Что чувствовал человек, когда его одолевала усталость? Замедлялось дыхание, может, отказывали ноги? Глаза закатывались от напряжения, а легкие выпускали дух? Он точно сказать не мог. Не было ведь такого никогда. Его глаза зоркие, как у беркута, ноги несут вперед, а тело еще не торопилось испускать из себя дух. За его спинами сейчас трепыхались соперники, спотыкаясь и путаясь в собственных ступнях. Он был уверен, что краем уха уловил, как кто-то свалился на землю. Или это его богатое воображение заставляет его идти все дальше, злорадствуя над другими?
Ну, справедливости ради, злорадствовать ему было незачем. Что не соревнование, то один победитель, куда он не заявится. Все знали в лицо этого самого победителя — длинные ноги спортсмена, молодое рельефное тело, голубые, как ясный день очи и волосы цвета первого снега. Сейчас ранее причесанная челка развивалась на ветру, каждая мышца была напряжена до предела, а зоркий взгляд видел, как все ближе финишная черта. И никого впереди.
И ведь прыткие же людишки на свете живут! Вот один-одинешенек, который умудрился сравняться с ним плечом к плечу. У парня уже чуть что испарина со лба ему весь обзор закроет, так пот с него струями лился. Видать, уж очень ему хотелось урвать победу — чемпиона державы, утереть любимому всеми молодцу нос. Да чтоб медалька на груди блистала и чтоб ненароком кубок из потных ладошек не выпал, а? И дипломчик, да…
Жаль. Не бывать тому.
Хотелось напоследок кинуть молодцу что-то колкое, чтобы и старался получше, но и чтобы до полумертвого состояния себя не доводил. Беречь же себя в первую очередь надо, правильно? А то ведь когда его резко обрезали на пути и нога соперника коснулась финишной черты, тот чуть ли не упал лицом в пол, когда затормозил на месте и замахал ручищами. Махал он ими знай так, еще бы чуть-чуть, и сбил бы ими соперника с линии. Неповоротливый. Так его и обошли.
И забила по ушам из колонок торжественная музыка, в микрофон проговорил ведущий, называя победителя. Чемпиона.
«И победителем международных соревнований социалистических республик по легкой атлетике вновь стало лицо всеми нами любимой республики РСФСР!»
Когда он, отдышавшись, приподнялся и помахал толпе на трибунах рукой, то подумал: неужели за все это время, пока он побеждал из раза в раз, ведущим никто не подсказал, как его лучше стоит называть? Ну звучит же настолько смешно, что у каждого колики в животе начнутся! У каждого, кто бежал за ним, есть имя и фамилия. У него же… звание и статус.
Тем не менее, он улыбался достойным соперниками, стоило им лишь посмотреть на него, поставив руки по бокам и вздернув подбородок. Все они лихорадочно хлебали воду и пытались отдышаться. К его же лбу лишь неуклюже прилипла мокрая челка. И, может, шея чуть вспотела. Он провел по ней ладонью — и правда, совсем чуть-чуть вспотела.
Когда стоишь на первом месте, получая торжественно вручаемые тебе награды, шум стадиона начинал приносить незабываемое удовольствие. Лицо республики на секунду склонил голову перед мужчиной, чтобы затем с его шеи свисала золотая медаль. Позже в пальцах он сжимал ручки такого же золотого кубка. И рядом с ним стояли другие юноши, получая свои награды. Но, хоть им и праздно похлопали, он был уверен, всё — прожекторы, камеры и внимание стадиона вскоре было направлено лишь на него.
Стоило церемонии вручения окончиться, к нему подошел тот самый парень — грязный, пахучий от пота, с выкаченными глазами из орбит и взлохмаченными кудрявыми волосами. Они закрывали ему глаза, но он уверенно выставил ладонь вперед в знак рукопожатия
— Поздравляю.
Как тот ушел, смахивая волосы с глаз, к нему тут же подбежали журналисты, очкастые и в деловых лямках от штанин. Даже не дали привести себя в порядок, тут же начали задавать свои животрепещущие вопросы.
— Как вы себя чувствуете, зная, что вы теперь чемпион СССР по легкой атлетике?
— Как чувствую… Знаете, устал я. После метания мяча и прыжков в высоту у меня так и тянет во всем теле. — он усмехнулся. На него, с медалью и кубком, был направлен третий глаз оператора — объектив камеры.
— Но вы ведь так стремительно бежали к финишу, как будто совсем не утратили сил. — уже второй журналист…журналистка, держала перед ним ручку и кипу бумаг, в готовности записывать каждое слово, что ей дадут в ответ на ее вопрос.
— Молодость цветёт. Да и…таков мой долг — выглядеть стремительно непобедимым. И быть таким же, соответственно.
Многие в кругу журналистов согласно покивали его словам, смиренно прикрыв глаза.
— Но вас ведь чуть не опередил другой юноша. Что бежал рядом с вами до самого финиша. — подметили это явно те два глаза за толстыми очками.
— А вот он достойный противник, право слово. Никто еще так близко ко мне не подбирался на пробеге. Рад, что он стоял рядом со мной на вручении. Там и успел передать мне свои поздравления. Гляди, сдружимся.
