Эйгон перегнулся через брата и, опираясь одной рукой на постель, другой потянулся вниз, к лежащей на полу большой игрушке-дракону, которую тот оттолкнул во сне. Он заказал ее у придворных мастеров после случая с крылатым поросенком и вручил Эймонду со словами: «Это Мягкая Радость, она конечно не живая, как мой Солнечный Огонь, но я подумал, что это будет приятнее свиньи». Эймонд сначала смутился и не хотел принимать подарок, но убедившись, что это не очередной розыгрыш, и что Эйгон больше никому про нее не рассказал, игрушку взял. С тех пор Мягкая Радость изрядно полиняла, а набивка ее хвоста скомкалась, но Эймонд неизменно клал ее в изголовье перед сном, строя каменное лицо и с вызовом поднимая подбородок, будто боясь, что Эйгон посмеется над ним. Эйгон смеялся. В своей душе. От радости и нежности, вызываемой этой привязанностью брата к его подарку. А внешне позволял себе разве что растянуть губы в мягкой улыбке. Подняв дракона с пола, он положил его поближе к заерзавшему от его возни брату и лег в прежнюю позу. Эймонд перевернулся, убрал волосы, спадающие на лицо, и тоже затих. Теперь Эйгон мог видеть его пустую глазницу, из которой брат доставал сапфир на ночь. Это зрелище давно не пугало его, но наполняло его сердце сочувствием и горечью, которые он старался скрывать, думая, что брат не простит жалость к себе и отношение как к неполноценному человеку. Но он не мог отказать себе в заботе о нем, обрабатывая перед сном и с утра глазницу и камень с неизменно спокойным лицом, не выдающим боли за брата.

***

   Второй случай, который их сблизил, — это ночь, когда Эймонд потерял глаз. Эйгон не единожды жалел о том, что не был тогда с братом. И злился на того, что не предупредил его о своей безумной затее. Да, Эйгон был пьян вусмерть, но он мог бы защитить брата от банды мелких разбойников. Он помнит, в каком ужасе был, когда посреди ночи его нашел рыцарь королевской гвардии и сказав, что его брат серьезно ранен, сопроводил в залу, где собрались уже почти все родственники. Помнит, как мать набросилась на него с криками за то, что он напивался невесть где, пока его брат страдал. Помнит обезображенное лицо Эймонда с красной воспаленной левой стороной и склонившегося над ним мейстера. Помнит, как брат шипел, но не плакал, стремясь показать силу своего характера. Помнит, как отец забыл про увечье родного сына в тот же миг, как услышал, что поставлена под сомнение честь старшей любимой дочери.

   Ближе к рассвету, когда все разошлись по своим покоям, Эйгон пошел в комнату брата. Как и ожидал, он увидел там мать, сидевшую у постели с заплаканным лицом.

   — Эйгон? — удивленно прошептала Алисента.

   Он, не отвечая, будучи еще обижен на ее ругань на него, прошел мимо и, сбросив обувь, забрался на кровать и лег рядом с братом, приобняв его одной рукой. Мать изумленно следила за ним, — будучи совсем маленькими они часто забирались к друг другу в постель, когда кто-то заболевал, но вот уже несколько лет как перестали.

   — Только не задень его лицо. Мейстер сказал, нельзя допустить того, чтобы в рану проникла зараза — воспаление на голове это… опасно, — последнее слово про прошептала совсем неслышно.

   Эйгон согласно промычал, устроился поудобнее и провалился в сон.

   Через несколько дней, когда в комнате Эймонда прекратилось круглосуточное бдение матери и мейстеров в виду того, что опасность для жизни юного принца существенно спала, братья наконец смогли поговорить наедине. Эймонд полулежал на подушках, а его голова была чуть ли не полностью укутана повязками. Эйгон сидел сбоку, прижимаясь к его плечу своим. Он взял руку брата в свою, когда тот начал рассказывать.

   — Они прибежали, как только я спустился с Вейгар. Рейна начала говорить, что дракон должен был достаться ей, от матери. Я сказал, что она не слишком торопилась, и огрызнулся, что бастарды подыщут ей свинью, — Эймонд стыдливо замолчал, а Эйгон тихо хихикнул, отметив справедливое замечание о том, как племянники относятся к бездраконным Таргариенам, и быстро прошептал: «извини», — осознавая, что это укол и в его сторону. Эймонд поерзал и продолжил, — Тогда она ударила меня. Я оттолкнул ее, но тогда на меня напала ее сестра…. А потом подключились и бастарды, — голос Эймонда задрожал, но он почувствовал, как брат сильнее сжал его ладонь и продолжил, — какое-то время они все вместе били меня. Потом я смог оттолкнуть девчонок, а затем и ублюдков и схватил Люка за горло. И я поднял камень. Я не собирался им бить, просто хотел припугнуть, чтобы они отстали от меня, получить какое-то преимущество… Я назвал их бастардами. Джейс вытащил нож. Я смог выбить его из рук и снова поднял камень, а в следующий миг эта маленькая гадина… — голос Эймонда сорвался.

   Эйгон повернулся и обнял брата.

   — Тише, малой, тебе лучше не реветь, пока глаз не зажил.

   — Он не заживет. Я слышал, как мейстер говорил. Его больше нет, — прерываясь на всхлипы пожаловался Эймонд. На людях он старался быть сильным, но на самом деле он очень боялся. Боялся, что рана не заживет, что он не сможет хорошо сражаться и до конца жизни будет уродом, на которого без слез не взглянешь.

   — У тебя все еще есть остальное твое тело. И твой дракон.

   — И дракон, — согласно всхлипнул Эймонд, — но почему я единственный за него заплатил?!

   — Ты не заплатил за дракона, он твой по праву, твой глаз украл бешеный щенок нашей суки-сестры, неспособной объяснить своим поганцам, что нападать толпой на одного — это низко.

   Эймонд впервые слышал, как тот так отзывается о Рейнире.

   — Почему ты так говоришь о ней?

   — Она оклеветала тебя. Она сказала, что причиной конфликта стал ты, и ее щенки только защищались. И потому что завидую ей. Ты видел, как быстро отец забыл про твою рану, как только услышал, что ее оскорбили. Она будет для него любимой дочерью несмотря на свои похождения до брака, в браке и рождение бастардов. А меня он презирает за то, что я люблю вино и не имею страсти к учению.

   Эймонд разделял чувства брата, но не знал, что ответить, так что просто провел рукой по спине, успокаивая еще удерживающего его в объятиях брата.

   — Извини, что сказал, будто от тебя услышал, что они бастарды. Я не хотел подставлять мать. И подумал, что тебя за это не будет ждать суровое наказание.

   — Я не в обиде, малой. Тем более я сказал отцу правду: все, у кого есть глаза, знают, что они бастарды, — Эйгон почувствовал, как брат вздрогнул от его слов, — прости, я не хотел…

   Эймонд что-то промычал ему в плечо, обнимая крепче.

   А вскоре после поминок Лейны их сводная сестра и племянники вернулись на Драконий камень, и два брата и сестра на несколько лет остались единственными детьми в замке, что еще сильнее сблизило их. Эймонд успокаивал брата после того, как тот получал очередные выволочки от родителей. А Эйгон поддерживал его в стремлении быть полноценным, несмотря на увечье.