Воспоминания об ранении брата ввергли Эйгона в нервозное состояние. Он всегда был сильно подвержен эмоциям. Хотелось убедиться, что рана зажила и брат действительно лежит рядом, живой и теплый. Не доверяя одним лишь своим глазам, он протянул руку и погладил юношу по щеке, скользнув вверх по шраму и, еле касаясь, обведя пустую глазницу. Даже с ней Эйгон считал своего брата самым красивым юношей во всем Вестеросе.

***

   Эйгон не может сказать точно, когда в их братские отношения проникло сладострастие. Они никогда не стеснялись друг друга, вместе посещая купальни, переодеваясь ко сну или к праздничному пиру, периодически заставая друг друга за самоудовлетворением (чаще — Эймонд даже не пытающегося скрыться брата, любящего ублажать себя прямо в проеме окна). Эйгон не воспринимал их размытые личные границы как что-то плохое. До момента, когда младший братец стал расцветать: резко вытянулся в росте, закалил тело постоянными тренировками, а с лица его спала детская припухлость, заострив черты. С тех пор Эйгон стал замечать красоту в том, как грациозно и ловко двигается статная фигура брата на тренировочном поле. В купальнях его взгляд стал задерживаться на раздавшихся плечах и крепкой спине.

   А после того, как братец вскрыл зашитую глазницу и вставил в нее сапфир, блеск драгоценности с неустанным успехом приковывал жадный взгляд Эйгона. Искусственный глаз придавал брату мистический вид. Иногда, упершись пьяным взглядом в лицо Эймонда, Эйгон смутным разумом приходил к идее, что это и есть настоящий глаз брата — светящаяся темнота, смотрящая на тебя из бездны.

   Изменения коснулись и характера. С успехами в воинском деле и науке у младшего брата прошла неуверенность в себе. Все чаще на его лице стало появляться дерзкое насмешливое выражение. О, Эйгон любил эту ухмылку. Ее и взгляд единственного глаза, кажущийся более пристальным, поскольку Эймонду приходилось сильнее напрягаться, всматриваясь во что-либо.

   Их разница в возрасте стала ощущаться не так ярко, как в детстве. Если ранее Эйгон был несменным лидером в их отношениях, то теперь младший братец стал все более независимым от него, все чаще видел Эйгон в его взгляде снисхождение, заботу как по отношению к более слабому, как телом, так и духом. Эйгон ловил себя на мысли, что ему нравится это. От него всегда требовали быть идеальным, поступать так, как пристало старшему сыну короля, быть тем, кем он никогда не хотел быть. Наверное, поэтому ему было так комфортно быть слабым глупым бездельником за спиной славного удалого во всем брата.

   Со временем обсессия братом только росла. Эйгон заметил, что на Шелковой улице стал предпочитать мягким девушкам с пышными формами высоких и крепких. Позже, решив, что слава мужеложца его и так далеко не святой образ сильно не испортит, начал выискивать в борделях стройных светловолосых юношей. Это дарило некоторое облегчение. И одновременно делало хуже. Теперь, каждый раз, когда он возвращался с Блошиного конца в замок и видел брата, в голове его рождались невероятно яркие образы того, как он бы мог проделать с ним все то же, что и с тем парнем-шлюхой. В какой-то момент Эйгон даже привык к тому, что когда смотрит на брата, на его образ наслаиваются такие непотребные картины, что узнай об этом богобоязненная мать, она бы заперла своего первенца в септе до конца жизни.

   Наверное, брат замечал его зацикленность на нем. Все же Эйгон не слишком старался скрывать ее, а часто и не был в состоянии, одурманенный алкоголем. Он не был уверен, но иногда ему казалось, что Эймонд играет с ним. С хитринкой в глазу склонял голову к плечу, обнажая шею, когда они сидели друг против друга в купели. Ловил скользящий по его телу взгляд и едва заметно усмехался уголком рта. Чаще стал ходить в своих покоях без рубашки, ссылаясь на то, какое жаркое выдалось лето. Повязку на глаз никогда не надевал наедине со старшим братом, будто точно зная, как того ведет от вида камня в глазнице.

   Игры перешли на новый уровень, когда Эйгон очередным вечером проскользнул в соседние покои через балкон и остолбенел. Брат лежал на развороченной постели. Взмокший, шумно дышащий, со спутанными волосами, в одной только рубашке. Последние лучи закатного солнца золотили кожу бедер, под которой напрягались твердые мышцы. В закусанной губе и зажмуренном глазу таилось томление. Рука в быстром, уверенном, нетерпеливом темпе ласкала набухшую плоть. Эйгона так приковало это зрелище, что он забыл обо всем, и оттого впал в еще больший ступор, когда глаз брата открылся и уставился на него. Эймонд задвигал рукой быстрее, жадно всматриваясь в его лицо, и вскоре излился в свою ладонь. Какое-то время он лежал, приводя дыхание в порядок, после чего хриплым голосом потребовал:

   — Полотенце подай, — и махнул рукой в сторону умывальника.

   Эйгон, все еще в ступоре, сдвинулся с места, намочил полотенце и, хорошо выжав, подал его брату и с такой же пустой головой, как и прежде, смотрел, как тот обтирается от семени. Наверное, ему стоило уйти или извиниться за вторжение, но в голове Эйгона не было ни одной толковой мысли, кроме как о гладкой на вид коже юноши и его покрасневших губах.

