Тайная сторона меня, которую я никогда тебе не покажу.

Я держу её запертой, но не могу контролировать.

Так что держись подальше от меня — зверь уродлив.

Я чувствую гнев и просто не могу его сдержать.

Серое грязное небо, сплошь заполненное мелкими рваными тучами. Слабо моросил дождь. Каждое движение напоминало оседание пыли на поверхность старых шкафов. Каждый звук — шорох мышей в дальнем углу комнаты, когда рядом никого не было. Когда чувствовалась свобода...

Глупое слово, лживое. Люди любят врать себе, любят утешать себя, любят придавать своему значению смысл. А когда, наконец, понимают, что их суждения были всего навсего выдумкой, одновременно подарившей надежду, но отобравшей нити адекватности в сознании, а после лишившей всего окончательно, они разочаровываются в жизни, в себе, в людях.

Одно сплошное разочарование.

Одна сплошная ложь, притворство.

Улыбки, объятия, поцелуи, прикосновения... Ничего из этого не было правдой. Ничего из этого не значило свободу. Ничего из этого не гарантировало счастье.

У меня уже не осталось сил с этим бороться.

Чёрт, как же я хочу сдаться, опустить руки и навсегда исчезнуть из этого грязного, проклятого мира. Я устал. Устал притворяться окружающим, себе. Ей. Устал. Всё происходящее — всего лишь безумие, последняя лихорадка, агония умирающего в полнейшем одиночестве, смертельно больного. Всё происходящее — всего лишь галюцинация психически нездорового неадеквата, не умеющего любить и ценить, что он имеет. Всё происходящее — всего лишь бред сумашедшего, отказавшегося от собственных принципов ради достижения великой цели. Всё происходящее — всего лишь заранее проигранная партия в карты обречённого на смертную казнь преступника...

Впрочем, я слишком часто романтизирую жизнь.

Я склонен к идиотизму, к вранью, к ошибкам и притворству. Я склонен использовать людей в мерзких целях, чтобы лишний раз удовлетворить униженное, подшатанное эго. Мои мерзкие цели никогда не оправдают поступков. Но разве кто-нибудь догадается о вранье ни на что не способного отброса, возомнившего себя Богом? Ещё один обман. Я правда люблю врать, хоть и одновременно ненавижу это делать. Люди уже давно обо всём догадались. Просто не подают вида, просто позволяют собой пользоваться. Просто используют моё тело для удовлетворения желаний, потребностей. Тогда чем я хуже них? Получается всё даже честно. Взаимное враньё, взаимная выгода.

Хотя к чёрту такую выгоду, порой от неё нет никакого проку.

Хочется исчезнуть, наконец освободить себя из пучины бесконечного вранья и притворства. Хочется переродиться в какую-нибудь чрезвычайно милую вселенную, где между нами больше не будет пропасти, где флирт будет под строжашим запретом, а за его нарушение будет грозить смертная казнь. Где можно без угрызения совести жить так, как хочется, существать так, как чувствуется, и любить ту самую, насколько позволено. Хотя, уверен, любить её было бы самым прекрасным, одновременно дорогим, важным и ценным удовольствием, от которого я бы ни за что не отказался. Украл бы её из огромного замка, убил бы самых страшных драконов и осмелился бы поцеловать на закате, растворившись в ласковых прикосновениях её губ без доли сомнения, притворства и флирта. И пускай наше преступление нарушило десятки законов, я бы ни о чём не пожалел: ни о замке, ни о драконе, ни тем более, поцелуе. Так, может быть, та вселенная и есть подлинное определение "счастья"?

Будь оно так, я бы, не раздумывая, убил бы себя, чтобы только оказаться там, тем самым сбежав ото всех земных проблем, ошибок и ошибочной свободы. Но зато за руку с ней.

Кажется, что постепенно сходишь с ума. В сознании перемешивается абсолютно всё: события, места, люди. Кроме неё одной единственной, приводившей в один миг в лёгкую эйфорию, а в следующий — в бесконечный комфорт. Безусловно, то безумие, которое я испытал до встречи с ней, было лишь подготовкой к нашему общению.

Так может быть, и жизнь моя вовсе не бессмысленна?

Да что за бред я продолжаю нести, лёжа в кровати в одной тонкой водолазке, покрытой выпавшими волосами с расчёски? Темы, слишком широкие для понимания узкому, ограниченному мышлению, увязшему в пустоте взглядов и чёрствости сознания, порождают кучу глупых вопросов, на которые часто пытается дать ответ человек. Однако получается лишь бред и излишки идентичности подавленой индивидуальности и навязанное умение влезать в то, во что влезать не следовало бы.

Но разве раз сознание полезло в дебри ожиданий и надежд, отторжения и принимания, внушения и истины, оно способно хотя бы на миг остановиться?

Остановиться думать о ней, о самой что ни на есть родной и в то же время далёкой душе, затерянной в самых потайных уголках сознания, чувств, сердца. Остановиться, каждый раз наступать на одни и те же грабли, вкладывая в каждый подкол, флирт, шутку бесконечную дозу самого опасного, но до жути необходимого лекарства — наркотика любви, пугающего своими свойствами и последствиями. А она и не смела заметить. Видимо, таким светлым душам, как она, подозрение и недоверие известны только со страниц ужастиков или драмы.

