Отпусти.

Такое странное слово. Такое простое, но столько имеет значений, столько заставляет чувствовать! Подумать только.

Отпусти, и сможешь, наконец, жить спокойно. Даже не так. Ты в целом сможешь жить. Начать всё сначала, вернуться к учёбе, найти новых друзей, вновь стать гордостью семьи.

А можно отпустить и окончательно утонуть в бесконечном чувстве боли. Сделать один шаг вперёд, переступить этот момент, который раздробил кости в пыль, пустил по венам яд, и окончательно сдаться следующей по пятам смерти.

Кому расскажи — не поверят.

Ночь сегодня звёздная. Красивая. Холодная.

Внизу, под свисающими с края крыши ногами, живут. Едут на полной скорости на машинах, веселятся, пьют. Живут себе спокойно, не зная бед, не зная, что на крыше девятнадцатиэтажки за всем следят и уже давно не завидуют.

Надо отпустить…

Чонгук откидывает дотлевшую в израненных пальцах сигарету в сторону и вновь смотрит вниз. Сидя на самом краю парапета ему не страшно сорваться. Совсем.

На улице середина осени. Нормальные люди уже кутаются в пальто и куртки, спасаясь от холода, а Чонгук, видимо ненормальный, раз вновь вышел в одной футболке и тонких спортивных штанах. Хотя, тут даже без «видимо»

Белая футболка открывает вид на руки. Испещрëнные шрамами запястья вновь замотаны пропитавшимся кровью бинтом.

И как ему это тогда удалось?..

— Мне никогда этого не понять, наверное, — сиплый голос полон усталости.

Взгляд тёмных глаз устремляется в небо, цепляется за самую яркую звезду. Посиневшие от холода губы трогает слабая улыбка.

Чонгук знает, он всё видит.

— Не знаю, интересно ли тебе слушать меня каждую ночь. — Хмыкает он, опираясь о руки позади себя, но улыбка сходит с осунувшегося лица, уступая место проедающей горечи. — Всё так изменилось.

Люди, школа, он сам…

Чонгук видел, как изменился Чимин, как изменилось отношение учеников к изгоям. Он поморщился.

Какие же все лицемерные.

— Не знаю, в курсе ли ты, но Хосок с Лин вместе теперь. Видел их недавно. Они так красиво смотрятся вместе. — В уголках глаз собираются слезы, губы начинают мелко дрожать. — Но мы бы с тобой смотрелись лучше.

Внизу кто-то сигналит, слышатся крики людей, но так всë равно, на самом деле. Чонгук шмыгает носом, взгляд не сводит со звезды. В глазах столько болезненного обожания, столько надежды, будто она вот-вот заговорит. Но она молчит и душа в очередной раз рассыпается острыми осколками, пронзая лёгкие и сердце.

Он устал. Не может больше терпеть. Он так хочет всё это отпустить, что кости сводит.

— Прости меня. — Шепчет он проникновенно, позволяя по впалым щекам скатываться крупным слезам. — Чимин был прав, когда говорил, что я виноват. Тэхён, я виноват. Виноват в том, что так тупо себя повёл. Я не должен был этого делать, а знаешь, почему? Потому что я сам влюблён. По уши влюбился в тебя.

Признался. Два года признаться не мог, а сейчас признался.

Чонгук жмурится и опускает голову. Скажи он это раньше и Тэхён был бы жив. Возможно, сидел бы рядом, они бы смотрели на звезды и собирали созвездия, после чего растворялись бы в робких поцелуях. Но он промолчал, и даже больше.

Всë из-за долбанных друзей-гомофобов. Те, неизвестно каким чудом, выяснили про чувства Тэхёна и растрепались об этом всей школе. Кто бы знал, как бешено тогда колотилось сердце у Чонгука. Он был так рад, хотел сорваться прямо с урока к кабинету биологии, но брошенное кем-то «педиков как-то много развелось» заставило вернуться в реальность, вспомнить, в каком мире они живут.

Чонгук правда не хотел говорить всё это. Он бы и не сказал, возможно, даже не позволил бы друзьям, но попытка отмазаться от предложения «поглумиться над изгоем» повлекла за собой вопросы. Ненужные вопросы, которые могли опорочить имя Чонгука и его семьи.

— Да ладно тебе. — Хмыкает Дахëн, давний друг, перекидывая руку через шею затаившего дыхание Чонгука. — С ним ничего не будет, а мы повеселимся, м?

— С таким же успехом можно просто проигнорировать это всё, — Чон тяжело сглатывает, поймав на себе насмешливый взгляд Минги.

— А чего ты так упираешься? — Щурится тот, растягивая тонкие губы в гадкой улыбке. — Ты случайно не из… Ну…

Парень вскидывает тёмную бровь и толкает язык за щеку, чем вызвает смех у Дахëна. А Чонгук замирает, напрягается весь и краснеет до кончиков ушей.

— Что за херню ты несёшь? — Фырчит Чонгук и всë же скидывает с себя руку.