   — Тебе помочь? — Эймонд забросил грязное полотенце в чашу умывальника и теперь пристально смотрел на брата.

   — Мне?

   Младший закатил глаз, выразительно опустил его на натянутую на пахе Эйгона ткань и, снова уставившись в лицо, ответил:

   — Тебе.

   — Думаююю… дда? — скорее вопросительно ответил Эйгон.

   Эймонд потянул его за запястье на кровать, подождал, пока тот заберется на нее и толкнул в грудь, роняя на подушки, а сам устроился у ног брата. Эйгон осоловело наблюдал, как чужие руки справляются с завязками на его штанах и думал, что скорее всего он сейчас валяется в отрубе после дикой ночи в трактирах и борделях, и это его прекрасное видение. Или он умер и непонятно за какие заслуги попал в рай. Тем временем брат разобрался со шнуровкой, мягко шлепнул его по бедру: «приподнимись», и стянул штаны до колен. Эйгон дернул ногой:

   — Стяни ниже, хочу развести ноги, — он не был стыдлив в постели.

   Эймонд довольно послушался, сняв штаны полностью и устроившись между ног брата. Его пытливый взгляд скользнул по распластанному под ним Эйгону. Он провел рукой по груди, забрался ладонью под кофту, другой огладил бедро. Словно примеряясь, постепенно выходя за рамки дозволенного.

   — Никогда не делал это другому. Ты предпочитаешь на сухую или с маслом? — Спросил Эймонд будничным тоном, расслабленно смотря в глаза брату.

   — Как хочешь, главное не медли, — возбуждение уже становилось болезненным.

   Эймонд моргнул и потянулся к прикроватному столику, нависая над братом. Он был так близко, что Эйгон мог уловить его запах. Он хотел было дернуть его за рубашку, уронить на себя, почувствовать его вес, но в следующий миг тот уже снова сидел у него между ног с бутыльком в руке, распределяя жидкость по ладони и нежно касаясь ей плоти. Первые движения были очень легкие и неуверенные, Эймонд с осторожностью наблюдал за любыми изменениями на лице брата. Постепенно расслабившись, он стал действовать более смело, оттягивая крайнюю плоть и лаская головку, а другой рукой мягко перебирая яички. Его лицо выглядело очень сосредоточенным и Эйгон хихикнул про себя, думая, что брат даже в дрочке пытается быть первым и идеальным. Впрочем, получалось у него это хорошо. Возбуждение все сильнее пульсировало внизу живота, а в голове крутились мысли о том, как прекрасен его брат с покрасневшими скулами, искусанными губами, жилистыми руками, ласкающими его так сладко и правильно.

   — Эймонд, — тот поднял взгляд, одновременно смущенный и опаляющий страстью, — смотри на меня… пожалуйста.

   Было что-то невероятно комфортное в том, чтобы быть таким открытым и искренним в своих ощущениях под взглядом родного человека. Чувствуя приближение разрядки, Эйгон схватил брата за ворот рубашки и потянул на себя.

   — Поцелуй.

   Эймонд нависал над ним, упираясь локтем с одной стороны головы, а другую руку опустил вниз, продолжая ублажать брата. На какой-то миг в глазу его скользнула неуверенность. «Неужели никогда…» — пронеслось в голове Эйгона, перед тем как его губы накрыли чужие. Он запустил руку в длинные серебряные волосы, беря лидерство в поцелуе, а в следующий миг сорвался на протяжный стон в губы брата, когда волна удовольствия захлестнула его. Когда он через пару мгновений пришел в себя, Эймонд еще нависал над ним, и его взгляд был немного растерянным, будто он боялся, что теперь, когда брат очистил мысли от похоти, он оттолкнет его. Эйгон перевернул их набок и снова прижался к таким желанным устам поцелуем. Эймонд отвечал неумело и неуверенно, но если бы Эйгону нужно было выбрать лучший поцелуй в своей жизни, то выбрал бы этот. В комнате стояла полутьма, голые ноги холодил сквозняк, а со двора доносились возгласы прислуги и детский смех. Эйгон хотел потеряться в этом мирном мгновении.

***

   — Эйг, ты серьезно? Дрочишь на меня спящего?

   — Прости, не хотел тебя разбудить. И уже нет.

   — Уже, — повторил Эймонд с насмешливым укором.

   — Ну что я мог поделать. Я не мог уснуть, а ты лежишь здесь такой прекрасный и уютный, хочешь-не-хочешь, а все мысли возвращаются к тебе, — шаловливым тоном протянул Эйгон, двигаясь поближе и целуя брата в нос.

   — Прибереги это для чопорных светских девиц, — иногда у Эймонда были проблемы с принятием комплиментов, особенно сомнительных Эйгона, — просто постарайся уже уснуть, завтра нам рано вставать, и я обещал матери не опаздывать, — и он раскрыл объятия, позволяя брату пристроиться в них.

   Уткнувшись ему в шею, Эйгон прошептал:

   — Я был серьезен… касаемо мыслей и тебя, — ответом ему стал вздох и ладонь, потрепавшая по волосам.