А оно и хорошо. Ей не обязательно полагаться на недочувства недодруга, не умеющего согласовывать подлинные желания с мыслями, а уж тем более действиями. Ей необязательно рушить и без того по песчинкам исчезающий замок дружбы. Точнее, под запретом. Так решил я. Уже давно решил. Разрушать и без того неправильную дружбу, построенную на недофлиртре и недоподдержке, да и вообще на полной противоположности здоровой, правильной дружбы, я запретил себе. Уж слишком велики последствия. Страх решений, страх навсегда потерять, упустить...

Бред, ведь так?

Я знаю, что не достоин жить, знаю, что не достоин её признания, искренних чувств. Знаю, что веду себя хуже преступника, хуже осуждённого на растрел убийцы. Но мне тяжело, невероятно тяжело с собой бороться. Это кажется невозможным, и лишь блеск родных глаз на некоторые время отбрасывает отторжение сознанием идеи измениться.

Безумно, ведь верно?

Бред. Какой же всё бред. Да ведь проще, гораздо проще убить себя, прикончить остатки человечности, разорвать запачканную ложью плоть, разлить грязную, протухшую кровь по стенкам ванны. Проще прекратить, даже не пытаясь.

Тогда почему я продолжаю лежать, пялиться в потолок и размышлять об этом?

Видимо, я тоже боюсь смерти. В глубине души, за стенами фальшивых улыбок, отмахиванья и отшучиванья, я безумно боюсь исчезнуть, пускай и так рьяно к этому стремлюсь.

Так может быть, все мои стремления — ложь, и вовсе я не хочу умирать?

Нет. По-настоящему я боюсь лишь одного — навсегда потерять её нежный блеск в глазах, испуг от вида обкусанных губ, потёкшший макияж после падения в снег. Боюсь, что её слёзы однажды упадут на могилу такого грязного, подлого человека, как я. Боюсь, что ей будет плохо и страшно.

Прямо как и мне сейчас.

Значит, не зря говорят: «Даже ангелы порой боятся смерти». Хотя расстояние между мной и ангелом — как пропасть между её неловкой улыбкой и милыми ямочками на щеках, громким смехом с животными откликами и невероятно красивыми глазами. Я, скорее не ангел, а низшая сущность. Демон. Соблазнитель. Суккуб. Тот, кого все так любят, но боятся и презирают даже самые значимые и важные демоны и сущности. Тот, кому никогда не будет места ни среди людей, ни среди демонов.

Монстр со сломанными клыками, окровавленными чредой размышлений и раздумий.

Проще забыться в дыме сигарет, чем попытаться лучше узнать себя и изменить жизнь. Проще же отмахнуться, отмазаться, притвориться тупым суицидником, жертвой обстоятельств людей, чем заглянуть вглубь проблем, вычислить их корень и частную проблематику. Поэтому ложь — это лучшее, что прозвучало в этом бреде. В грязную дождливую дождь, чем-то похожую на грязевую волну.

***

Звонок будильника. Телефон начинает вибрировать, подпрыгивать над поверхностью тумбочки. Нулевая реакция. Ни одного действия, чтобы, по крайней мере, заглушить шум, успокоить пространство. Но ничего. Мёрфи словно и не хотел замечать проблем, повисших на самой поверхности, а потому и не спешил вставать. Уходить из мира снов, терять важную ниточку спасения в мелькающих в подсознании картинках, выбираться из пучины отчаяния и безысходности, принимать, казалось бы, очевидные на первый взгляд вещи.

По прошествии нескольких минут он набрался сил встать. Или же предательски короткий, но не менее прекрасный сон в конце концов завершился, и на его месте осталось лишь скомканное вялое сознание, мешки под глазами из-за недосыпа и чувство, будто бы он без отдыха трудился на протяжении всей жизни на каменоломне и лишь сегодня, пару часов назад, наконец, получил возможность выспаться.

Шорох одеяла, пара тяжёлых движений. Мёрфи, наконец, поднимается с кровати, выключает досаждающий будильник, откладывает телефон на место и обратно падает на кровать. Но этим дело, как и ожидалось, не кончилось. Вместо будильника появилась новая, ещё более серьёзная проблема. Звонок. И от кого он уже мог догадываться. Вернее, нет, он точно знал, что это была Андреа.

Счёт от одного до пяти. В голове резкие движения, зелёная кнопка вызова. Шум на заднем плане, а мелодия прекращается. Вместо неё голос.

— Ты на пары идти собираешься?

Опять отторжение, нежелание никуда идти, желание сбежать, скрыться из виду, исчезнуть. Но быть потерянным в родных голубых глазах ему казалось страшно, немыслимо, недопустимо. Секунда молчания. За ней последовал короткий, но растянутый на несколько секунд ответ.

— А ты разве да, принцесса?

Тяжёлый вздох. Мёрфи, уже находясь на расстоянии от телефона, ощущал напряжение и некую ярость. Но вовсе не пугающие. Нет. Знакомые, смешные, нелепые. Он знал, что злиться Андреа никогда не умела, да и никогда не пыталась на полном серьёзе. Особенно на него. Ведь он, как никак её близкий друг. Хотя, друг ли? Друг, хоть уже и не тот, каким был раньше.

— Выходит, что так. — Ответ не заставил себя долго ждать. За ним пошло зевание, а после тяжёлый вздох. — А как же наша былая традиция, что пары по пятницам — повод лишний раз развеяться?

И опять тишина. И опять ожидание. Страшно? Кажется, что да. Наверное.

