Выхода нет

Прошли года — прошли сотни, тысячи, десятки тысяч лет. Человечество, как упрямый сорняк, которому оборвали листья, но не избавились от корня, разрослось по новой, будто не было никаких трагедий, будто не было конца света, будто не вставали дыбом волосы на руках от ужаса при одном взгляде на живое воплощение Конца.

Всё о том же гудели провода — о неважных мелочах, отвлекающих, успокаивающих разум. Позволяющих простым людям не думать и не заглядывать слишком далеко. В ту Бездну, в которой чëрной жижей пузырится отчаяние. В ту Бездну, где люди умирают, покрываясь фиолетовыми полосами, где монстры разрушают города и бродят по улицам, где смеётся почти механическим смехом Судья, разум которой захвачен Хонкаем.

Всё так же изрешëчивали газовыми полосами небо самолëты, всё так же соединяли между собой материки, всё так же взмывали вверх, не зная, как больно будет падать на землю.

Погибали один за другим Касланы — с глазами из самого синего льда, с сердцами из самого яркого пламени, с любовью самой глубокой и нежной — с той любовью, с которой растаяла под его мечом Элизия.

Должен же был растаять хоть кто-то — взамен сердцу Кевина, замëрзшему, покрывшемуся новыми слоями твëрдой ледяной корки.

Рассветы наступали один за другим — и каждый раз Кевину казалось, что этот будет последним.

Выхода не было — не для него точно, положившего жизнь и остатки прогнившей души на чашу человеческих жертв — когда же их вес станет достаточен, чтобы ими можно было кого-то спасти? Кевин не знал. Он лишь надеялся, что одну человеческую жизнь, ту, которая теплилась внутри маленькой сферической вселенной, ту, которая своим светом не давала заплутать в липкой темноте отчаяния — получится. Как получалось до этого.

Привычно ложился в руки верный меч, верный Божественный ключ, и привычно начиналась схватка. Руки действовали отдельно, не заставляя работать мозг — движения успели автоматизироваться за долгие, долгие годы.

Писались по новой человеческие трагедии — писались кровью по земле, писались знаками, которых никто не поймёт, никто не расшифрует, обречённые быть забытыми и повторëнными снова — по бесконечному кругу бессмысленных страданий.

Выхода, казалось, не было. Но он искал — они упорно искали: Кевин — в бесконечных боях, Су — в медитации внутри Второго Ключа, Хуа — в контакте с новыми людьми.

***

В какой-то момент они отдалились — Кевин не понимал, когда они стали реже перебрасываться словами, реже смотреть друг на друга, реже быть рядом и чаще — каждый выполнять свою миссию, не вспоминая о другом. Словно охладели их отношения — но не рвались между ними крепкие связи, выдержавшие один конец света, одно падение их мира.

В какой-то момент — Кевин не помнил, сколько столетий прошло, застрявший на дне Квантового моря — они расстались.

Кевин не помнил, что он говорил — и что говорил ему Су. Он помнил лишь лицо — и помнил так, словно это было вчера. Он помнил эти глаза — глаза того, кто готов умереть за идею, готов умереть за то, во что он верил; этот взгляд Кевин ненавидел больше всего, этот взгляд он надеялся больше никогда не увидеть ни в одних родных глазах. С этим взглядом погибла Элизия — и он до сих пор чувствовал на руках её фантомную кровь.

Помнил страх — и не верил, что его причиной может быть он. Помнил шок и неверие — и как сжалось непривычно живое, непривычно чувствительное сердце в его груди.

Лишь рядом с Су оно могло биться подобно тому, как билось раньше. Лишь жизнь Су он не мог кинуть в кучу других отданных ради победы над Хонкаем.