— Как вы думаете, когда вы выйдете на международный уровень, не только соперники, но и уважаемые представители иных стран будут готовы пожать вам руку и познакомиться с вами лично?
— Поживем — увидим. — кивнул чемпион спорта по легкой атлетике СССР.
Интересные вопросы исчерпали себя, а это значит, что настало время сто и одного нудного вопроса, отвечая на которые, приходилось тратить чуть ли не в два раза больше сил и выдержки, которые он тратил на соревнования. Хоть и по лицу его не скажешь. С детства учили не оказывать людям такую услугу — показывать свое недовольство и дискомфорт.
Отец наверняка обрадуется, похлопает по макушке и плечу, забирая из его рук кубок и ставя на полку, с почти десятком других.
Но сейчас ему еще надо попытаться не попасть к еще одной группе работяг с бумагами и ручками за ушами. Только вот его оставили, насладившись изобилием ответов. Может и сбежать сумеет побыстрее, кто знает…
— Подумать только, это ты-то про долг людям втираешь?
А вот и знакомый, родной голосок зазвучал на горизонте. Можно прикрыть глаза и сделать вид, что он ничего не услышал.
— Совсем оглох, братец? К тебе ж обращаюсь. — за его спиной явно возмущенно взмахнули руками.
Пусть побесится.
— Русик, етитская сила!
— Ой, ну вот чего тебе? — он мученически раскрыл очи, обнимая кубок и повернувшись на пятках к братцу. — Ущипни меня, ты что, козью бородку решил у себя нарастить? — на самом деле, бородкой это было сложно назвать. Какой-то мелкий нарост из русых волос, но уже что-то. Да и стоило ведь отметить чужие старания, раз на то пошло.
— Наконец… Что? Да чего тебе бородка не угодила? Писк моды!
— Н-да, и усы не забудь. Второй Ленин нам бы пригодился.
— Очень смешно. Хватит чушь молоть, тебе журналюги что, все мозги оттарабанили? — еще немного, и его возмущенный тон станет чуть возмущеннее, чем обычно.
— Ай-ай-ай, Укроп, ну как неприлично. Что бы отец подумал? — Русик поцокал языком, и не выпуская из объятий кубок, пошел в сторону деревянных дверей, в отдалении от всего действа. За ним потопали следом тут же и он услышал, как самодовольно фыркнули на его вопрос.
— Ничего отец не подумает, если ты ему не скажешь. Да?
— Ясен пень.
Дверь раздевалки захлопнулась, а тело почувствовало на себе касания холодного воздуха помещения, стоило только рукам стянуть белую майку. Красными буквами на ней было написано «СССР». Русик выдохнул, давая коже остынуть, а за его спиной о стену у входа уперся Укроп, сложив руки на груди. Можно было почувствовать, как тот взглядом хотел дырку протереть у него на спине. И к нему повернулись, приподняв в вопросе бровь. На руках все еще висела майка.
— Чего?
— Чего «чего»? Бледный как поганка, диву даюсь. Какой из тебя чемпион. — он гортанно загоготал беззлобно.
— Легкая атлетика не требует от меня кубинского загара, как я припоминаю. — присев на скамью, он нагнулся и начал развязывать обувь, шнурок за шнурком. Обувка тоже была красной
— Брось, ты и так по сравнению с другими выделяешься, так тут еще и все от зари до ночи тренируются в поле, а ты, ах, ты! — еще немного, и как схватится театрально за сердце, так его и удар хватит.
Другие люди в раздевалке, оказавшись неподалеку, глянули на него косо. Русик театральную идею решил…подхватить.
— Ах я, ах да я, слюнтяй и папкин сынок, — закатил он глаза, улыбаясь. Закончив с обувью, Русик стянул со ступней носки, а затем, слыша, как за его спиной вдыхают порцию воздуха для продолжения порицания его персоны, он привстал и легонько взялся пальцами за резинку красных шорт.
— Балабол и простофиля, — Укроп судорожно вдохнул — Прикройся, бесстыдник!
Уже повернувшийся к нему в анфас, Русик увидел, как тот даже не попытался скрыть взгляд от оскорбительного вида его нижнего белья.
— Совсем одурел?
— Чего это я?
— Это раздевалка, олух. И ты ведь брат мой, ты меня с младенчества голожопым видел, не то что в панталонах.
— Кончай людей смущать, умник. Одевайся, нам еще газеты да журналы по всему городу развозить. — он ткнул большим пальцем в дверь. Русик диву дается, ну какой работяга, какая рабочая сила!
— Смущать рассказами о том, во сколько лет мы голожопиками бегали по пляжу, пока сестра делала замок из песка?
— Одевайся, сказал! — вспылил он. — Жду снаружи.
Русик удивленно выдохнул, натягивая на ноги новую, освеженную пару носков. Пожал плечом, накидывая себе на плечи рубашку и поправляя воротник. Натянул брюки на бедра, застегнул ремень и пуговицы. Кинул увесистую сумку на плечо, кинув туда медаль с кубком и дипломом. Сложил спортивную экипировку в шкафчик.