— С каких пор у нас появилась такая традиция? Если ты её придумал вчера вечером, это вовсе не значит, что она "былая". Но вообще, — немного успокоилась она, голос дрогнул, а после вернулся к прежнему уверенному темпу, — не поставь, как назло, мифологию с утра я бы, может быть, и подумала над твоим предложением.

И вновь тяжёлый вздох. Хотя Мёрфи прекрасно знал, насколько мисс Блэк ненавидела девушку, каждый раз находя лишний повод занизить оценку, а возможно, и самооценку, он знал: пропускать её пары — чистой воды самоубийство, не более. А уж тем более для Андреа.

— Выходит, и мне тоже придётся идти, принцесса? А может быть, её пара отвлекла меня от чрезвычайно важного занятия, которое ни в коем случае нельзя прерывать?

— То, что я разбудила тебя, ещё не значит, что спать — это занятие, которые ни в коем случае нельзя прерывать. — Раздался короткий смешок. Искренний, родной. — Идти я тебя никуда не заставляю, но если ты хочешь неприятностей...

Этого было достаточно для того, чтобы Мёрфи согласился. Точнее этого было достаточно для повода согласиться и лишний раз увидеть знакомые глаза. Но уж точно не услышать нудный голос мисс Блэк. Её он не любил едва ли не наравне с Андреа.

— Да иду я. С тебя конспекты. Я ни к чему не готовился.

И лишь одно слово "идёт" вызвало минутную улыбку и радость. Интересно, почему?

Короткое прощание. Мёрфи откладывает телефон на место, зарывается руками в волосы и тяжёлым усталым взглядом смотрит в сторону окна. «Как же не хочется никуда идти» на секунду проносится у него в голове, но мысль лишь мелькает, уносится в поток сознания, как и все остальные, а на поверхности остаётся лишь скудное "идти". И правда, ему уже пора. Заставлять Андреа ждать как минимум глупо, а как максимум невежливо и дико. Тем более находиться лишний раз один на один с мыслями, раздиравшими на куски душу, а иногда и плоть, ему не очень и хотелось. А в компании лучшей подруги все мысли терялись, растворяясь вместе с тоской, горечью и страхом.

Надо было собираться. Сил вставать было мало, а точнее их не было вообще. Но, взяв остаток воли в кулак, Мёрфи всё таки встал, расчесал волосы и тяжёлыми медленными шагами направился в ванную. А дверь ванной и дверь его комнаты, к счастью, располагались поблизости друг от друга.

Хлопок. Полное безразличие на состояние двери. Хотя прошлым разом безразличие кончилось худо. Но разве Мёрфи волновали последствия, если он и так через силы смог добраться до соседней комнаты. Выключатель. Щелчок. Огромное зеркало, расположенное едва ли не на всю ширину комнаты, с вычурнуми узорами по бокам. Когда-то оно нравилось, даже привлекало, а сейчас... Всего лишь напоминание о прошлых эмоциях, ощущениях, желаниях и мечтах, силах, от которых сейчас не осталось и малейшего следа.

А может, и от полноценной жизни тоже?

Тяжёлый вздох, поворот ручки крана. Звуки стекающей воды на мгновение вывели из лёгкого транса. Сон, растянувшийся по поверхности реальности, всё никак не желал прекращаться.

Или же реальность всё никак не могла закончиться?

Вода брызнула в глаза, по лицу стекали холодные, но такие отрезвляющие капли. Кран был закрыт, а слабые уставшие глаза устремлены в зеркало.

На секунду в голове произнеслось: «Мне страшно». Так трепетно, жалобно и, безусловно, жалко. Собственное, прежде любимое отражение перестало быть столь прекрасным и великолепным, как прежде. В этот раз оно пугало, отвращало и раздражало. Глаза больше не были выразительными, остались лишь огромные мешки, пустой уставший взгляд и смирение, прежде всего с собой, новым, неправильным.

Это вводило в ступор.

Казалось, словно в этот раз, как и в другие прочие в последнее время, на него смотрел вовсе не он сам, а нечто другое, страшное, отвратительное. Демон. Сущность. Тень. И каждая усмешка с разорванных губ, выпуклых зубов, расширенных глаз и громадных рогов больше не представляла опасности. Осталась лишь привычка.

Но разве со временем страх мог полностью исчезнуть? Скорее подавиться.

Но больше всего пугало то, что этим самым демоном, сущностью, мерзкой уродливой тварью, ужасом был он сам...

Тиканье настенных часов. В конце концов, Мёрфи более менее пришёл в сознание, умылся, вытер лицо полотенцем и с тем же хлопком покинул ванную. Затем вошёл в свою родную, усеянную грязными носками и уставленную протухшей едой и посудой, комнату, бросил невольный взгляд в сторону зашторенных занавесок тёмного цвета, переоделся в первые попавшиеся на глаза брюки и футболку и, накинув на плечи любимую нестиранную кожаную куртку, вышел из дома. Он совершенно забыл о таких, казалось бы, важных вещах, как завтрак, зарядка, укладка волос. В голове было лишь нелепое оправдание: «Я ведь это уже делал вчера». А сил едва хватало, чтобы делать широкие поспешные шаги. Казалось, на что-то другое, самое незначительное и простое, их попросту бы не хватило. И он, без оставшихся на то причин двигаться дальше, потерял сознание. Прямо на улице, на дороге, в парке, на велосипедной дорожке, где угодно.

