эффекты от приема. Ты привык?

Я влюблен в тебя уже два года. Мне нравится за тобой наблюдать, следить за тобой. Пытаюсь свыкнуться с тем, чем ты живешь и как именно. Не получается, лишь морщу нос, боясь потерять нашу только начавшую устаиваться связь.

Я заметил твои волосы тогда. Многие называли тебя девчонкой из-за их длины. Я же посчитал, что ты прекрасен. Они цвета крыла ворона, отливают синим на свету, ласкают меня своей мягкостью, когда ты устраиваешь голову на моем плече. Иногда я запускаю в них пальцы, чтобы лениво перебрать, перестроить прядям дорогу, пригладить те места, где они совсем растрепались. Твое каре сводит меня с ума уже второй год, но я так и не могу понять твоих чувств.

Привлекают и твои зеленые глаза, когда ты смотришь на меня открыто. Зрачки просто огромные, радужка тонкий обруч.

Твое сердце колотится как ненормальное, впрочем, мое в этом вторит твоему. Ты трогаешь меня, гладишь ладонями плечи и руки, а я с каждым таким касанием умираю и вновь возрождаюсь.

Я вновь тебя целую. С прошлой нашей встречи прошла неделя. Я видел тебя только во дворе моего дома, ты был один, нес в своих руках книгу, уходил туда, где мой взгляд тебя терял.

Видя тебя на улице через окно своей комнаты, мои руки сжимают как баре гитарные струны. Натягиваются они тонко, сильно, крепко, что словно порвутся вот вот, но я вовремя останавливаюсь, проносясь пальцами обратно, отпуская из крепкой хватки, чтобы пропустить более спокойные ноты. На самом деле я не ощущаю, как сильно жму в такие моменты. Моя рука — протез. Не чует боли, не чует жжения от струн. Многие даже и понять не могут, как я умудрился, будучи инвалидом, научиться играть на гитаре. Я назвал ее Алой, но напоминала она мне тебя каждое мгновение, коснись мои пальцы струн.

Целую тебя намного грубее обычного, но языка твоего не касаюсь, не смею углубляться. Все снова как всегда — соседняя комната грохочет, басит, а я глажу тебя в этом маленьком почти что глухом раю. Ловлю твой судорожный вздох, отпуская. Вновь глаза в глаза, твои еле силятся понять, что происходит. Твоя кожа сухая, но губы уже нет. Мои терзания даже так слишком явно оставляют на тебе отпечатки — губы стали темнее и пухлее, чуть влажные от моего поцелуя.

Рассматриваешь меня из-под ресниц, вылизываешь собственные губы, еще больше распаляя. Запускаешь ладонь в мои волосы, чтобы притянуть ближе к себе. Сегодня ты слишком открытый, я вижу разницу лишь по тому, как ты ластишься ближе, разрешаешь себя трогать, целуешь мои губы сам.

Я впервые касаюсь твоего языка за все наше время. Твой язык словно прожжен насквозь в некоторых местах. Я ощущаю, что тебя потряхивает, когда я тебя так глубоко целую. Ты не выдерживаешь, слезы текут по щекам, а глаза, покрасневшие, жгут своим вновь тонким зеленым обручем и огромными черными зрачками. Во мгновение разрываю поцелуй, чтобы не причинять тебе боль, целую твои щеки — собираю языком солёные капли, растаскиваю твою боль по собственному языку, после успокаивающе целую, боясь спугнуть.

— Неро, пожалуйста… — скулишь, тихо, болезненно.

Я не слышал твой голос уже неделю, — ты тихо позвал меня за собой на ту постель, так, чтобы не услышала ни единая душа кроме меня, — но ты не звучал тогда так. Мефедрон прожег твой язык, слизистую, тебе больно и неприятно, но ты поцеловал меня впервые глубоко, что у меня перехватило дыхание. Целую твои впалые щеки, хочу успокоить.

Аккуратно уходишь из кольца моих рук, оставляешь одного. Я вижу, что ты слабо улыбаешься.

В этот раз я не обнаруживаю в руке твоего широкого кольца; сердце хватает болезненный удар. Бросаюсь тебе в след, но ты уже как несколько минут покинул эту вечеринку.

Это все закончится вот так?

На следующий день иду домой с занятий, солнце закатывается за полог земли. Персик окрашивает все своей мягкостью, ластится к любой поверхности этого места. Рассматриваю небо, крышу своей многоэтажки. Вижу человеческий силуэт прямо на краю. Это ты. Глядишь вниз, рассматриваешь прохожих. Замечаешь меня, опуская голову.

Ты сигаешь на меня, с высока, навсегда… Вижу твой полет, глаза застилает пелена боли.

Подхожу к тебе, вижу больше — как по черным волосам стелется кровавая пленка, под головой маленькое озеро твоей крови. Неведомо зачем сажусь возле тебя и обнимаю, крепко, цепляясь за твое тело. А ассоциации лишь с тем, как я обнимал свою гитару, зажимая как баре. Алая пела под моими руками, не рвалась. А ты уже сломан, разрушен, такой же алый сейчас.

Не могу из себя выжать ни слез, ни слов, ни движений. Только разглядываю твое спокойное лицо, а на руках остается кровь. Боюсь даже отпустить — не хочу видеть то, что твоя смертельная рана оставила на них.

Все наше тихое и молчаливое разрушилось сейчас. Больше не существует мальчика с каре под мефедроном. Больше ничего не существует.