Эйгон лежал на боку, подперев голову рукой, и смотрел на спящего брата. Эймонд, всегда уверенный и дерзкий днем, способный напугать придворных до дрожащих колен одним лишь пристальным взглядом пурпурного глаза, ночью за закрытыми дверями покоев сворачивался в клубок на постели, укрываясь тяжелыми одеялами, несмотря на жаркий и влажный климат Королевской гавани, и обнимая сразу две подушки — одну прижимал руками к груди и утыкался в нее носом, а другую стискивал коленями. Такой Эймонд напоминал себя, когда он был ребенком, таким нежным, ранимым и стеснительным. Каким он и остался в глубине души, скрытой под маской хмурого лица, презрительной ухмылки и сильного, ловкого благодаря многочисленным тренировкам тела.

Эйгон наблюдал, как поднимается одеяло от размеренного дыхания брата и как летний морской ветерок с приоткрытой двери на веранду время от времени колышет его серебряные волосы, как дрожат его ресницы, а пальцы стискивают подушку сильнее, и думал о том, как они пришли к тому, что ему (единственному!) было позволено видеть Эймонда таким беззащитным, делить с ним ложе и оберегать его сон. 

***

Наверное, все началось с той шутки со свиньей. До нее братья не сказать, чтобы сильно дружили, но и откровенной вражды между ними не было. Скорее это были самые обычные детские взаимодействия: они в равной мере состояли из доброты и соперничества.

Братья с энтузиазмом выискивали во дворце скрытые ходы, выпрашивали у кухарок сладости, выносили по ночам одеяла на соединяющий их покои балкон, чтобы, кутаясь в теплую ткань, рассматривать созвездия, которым их несколько часов ранее обучил Великий мейстер. Эймонд скрывал от матери, в каких закутках замка старший брат спрятался вдвоем с бутылкой вина, а Эйгон, на правах первого сына успевший познать хоть и недолгую отцовскую любовь, успокаивающе сжимал руку Эймонда, нервничавшего каждый раз, когда безразличный взгляд родителя скользил по нему.

И, одновременно с этим, братья яростно соревновались во владении оружием, стрельбе из лука и верховой езде. Как любые дети они любили поспорить, иногда ругались, боролись за лидерство, которое, в силу возраста, неустанно одерживал Эйгон. Однако здоровое соперничество заканчивалось, когда Эйгон начинал глумиться над фактом отсутствия дракона у брата. Он, знающий, что добрая половина драконьих яиц не проклевывалась, и что многие всадники обрели дракона уже во взрослом возрасте, не видел трагедии в закаменевшем яйце брата. Оттого и не считал свои насмешки жестокими. По крайней мере до тех пор, пока в его покои не ворвалась разъяренная мать, не упал на него разочарованный взгляд Хелейны, и пока он не услышал, как мимо проходящие служанки шепотом жалеют «плачущего малыша-принца». Только в тот момент, стоя в холодном коридоре замка и слыша, как женские голоса и шуршание платьев отдаляются от него, с противно сжавшимся сердцем осознал, какую боль могли принести его действия.

Эйгон помнит, с какой неуверенностью вышел из своей комнаты на их общий балкон, и как какое-то время помялся, вжимая ногти в ладони и ища в себе храбрость на извинение. Наконец, так и не собравшись с силами, но не в состоянии больше терпеть угрызения совести, тихо проскользнул в комнату брата. Эймонд сидел на кровати, трогательно обнимая подушку и уткнувшись в нее лицом. Все же эта привычка у него с детства. И не удивительно, учитывая безразличие отца, отстраненность витающей в видениях сестры и жестокость со стороны других детей. Малой поднял голову и, убедившись, что не спутал шаги брата с чужими, снова опустил. Эйгон немного подождал и, не получив больше реакции, подошел и сел на край кровати. Уперев взор куда-то в стену, он пробормотал что-то вроде: «прости» и «я не хотел», и, с еще некоторой паузой, — «я больше так не буду». Прозвучало слишком по-детски и глупо для его возраста, но выдавить из себя витиеватое извинение, подобающее юному лорду, он бы сейчас не смог. К его ужасу, после его слов до этого тихо шмыгающий в подушку брат разревелся пуще прежнего, всхлипывая в голос и часто, оборванно и громко вбирая в себя воздух. Пару мгновений Эйгон не знал, как реагировать — он не видел брата ревущим с самого его раннего детства, — а потом неловко протянул руку и сжал до этого цеплявшуюся за подушку ладошку. И буквально услышал грохот свалившегося с души камня, когда почувствовал, как его пальцы сжали в ответ.