Да о каких базовых потребностях шла речь, если он уже пару месяцев подряд не мог найти в себе силы, чтобы убраться в комнате, разобрать грязные, пропавшие потом и сыростью вещи, вымыть посуду, скопившую в раковине в несколько гор, выкинуть повсюду разбросанный мусор. Мёрфи медленно, но верно сходил с ума. Он не находил в себе сил практически ни на что. Каждое действие приносило усталость, движение — боль, а единственные позитивные подбадривания омрачались пеленой ненависти к себе, совершенно исчезая из сознания.

Всё происходящее казалось лишь бредом. Отчаянием. Страшным сном, который всё никак не мог кончиться. Сумашедствием и только.

Но совсем скоро на горизонте показалось знакомое здание университета. Показались знакомые лица и голоса одногруппников и одногруппниц, совершенно не интересовавшие Мёрфи. И она. Одетая в лёгкий красный кардиган, широкие джинсы и, кажется, новую кофейную рубашку, идеально сочетающуюся с цветом волос.

Тоже кофейным.

Наверное, единственное, что он только и замечал, так это её стиль, меняющийся на протяжении времени.

Такая нежная, но в то же время яркая. Лёгкая, но сильная и независимая, приятная и заботливая. Его подруга.

Мёрфи слегка ускорил шаг, двинулся в нужном направлении, а когда приблизился к знакомым глазам, получил лёгкий удар по тыльной стороне руки.

Точно. Это же было их фирменное приветствие.

Затем неловкая пауза и уже полноценное приветсвие с пожатием рук, хлопками и прочими изворотами. С ума можно сойти, когда им это могло прийти в голову. Хотя это вовсе не делало его плохим. Наоборот, знакомым, чувственным, родным. Но дружеским.

— Тебе бы не помешало хоть раз выспаться. — Бурчание под ухо, а затем беспокойный взгляд. И вновь неприятное щемящее чувство в груди. Но чувствовалась вовсе не совесть. Ощущался стыд. Стыд за лишнее волнение, беспокойство со стороны Андреа, её испуганные раскрытые глаза. Страшно. Мерзко. Стыдно от самого себя.

— Знаю, принцесса, но разве сможешь уснуть, когда по каналам транслируют новейшие байки? Так и замечтаться можно.

Ложь. Море лжи. Как же она надоела, как же она отвращала. Но разве Мёрфи мог сознаться о подлинных страхах, смятениях, сомнениях, размышлениях и мечтах? Тогда бы он моментально упал в лазурных небесных глазах. Тогда бы вся правда вскрылась бы наружу. Тогда бы...

— Мёрфи, мы опаздываем. Мисс Блэк нам за это спасибо не скажет.

И о Боже , как же он счастлив, что от допросов и ненужных вопросов его спасла всего навсего очередная наинуднейшая пара мисс Блэк.

Пары закончились к середине дня. Ничего нового, интересного и запоминающего не произошло. Те же самые лица, те же самые голоса, парты, стулья, преподаватели. Всё одно, всё едино. Мёрфи уже не один раз пожалел, что решил прийти сюда. Ведь он мог так же спать или... Тупить в потолок, быть сожратым мыслями, желаниями исчезнуть, страхом и апатией... Хотя уж лучше, что он здесь, нежели дома. Один в комнате, пускай и в людном доме, со знакомыми лицами, которые уже давно разошлись по своим делам. Эдриан на пары, Аида — на работу, Персефона тоже куда-то но куда — неизвестно.

В конце концов, последние силы и желания что-то делать, чем-то заняться окончательно отпали. Осталась лишь усталость.

И стоило только звонку прозвенеть, Андреа в новинку для себя схватила Мёрфи за запястье и потянула в сторону коридоров. Тот даже не успел ничего сказать. Да и этого вовсе не требовалось. Это было не нужно.

Когда череда лиц и голосов исчезла с поля зрения и слуха, она остановилась, отпустила запястье и тяжело вздохнула.

— Нам надо поговорить.

Вопросительный взгляд, неприятное покалывание в груди. Ужасное ощущение. В последний раз она говорила такое в тот день, когда она рассталась с Эдрианом.

— О чём же, принцесса?

И опять та же фраза, сказанная в той же наигранной манере, с той же жестекуляцией, с тем же тоном, намерением, страхом. А в груди кололо всё сильнее. С каждым словом, с каждой секундой ожидания боль усиливалась, не давая покоя, не давая способности адекватно мыслить.

И вновь круговорот воспоминаний. Всё происходящее словно уже случалось. Тот же сырой весенний день, то же грязное серое небо, те же эмоции и ощущения. Всё одно. Всё повторялось, как старые виниловые пластинки. Грустная мелодия постепенно сменялась весёлой, весёлая — грустной. И так по кругу. И так по новой. И с каждой такой пластинкой Мёрфи всё больше убеждался, что всё в его жизни повторится.

Непременно повторится.

То же окончание пар, раздражающие блики, свет. Руки в карманах, на лице улыбка, а на душе пустота, отчаяние. И странный, безумно странный вопрос. Точнее утверждение.

— Нам надо поговорить.

А затем лавочка, расположенная неподалёку от детской площадки. Детский смех и крики. И беспокойный опустошённый взгляд.

— Поцелуй меня.

Сказать, что Мёрфи пришёл в шок— не сказать ничего. Испуг. Дрожь по телу, мурашки по спине и тяжёлое, сбитое дыхание. Он старался сохранять адекватность, быть спокойным и сдержанным, но это получалось весьма тяжело, после такой просьбы.