— А по-другому объяснить твоё рвение защитить этого заучку я больше не могу.

— Сдался он мне. — Морщится Чонгук от своих же слов, но друзья довольно хмыкают, принимая это на счёт Тэхёна. — Просто своë время на него тратить…

«Хочу, до безумия хочу» — крутится в голове, но с губ слетает:

— Позорно.

Парни на это тянут довольное «о» и Минги, просияв, говорит весело, но звучит это как приговор:

— Но ты же его любимчик, значит тебе и веселиться.

Резкий холодный поток ветра вырывает из воспоминаний, заставляя раскрыть слезящиеся глаза.

— Я бы сделал всё, чтобы этого не говорить. — Шепчет он, запрокинув голову назад, к небу, к его самой красивой звезде. — Всё, слышишь?

Ветер треплет отросшие волосы, путает их, но Чонгуку плевать. Ему плевать на своë здоровье, полетевшее к чёрту ещё полгода назад, когда Тэхёна не стало, плевать на бывших друзей, которые обходят его теперь, словно заразного. Ему даже плевать на слезы матери и отца, которые ничего не могут сделать.

Единственное, на что не плевать — обрывок письма, который бережно хранится в личном дневнике.

— Чимин с собой забрал твоë письмо. — Хрипит Чонгук. — Интересно, ты видел, как он улетает? Он не сдержался. — Невеселое хмыканье срывается само. — Хотя ему это надо. Если бы я знал, что переезд поможет мне отпустить тебя, то тоже бы уехал.

Не уехал бы…

И Чонгук прекрасно это осознаёт, но зачем-то врёт. Будто боится, что может расстроить своим ответом свою звёздочку. Ведь Тэхён бы не хотел, чтобы Чонгук страдал.

Чон всегда присматривался. Всегда ловил каждую, самую мелкую деталь о Тэхёне, бережливо укладывая в голове. Следил за плавными движениями, прислушивался к мелодичному голосу, когда Ким увлечённо о чём-то болтал с Чимином. И каждый раз Чонгук сходил с ума, слыша самый чудесный во всём мире смех.

Голова начинает слабо кружиться, сердце болезненно сдавливает, заставляя скорчиться и схватиться за футболку в области груди. Чонгук размеренно дышит, прикрыв глаза, ждёт, пока боль стихнет.

Дыши, дыши, дыши…

Неожиданная мысль прилетает в голову, стоит только боли стихнуть. До абсурдного простая, которая, наконец-то, поможет отпустить.

Руки мелко дрожат не то от волнения, не то от холода, взгляд устремляется вниз. На небе появляются первые солнечные, ещё слабые, лучи, скрывая собой звезды, на улице появляются люди. Они такие крохотные, словно муравьи, спешат куда-то, а Чонгук следит за всем этим и чувствует, как отпускают мысли. В голове пусто.

С трудом Чон встаёт, шипя от того, что ноги онемели. Спрыгивая с невысокого парапета на крышу, он смотрит на небо, улыбается краешком губ.

— Я такой идиот. — Шепчет Чонгук и начинает нервно смеяться. — Такой придурок, господи.

Рамки. Тоже очень интересное, хоть и простое слово.

В рамках люди любят хранить самые счастливые моменты в своей жизни, вешают их на видные места, чтобы добавлять уюта, вставляют в них фотографии близких, чтобы всегда о них помнить.

А ещё люди любят в рамки себя загонять. И загонять не только себя. В рамке рано или поздно оказывается каждый, также красиво вешается кем-то на стену, а после с улыбкой слушает о том, что человек ведёт себя правильно.

Но что такое это ваше «правильно»? Как оно определяется? Кто его определяет?

— Идиот, — шепчет истерично Чонгук, присаживаясь на корточки, потому что осознаёт.

Осознаёт, что его тоже загнали в рамку. В маленькую деревянную рамочку, которая также оказалась на чьей-то стене.

И которую до смешного легко сломать.

Первые трещины были оставлены родителями ещё несколько лет назад. Чонгук уже и не вспомнит, с чего начался разговор, но заданный напрямую вопрос «А как вы относитесь к нетрадиционным отношениям?» вызвал улыбку и ответ «вполне себе нормально». И уже тогда Чонгук подумал, что окажись он геем, то родители бы приняли его, наплевав на устои общества.

И со временем эта трещинка разрасталась, где-то даже откалывались кусочки, которые люди в панике приклеивали на место, лишь бы всё было правильно, по правилам.

И Чонгуку стоило лишь самую малость надавить, чтобы эту рамку сломать, выйти из неё и стать счастливым. Но он не смог, боясь позора.

И как, Чонгук, стоило это того?

Небо светлеет всё больше, ветер уже не такой холодный, но Чонгуку плевать. Он поднимается, стирает слезы и уверенно встаёт на парапет, разводя руки в стороны.