Кевин был один здесь — в месте, где исчезали, гибли миры; в месте, где не осталось ничего живого — и он не знал, можно ли считать живым его. Где-то там, на Земле, продолжали рождаться и гибнуть новые люди, продолжали верить и бороться за что-то важное. В тех местах, где когда-то жил он, где когда-то жил Су, где когда-то жила Мэй, где когда-то и они знакомились, ссорились и мирились, расставались и встречались снова — текли теперь жизни кого-то другого, людей, с которыми Кевин никогда не был знаком. И не будет — им тоже суждено рано или поздно кануть в небытие. Никому не пережить само время.

Кевин просыпался в пространстве без света и звука, без начала и конца, и мечтал о том, чтобы не было Хонкая и не было миссии, стоящей превыше всего; не было угроз и не было сжигающего желания защитить — чтобы было не от чего защищать. Он мечтал о том, чтобы они с Су снова были вместе — чтобы снова плечом к плечу, как единое целое, понимая друг друга без слова. И иногда даже чуть больше. Иногда он мечтал о том, чтобы просыпаться с ним в одной постели.

Иногда он думал о том, что Су может тоже мечтать об этом.

На Земле наступал рассвет за рассветом — символ надежды, символ нового начала. Кевин не видел их, да и смена дней давно перестали иметь для него значение. Для него не было выхода — он знал это точно, но поклялся найти его хотя бы для одного человека. Даже если этот выход придётся выцарапывать когтями, выгрызать нечеловеческими зубами, выламывать силой, бросаясь на стену снова и снова.

Кевин не слышал слов, сказанных ему Су, не чувствовал неприкрытой нежности в голосе. Не видел, с какой печалью он смотрел на него в последние минуты своей жизни. Когда из Су ушли последние силы — когда запечатанный мирок вокруг него исчез — только тогда Кевин начал чувствовать тревогу. Только тогда, когда было уже поздно. Когда выход захлопнулся, противно скрипя, раз и навсегда.

***

Сколько лет пройдёт — всё о том же гудеть проводам; всё о тех незначительных глупостях, забивая им песком глаза, засыпая пудрой мозги. СМИ бесстыдно лгали, бесстыдно замалчивали, и Кевин эгоистично завидовал тем, кто им верил. Хонкай распростронялся, становился сильнее, агрессивнее, с каждым разом забирая всё больше жизней. Всё горьче становилась победа — но Кевин бесконечно сравнивал две эры и снова эгоистично завидовал. Цена, которую платили эти люди, не сравнима с ценой, которую заплатили они.

Всё того же ждали самолëты — рейсы откладывались, снимались, разрушались аэропорты, рвались связи между странами и континентами, между уголками большой человеческой планеты. Кевин вспоминал страх и отчаяние, когда было некуда бежать, когда не на чем было спасаться — подводили даже собственные ноги, тогда ещё слабые и дрожащие, ноги простого подростка, ещё держашегося только благодаря адреналину в крови и хрупкой девочке рядом, которую он обещал защищать.

Киана, девочка с глазами из самого синего льда — такими же яркими, такими же чистыми и переполненными праведным гневом, такими же, как были когда-то у него — таяла под огнём пулемëтов, таяла под огнëм ударов Судей, таяла под огнëм бесконечных смертей и осуждения — но отказывалась исчезнуть, раз за разом собиралась снова.

Киана была сильна — и у неё было будущее. У неё была Мэй, которая любила её; её друзья были живы, её семья была жива, а Кевин остался один — и он уже никогда не увидит, как улыбается ему Су, не услышит, как хихикает над ним Элизия, не почувствует тепло Мэй из своей эры.

Он не смог ничего защитить — билось в голове напоминание, когда он приходил к подземной могиле старого друга. Его тело, найденное в Квантовом море, перевезли в штаб-квартиру Мирового змея — и теперь Кевин мог разбивать себя снова и снова, садясь рядом и всматриваясь в бледное лицо, в капли крови на губе, в рану на руке, так и не зажившую. Им уже никогда не быть вместе — им уже не проснуться в одной постели, им уже не встретить один на двоих хэппи-энд в мире без Хонкая.

Наступал очередной рассвет. Выхода не было.