А может, ему это просто послышалось? Показалось? Померещилось? Может быть, он ещё тогда медленно, но верно начинал сходить с ума, а всё происходящее было не более чем простой галлюцинацией.

— Ты этого не хочешь, принцесса. Не делай хуже ни себе, ни мне.

Затем последовал глупый многозначный ответ. Вопросом, который ничего и не решил.

— Почему ты решил, что я этого не хочу?

Ещё более тяжёлый вздох. Прикусанная губа, язык. Всё, что только можно. Лишь бы не поддаться эмоциям, лишь бы всё не испортить.

— Потому что сразу после расставания людям хочется лишь одного: ощутить себя любимыми снова. И ты так же, принцесса. Создашь кучу недоговорок, вранья, испортишь настроение себе, мне, испортишь нашу дружбу, а сама, в конечном счёте, ничего и не почувствуешь. — Он облизнул выступившую кровь на губе, затем продолжил более уверенно, твёрдо, но фальшиво и тяжело. — Так что не делай хуже никому. И не смей лезть в другие отношения к другим людям. Они не я. Могут и не отказать. А хуже то в итоге будет только тебе. Поэтому, прежде чем лезть целоваться к людям, с чувствами к которым ты ещё не определилась, а лишь пыталась спастись от пустоты, разберись в себе. Будь добра, принцесса.

Молчание. Два дрожащих взгляда, полные осознанности, но в то же время страха, неуверенности в собственных словах, действиях и противоречиях самим себе. Нервное сбитое дыхание. А на душе будто все бабочки, которые были тщательно припасены для счастливого момента или случая, в один миг неожиданно сдохли. То ли от тоски, то ли от муки ожидания и одиночества.

— Думаю, ты прав, — наконец отвечает Андреа. Но взгляд остаётся всё таким же тяжёлым, испуганным.

— Бывай, принцесса. У меня дела. — Наконец, облокотившийся об лавочку Мёрфи встаёт, сглатывает слюну, а вместе с ней остаток чувств, недомолвок, скрытых побуждений и помыслов. Но взгляд остаётся всё таким же тяжёлым, испуганным...

И опять пересечение взглядов, кротких улыбок, но вовсе не счастливых и робких, какие обычно бывают на первых свиданиях, а уставших и о многом жалевших.

В этом были все Андреа и Мёрфи.

Расстояние, несмотря на хорошую дружбу, всё равно оставалось внушительным.

Идти вперёд, не оглядываясь, Мёрфи далось тяжело. За это время, за каждый предательски тяжёлый шаг он успел искусать всю внутреннюю сторону щеки, губ, языка, исцарапать остатки живого места на тыльной стороне руки и пальцев.

Тяжело отказываться от сладкого, столь желанного, но ядовитого и вредного плода. Тяжело уходить, не проронив не слова с огромного списка внутреннего монолога, которому так и суждено остаться всего навсего монологом. Тяжело.

По прошествии этого разговора Андреа и Мёрфи не общались ещё очень долго. Примерно полгода, а возможно и больше. Хотя время, что не удивительно, тянулось противно долго и тяжело для обоих. Хотелось, как прежде, гулять по мостовой, как два хороших друга, обсуждать некомпитентность всеми любимой мисс Блэк, одногрупников, погоду, обед в университете и прочую ерунду, так въевшуюся в разум.

Но они оба были слишком глупы для серьёзного разговора. Им ещё предстояло время, предстояли разборки в себе, в чувствах, долгие разговоры каждому с самим собой. И прежде всего — ожидание, когда же хотя бы один из "слишком гордых, чтобы наладить общение", наконец объявится и всё исправит.

Но всё случилось, как ни странно, само собой. Как обычно после пар, Андреа начала складывать вещи в рюкзак, а Мёрфи скорее переться к выходу. Столкновение, грохот, хохот и внутреннее прощение. Прежде всего самих себя.

Затем долгие разговоры, объяснения. И вперёд по новой. Возвращение к былой дружбе, общению, и в этот раз всё устраивало обоих, по крайней мере, внешне.

Тогда почему этот мерзкий разговор вернулся. Это отвратительное "давай поговорим" больше не могло восприниматься в сознании Мёрфи адекватно, нормально с точки зрения обычного человека. А всё виной ошибка годовалой давности, которую, как назло, так никто из них и не сумел забыть.

— Что ты имеешь ввиду, принцесса? — Он попытался отмахнуться от очевидных слов, будто бы сейчас проходила игра "Кто же первым сдастся в этой бесконечной череде лжи и обмана?".

— Мёрфи, — чуть слышно произнесла Андреа, а затем огляделась по сторонам, в который раз убедившись, что рядом никого нет, что они совершенно одни, по крайней мере, в коридоре, в проходе, на подоконнике, докуда обычно ни одна живая душа не доходит, — Почему...

Мёрфи не даёт ей договорить. С лёгким флиртом, отмашкой закрывает рот пальцами и устало, глупо, неправдоподобно улыбаясь.

— Пойдём лучше по энергосу, а всё остальное потом.

— Да хватит уже, перестань! — она обхватывает его запястье и смотрит прямо в глаза, с надеждой, с отчаянием, с мольбой о помощи. — Я твой друг, я хочу помочь.