Позади тихо скрипит ржавая дверь и на крышу тихо входит мужчина. В глубоких кофейных глазах читается вселенская усталость, широкие плечи опущены и спина не такая прямая, какая обычно. Он проходит дальше и встаёт позади Чонгука, засунув руки в карманы спальных штанов, взглядом окидывает небольшую кучку бычков и неодобрительно качает головой.

— Сегодня небо такое красиво было, да, пап? — Тихо спрашивает Чонгук, прикрыв глаза. Ветер уносит с собой едва слышимое шмыганье и пару слезинок, а мужчина поджимает губы. — Такое необыкновенное.

— Слезай, Гук-и. — Говорит хрипло мужчина, но ближе не подходит, оглядывает Чонгука с ног до головы и сердце сжимается от боли. Ещё полгода назад он был крепче телосложением, выглядел здоровым и счастливым. Почти счастливым. Сейчас же перед ним не его сын, кто-то совсем другой. Почти белая кожа буквально обтягивает кости, создавая что-то пугающее, запястья дрожащих рук в который раз перемотаны бинтом после очередной попытки избавиться от всей той боли, что разрывает на части. — Пошли домой, родной.

— Пап, а на что ты готов пойти ради того, чтобы я был счастлив?

Мужчина затаивает дыхание, сглатывает тяжёлый ком в горле. Он не дурак, понимает, к чему ведёт этот разговор.

— На всë, — уверенно шепчет он и колеблется, не зная, стоит ли подходить ближе. Хочется подорваться и стащить Чонгука с края, но…

— Точно?

Надо ли?..

— Да.

— Ты не одобришь, — хмыкает Чонгук, так и не оглядываясь назад. Взгляд устремлён в небо, его звезда почти спряталась в свете солнечных лучей.

— Не одобрю. — Кивает мужчина и… Делает шаг назад. — Сынок… Не делай глупостей, прошу. Давай… Попытаемся ещё раз? Найдём психологов?

— Чтобы ты сделал, если бы мамы не стало? — Вдруг спрашивает Чонгук и, наконец, оборачивается. В тёмных глазах сияет такая боль, что мужчина даже не отвечает. А Чон всё понимает по взгляду.

Ушёл бы вслед.

— Я не могу без него. — Губы трогает улыбка, с ресниц срываются слезы. — Прости, пап… Я не выживу. Хочу к нему, безумно.

— Я понимаю, Гук-и. — Мужчина быстро стирает слезы, его начинает мелко трясти. — Но…

— Я устал существовать. — Перебивает Чонгук. — Пап, я существую, не живу, понимаешь? Я… Если ты подойдешь, то я не прыгну. Но если хочешь мне счастья, то отпусти. Уйди.

Мужчина опускает голову, с губ срывается задушенный, полный боли, хрип. Так легко всë предотвратить, спасти Чонгука, нужно только сделать шаг вперёд…

— Помни, что мы с мамой любим тебя. — Говорит он так тихо, что почти и не слышно. — Очень любим.

Чонгук будто… Оживает на какое-то короткое мгновение. Глаза распахиваются в лёгком удивлении с каплей заинтересованности. Неужели…

— Отпускаешь меня? — Шепчет, не сводя взгляда с тихо ревущего мужчины.

Тот ничего не отвечает, неуверенно разворачивается и уходит, слыша в спину полное облегчения «спасибо». Он выскальзывает за дверь и прислоняется к ней спиной, с силой зажимая рот рукой. Хочется ворваться, остановить Чонгука, но… Мужчина понимает, что это не поможет. Спасет он его и что с того? Чонгук не вернётся к прежней жизни, потому что привязан к человеку, которого не способен отпустить. И, как бы тяжело и больно не было, он понимает, если это сделает его мальчика счастливым, то…

Так будет лучше.

Чонгук ещё мгновение смотрит на закрывшуюся дверь, выдыхает и поворачивается лицом к просыпающемуся городу. В груди всë трепещет, далеко не от страха.

— Скоро увидимся, звезда моя, — улыбается Чонгук и, глубоко вдохнув свежий воздух, развёл руки в стороны, делая уверенный шаг вперёд.

А впереди чувство свободы, трещина в рамке стала больше и дерево развалилось окончательно, не выдержав нагрузки. Холодный воздух вонзается в кожу тысячами игл, лёгкие сдавливает. В ушах стоит свист, слышатся дикие вопли проходящих людей, но Чонгуку плевать. Он свободен, он, наконец, отпустил.

Резкая вспышка боли проходится по всему телу, Чонгук чувствует, как сломались рёбра, как они вонзаются в лёгкие, и так хочется закричать, но сил на это не находится. Глаза не раскрываются и последнее, что вспоминает Чонгук — такие любимые глаза, которые, он надеется, скоро увидит. А дальше только безболезненная тьма, которая забирает в свои объятия.

И следующей ночью, смотря в окно, скорбящий отец, сжимая дрожащими руками чашку с ромашковым чаем, заметит, как в небе засияет новая звезда. Засияет рядом с той, которую Чонгук любил.