Мёрфи почувствовал тяжесть в груди. Дышать стало не чем, а учащённое биение сердца только и отдавалось в ушах с такой силой, будто бы ничего рядом и не было. Будто бы ни Андреа, ни университета не было. Будто бы он сейчас был один на один с сердечным стуком, и ничего и никто не могли им помешать. Стало максимально некомфорто, страшно, боязно.

Стало не по себе.

И снова этот разговор.

— Ты же не в порядке. Просто признай это, наконец, — продолжает Андреа. — Твоё поведение далеко не норма. Ты только и делаешь, что ищешь острые ощущения в череде опасных для жизни вещей. Ты пытаешься избежать проблем. Даже сейчас ты предлагаешь сбежать, выпить энергетиков и лишний раз забыться. — Ресницы смыкаются, а взгляд приобретает ещё большую тревожность. — Пойми, ты в любой момент можешь мне рассказать о том, что творится у тебя на душе. Потому что, — добавляет она со слабой улыбкой, — потому что ты мой друг. Я же вижу, как тебе сейчас нелегко, как ты мало спишь, ешь, как через силы встаёшь с кровати, куда-то идёшь. Просто доверься мне. Всё будет хорошо.

На лице появляется лёгкая усмешка, но не над Андреа, её словами, взглядом, а над собой, над собственными слабостью и беспомощностью.

— А ты смешная, принцесса.

Затем прямолинейный и вполне объяснимый вопрос:

— Это почему же?

— Лучше не лезь в ту бездну, из которой не выберешься, иначе погрязнешь в ней сама. Я человек взрослый, самостоятельный, вполне себе могу справиться. Да и просить помощи у человека, которому её же советы самой не помешали бы, я не в праве.

Андреа наконец отпускает запястье, сжимает руку в кулак и растерянно, пугливо смотрит на Мёрфи.

— Я не тот, кому ты можешь помогать. Помоги лучше себе, принцесса.

— Ты ведь боишься, что кто-то подберётся к тебе ближе той грани, до которой ты всех подпускаешь?

Этот вопрос заставил Мёрфи прийти в ужас. Холод пробежал по спине, чувства обострились, а желание снова причинить себе боль увеличилось.

— Твоя правда, — и снова долгое молчание, а затем быстрый скомканный ответ. — Но меня пока что всё устраивает. Придёт время, возможно, тебе и удастся услышать от меня откровения.

В тот момент горечь и досада распеределилась равномерно по двум прежде горячим сердцам, затушенными множественными окурками, которые больше не могли воспринимать реальность нормально, как подобало обычным людям.

Но вместо того, чтобы сказать: "Бывай, принцесса. У меня дела". Мёрфи через себя произнёс, словно никакого разговора и не было:

— Моё предложение с энергосами всё ещё в силе?

И снова молчание. Казалось, словно каждый хотел сказать обратное, сказать то, что на самом деле было на душе. Но каждый хорошо знал последствия, а потому и соврал прежде всего себе.

Андреа кивнула. В её глазах больше не читались тревога, страх, беспокойство. Скорее принятие. Но значило ли это, что она на самом деле этого не ощущала?

Навряд ли.

В следующий миг оба посмотрели в сторону окна. Перед глазами растиралось всё то же огромное, грязное, необыкновенно омерзительное и тусклое серое небо.

А может быть, для них оно и было настолько противным, потому оно отожествляло их внутреннее состояние?

— Надо идти, — сглотнув ком в горле, произнесла Андреа, — иначе промокнем. Дождь собирается.

Мёрфи не мог не согласиться. Погода сегодня не радовала, но и не огорчала. Дождь, снег, буря, ливень, град — всё едино. В голове не существовало определённых разграничений касательно каждого понятия. Всё смешалось в непонятного цвета массу, похожую на смесь всех цветов пластилина. Вроде бы и яркие, новые, но такие блёклые, грязные, скучные, когда оказались вместе в одной массе.

Вскоре он сделал несколько шагов в сторону выхода, нервно сжал ладонь и с тяжёлым вздохом спросил:

— Ты идёшь, принцесса? Уже собралась здесь ночевать?

И опять глупый юмор, уже не казавшимся более никому смешным. Тщетные попытки показаться нормальным, сшить пустоту внутри огромными уродливыми швами, которые не были в состоянии продержаться и мгновение в спокойном состоянии. А дыры от иголки всё равно оставались. Большие. Страшные.

Как же паршиво.

На лице Андреа проскользнула мимолётная улыбка, лёгкая, нежная. От неё на душе стало тепло, приятно, спокойно. Тревога пусть и не ушла полностью, но на время пропала. А это уже было большим счастьем и облегчением. Затем девушка кивнула и двинулась вслед за Мёрфи по огромному коридору, в котором кроме них сейчас не было ни одной живой души. И так спокойно, и так странно на душе.

Но стоило им только покинуть здание университета, на плечо нового кардигана упала капля. За ней ещё одна, за ней ещё и ещё... Чувствовалась слякоть и сырость. Казалось, словно вся та пыль и грязь, которая была прежде спрятана в зарослях листвы и залежах асфальта, в один миг поднялась вверх.

— Видимо, энергетики отменяются? — Жалобно, протяжно спросила Андреа, не отрывая взгляда с неба.

Каким же оно было огромным, бескрайним, но всё таким же серым.

Но это больше, как ни странно, не удручало.

— Но мы ещё успеем добежать до гаража, прихватить мотоцикл и выпить твоих любимых энергосов. — Мягко улыбнулся Мёрфи. Улыбка далась ему явно тяжело, но он пытался всеми силами удержать её на лице, наконец, внушив и себе, и в первую очередь Андреа, что он счастлив.

Но был ли счастлив он на самом деле?

— С чего это сразу моих? — сквозь смех удивилась девушка. — Насколько мне известно, заядлый любитель энергетиков ты, но никак не я? Да и вообще, как ты предлагаешь добираться до твоего гаража? На улице ведь ливень.

— А вот так. — Не дав ответа ни на один заданный вопрос, Мёрфи схватил Андреа за запястье видимо, ему понравилось, когда так сделала она, и, сглотнув весь страх, неуверенность и усталость, с безразличием побежал.

Холодные капли падали на лицо, волосы, одежду, медленно и неприятно растекаясь телу. Холод пробирал до мурашек, но разве это было страшно в сравнении с кромешной тьмой. Ведь из-за крупных капель, которые сплошь залили глаза и ресницы, не было видно почти ничего. Лишь смутная пелена едва вырисовывалась из нечётких силуэтов. В ноздри врезался всё тот же запах сырости и пыли. Но сейчас больше ничего не представляло угрозы. Появились отголоски свободы и счастья. Хотелось кричать, жить, чувствовать.

И всё это по вине какого-то дождя.

Быть может, Мёрфи был счастлив с самого начала, просто возможности это прочувствовать до этих пор не представлялось? Или же он сам себе всё надумал: хандру, усталость, бессилие? Ведь ему кажется, что он счастлив.

И не важно, что его счастье не продлится дольше одного вечера.

Вскоре дождь ослаб, поле зрения оказалось открыто, а значит и бежать, не зная куда, точнее, не видя куда, больше не было необходимым. Перед глазами возник огромный особняк семейства Ньюманов. Вычурные винтажные ворота, шикарные завитки на их концах. Чувствовались та самые роскошь и богатство, которые никогда не нравились Мёрфи, хотя Андреа одно время от них была без ума.

А вспоминать об этом совершенно не хотелось.

Хлопок дверью, но более сдержанный, нежели всегда раздавался по его приходе в отвратительном настроении. А затем звон ключей, звук открытия ворот гаража. Андреа смотрит на это и слушает, словно заворожённая, хлопает глазами и не может оторваться. Вскоре Мёрфи выкатил мотоцикл сквозь достоточно широкий проход для обычного дверного прохода. Мокрые запутанные волосы были заправленны за ухо, но, тем не менее, некоторым прядям всё равно удавалось освободиться и, как назло, упасть на лицо. Как же это раздражало.

В его руках были две банки энергетика, видимо, припрятанных на самый крайний случай.

Но разве сегодняшний день был тем, что называется, "крайним случаем"?

И пока дождь ещё даже не думал заканчиваться, а лишь вновь набирать обороты, Мёрфи захлопывает дверь, в этот раз уже на ключ, надевает шлем и подаёт такой же Андреа. Девушка быстро хватает его в руки, но взгляд... Как же его тяжело отвести. Но, тем не менее, приходится. Так волнительно и трепетно, нежно и ласково на друзей не смотрят. Тем более так долго.

И она это знала.

А поэтому быстро схватила шлем, надела его на голову, набрала в грудь побольше воздуха и села позади Мёрфи. Мокрые холодные пальцы коснулись насквозь промокшей кофты. Тёплое, почти горячее тело. Стук сердца. Она прижимается сильнее, руки с ещё большей любовью? обхватывают талию и закрывает глаза. Раздаётся звук мотора. Они, наконец, срываются с места.

Когда она открывает их, через залитое крупными каплями стекло шлема виднеется такая картина: мелкие неглубокие лужи, разлитые по асфальту, с каждой каплей наполняются и наполняются, но больше стать не могут.

По крайней мере, ей так кажется.

Промокшие волосы неприятно прилипли к шлему. Создаётся ощущение, словно сразу после приёма душа предстояла задача окунуть голову в ведро. Ощущения были такими же. Лишь аромат стойких мужских духов говорил о другом. Тёплое тело, нервное дыхание, так дурманящее разум. Была страшна мысль отпустить, выпустить пальцы с талии, потерять остатки затуманенного разума.

Но рано или поздно это бы пришлось сделать.

Далее — деревья. Шумная, неспокойная листва отдаётся шорохами после каждого, даже слабого порыва ветра. Холодный воздух, но горячее дыхание, замёрзшие руки, но горячее сердце. Мёрфи всё чувствует, а потому позволяет Андреа вжаться в талию сильнее. Пускай ему и страшна мысль о том, что она может слишком близко подобраться к нему, слишком далеко зайти в душу, тем не менее, она продолжала закрыдываться на протяжении всей поездки.

А может быть, это было просто оправданием для трусости и нерешительности?

Рано или поздно дорога кончилась. Мотоцикл остановился. Мёрфи нажал на тормоза. И стоило ему только снять шлем, в ушах забарабанил дождь. Зашелестели деревья. Необыкновенное желание остаться здесь на секунду закралось в сознании. Огромная поляна с множеством самых разных цветов, закрывших бутоны по причине столь сильного дождя. Ровно подстриженный газон, от которого ещё издалека исходил аромат свежести.

Андреа тоже всё чувствовала. Ледяные, пробирающие до костей капли дождя падали в бесконечном ритме, стоило только ей снять шлем. Те же цветы и та же поляна, поникшие растения, качающиеся из стороны в сторону деревья. Мокрый асфальт, который уже прекрасно чувствался носками, да что уж говорить — носками — пальцами ног. Всюду витал странный запах, прежде знакомый, но такой удивительный и неизвестный.

— Пойдём? — Мёрфи прервал тишину, осторожно забрал шлем из рук девушки и, оглянувшись по сторонам, посмотрел в сторону беседки. Она стояла неподалёку, старые доски уже давно отходили от основания, но она в данный момент была единственным спасением, единственной возможностью не промокнуть окончательно.

Хотя последняя возможность так и осталась возможностью. Промокли оба сильно.

Андреа кивнула, огромными поспешными шагами двинулась вслед за Мёрфи. Ноги закоченели от холода, но страха, что вскоре после этого дня их накроет болезнь, не было.

Лишь странные чувства продолжали одолевать каждого.

— А здесь хорошо, — сделав первый шаг по расшатанным доскам, прощебетала девушка, — Я, конечно, не думала, что мы окажемся именно здесь, насквозь промокшие, но зато с двумя банками энергетиков, но спасибо. И тебе, и мне это было необходимо.

— Смешная, принцесса. Но если тебе было необходимо напиться энергетиков в другом месте... — он сделал тяжёлый шаг в сторону выхода.

— Не стоит, не стоит. — затараторила Андреа. — Мне и здесь хорошо. Домой не хочется. Там всё равно никого нет.

— А как же Том?

— Он в библиотеке. Сидит там целыми днями, к сессии, видимо, готовится.

Тяжёлый, обеспокоенный взгляд. Андреа продолжает смотреть в пол, ужасные мысли начинают закрадываться в сознании, накрывая остатки позитива грязевой волной.

Волной безнадёжности и отчаяния.

— Мне тоже не особо-то и хочется возвращаться. — Пытаясь разрядить обстановку, бросил Мёрфи, опустив руки в карманы. А взгляд всё так же был направлен в небо. — Здесь хотя бы не одиноко. А болезнь, — он безразлично махнул рукой. — Какая разница, когда мы заболеем. А сейчас хотя бы для неё есть предлог.

Затем шебуршение в карманах. Мокрые ледяные пальцы протягивают в воздух две банки.

— Выбирай.

А Андреа было совершенно всё равно, какой пить. А для того, чтобы в них разбираться, ничего и не нужно было. Вернее, нужно было. Иметь Мёрфи рядом. А он никогда не прогадывал с выбором.

По крайней мере, так казалось.

Она выбирает первую приглянувшуюся банку, яркую, с жёлтым фоном и огромными красными буквами. Шипение. Стоило только ей попытаться открыть банку, вспенившаяся масса начала течь через край. Дорога по старому асфальту брала своё. И благо, что Мёрфи успел прикрыть пальцем брежь и отпить пару глотков. На Андреа он смотрел гордым невинным взглядом, но бесконечно страждующим и пустым. И она чувствовала это, но изменить что-то в его поведении не смогла, а потому перевела всё лишь в шутку.

— Премного благодарна. Ты свой хоть не пролей, раз такой умный.

И вновь смешок. А вместе с ним улыбка. Слабая, давшаяся многими усилиями, но искренняя и безумно добрая. Его улыбка. Не фальшивая. Не чужая. А его.

— Не боись, если и прольётся, то только на тебя, — он протянул банку Андреа, вздохнул и перевёл взгляд на небо.

Спокойно. После череды странных, иногда пугающих мыслей на душе стало необыкновенно спокойно, комфортно, тихо. Больше не было рвущих на части душу мыслей. Точнее они были, но на фоне тишины и нескончаемого наслажения они казались лишь мусором, ошибками, и сознание, как и полагалось, отвергало их. А потому было так хорошо.

Сейчас. По крайней мере сейчас.

И снова взгляд уходит куда-то далеко в небо. Глоток, за ним ещё несколько. Огромное небесное полотно, странные очертания туч, проблески кое-где, постепенно стихающий дождь и слабые солнечные блики в лужах. Тот же запах сырости и травы. Запах отрешённости, простоты, нескончаемого счастья. Запах свободы. Той самой свободы, о которой каждый временами мог мечтать. Сейчас она была рядом. Тут. Среди дождя и уже не грязного и отвратительного серого неба.

— А тебе тоже кажется, что всё, что с нами сейчас происходит — нереально, — голос Андреа прерывает все мысли, поток обрывается. Но счастье, а вместе с ним и свобода — нет. — Вдруг это всего навсего один огромный сон, галлюцинация?

Слова вызвали в душе смятение. И далеко не в том плане, что смутил именно текст. Нет, Мёрфи всегда знал, что если в его жизни происходило что-то хорошее, значит, он просто запутался, восполнил пробелы в памяти снами и возомнил их реалиями. Смутило лишь то, что это произнёс не он, а Андреа. Эта милая, ещё наивная и невинная душа, ещё не повидавшая грязи и дерьма в жизни. Эта милая душа, к которой было страшно притрагиваться, ведь всегда был страх её разбить. Эта милая душа, которую часто в мыслях он считал всего лишь прекрасной галлюцинацией, сном, видением.

— Вполне возможно. — А страх продолжал набирать в душе обороты. И не было больше покоя. Был страх всё потерять, уничтожить, разрушить.

Прежде всего собой и своими недугами. Быть может, он просто притворялся ради неё счастливым?

Он прячется под кроватью, в моём теле, в голове.

Почему никто не придёт и не спасёт меня от этого, и положит этому конец?