— А ведь кто тут еще старший, ну… Приказы, смотрите, раздает…
И с этими словами он вылетел из комнаты, хлопнув дверью. На ходу расчесывая белоснежные пряди не расческой, но собственными пальцами, обходя по темным коридорам десяток людей, чьи лица и одежду он не запомнит. Прямо с черного выхода открывался вид на нескромную кипу бумаг, повязанную и прикрепленную к корзине за седалищем велосипеда. Он подошел к велосипеду, разглядывая все это бумажное добро, во всем его величии. Даже судорожно как-то схватился ладонями за лямку сумки. Со стороны его лицо должно было быть очень смешным, раз смех Укропа раздался на всю улицу. Тот довольно жевал печеный пирожок в салфетке. Вкусно пахло картошкой.
— Ты б себя видел!
— Ты как эту дуру везти собрался?! — ахнул Русик, да так и остался стоять, пялясь на кипу, как баран на новые ворота.
— Уж довезем, не беда, — фыркнул Укроп, и откусив еще кусочек пирожка, глянул на брата, двинув бровями — Особенно для таких, как ты.
Действительно, не беда. Кипа достигала своей высотой веток дерева, уткнувшись собой в зеленые листья раннего лета. Русик почти незаметно помотал головой из стороны в сторону, только представляя, как весь день они проведут за развозом всех этих газеточек да журнальчиков по всей Москве. А как же, отец ведь хочет видеть в них закоренелых работяг. Прямо как он сам.
— Так, ладно, я… — Русик замялся, переминаясь с ноги на ногу. — А мне куда? Раз уж вместе развозить собрались…
— О, тебе приготовлены лучшие места этого прекрасного воскресного дня. Будешь глядеть на дорогу и здания города с высоты птичьего полета. — Укроп, вытерев рот салфеткой и запихнув ее себе в карман брюк, сел на сидушку, взявшись руками за руль велосипеда. — И дорожные кочки при случае разглядеть поможешь.
— Так мне что…туда?! — и ему кивнули.
— Ты ж чемпион по прыжкам в высоту! Вот и покажи, как это в реальной жизни можно применить с пользой, а не на стадионе. — и под звуки того, как за бумаги цепляются пальцами и неуклюже опираются о них туфлями, он продолжил. — А то с палкой прыгать он горазд, а тут кипу бумаг оседлать не может…
Он резко впился пальцами за ручки руля, а ногами твердо уперся в асфальт, когда велосипед пошатнулся из стороны в сторону под внушительным весом. Оглянувшись назад, он уже мог увидеть, как носы его туфель вскоре если не упрутся ему в затылок, то точно будут свисать около ушей. Сумка лежала у Русика между ног, выравнивая равновесие. Выглядел так, будто и не запыхался. Ну точно.
— Только не огрей меня пяткой по макушке, когда я пропущу поворот.
— Один пропущенный поворот — один удар пяткой по башке. — и кивнул так важно, что глаза, закатываясь, рисковали выпасть из орбит.
И так они и поехали, выезжая из переулка черного входа стадиона, прямо на улицы города. По узеньким тротуарам ходили мужчины, одетые ровно так же, как они сами, женщины в платьях в скромный цветочек и красными губами, и дети с вареной кукурузой в ладошках. День сегодня выходной, похоже, что город сам дал слегка слабину, сбавил ходу, чтобы на следующий день вновь сделать рывок вперед на пути к будущему. Что в Москве только не было — вот тебе и ГУМ и ЦУМ, стоит лишь доехать, вот тебе сто и один магазин различной, близкой душе и желудку продукции, булочные, винные, молочки… И вот стадион, который был ныне покинут ими. Из уличного радио можно было услышать, как кто-то бил по клавишам фортепиано, да так быстро и живо, что самому хотелось уйти в пляс вместе со взбудораженным сердцем. Хоть он и на дороге, с человеком на горе бумаг.
— Кстати, быстро же ты меня нашел. — задумчиво протянул Русик, держась за гору руками, дабы не свалиться.
— Тебя-то быстрее обыщешься, чем собственные тапки. Мне даже выискивать в толпе тебя не пришлось.
— Все благодаря моей сногсшибательной уникальной внешности?
— Угу. Репа-то белобрысая. — загоготал. Ну точно козел. С козлиной бородкой. — Один ты у нас такой. Стариков на стадионе не было, что уж.
— Ой, тьфу на тебя!
— Кстати о стариках… Как думаешь, какими почестями отец тебя одарит в этот раз?
— Что ты хочешь сказать? — этот вопрос заставил Русика отвернуться от фасадов зданий и он повернулся, глядя прямо на русый хохолок.
— Да ничего такого. — он пожал плечами, и на тихий толчок туфлей в плечо он повернул в сторону.
Очень странную и довольно неприятную тему Укроп затронул, если быть честным. Все в доме — все двенадцать человек и один отец — знали, кто тут любимчик.
Отец породил их на свет, а некоторых еще и принял в семью, когда никого не было рядом с ними. Так Русику говорили, так он считал. И отца он любил чуть ли не до потери пульса. Во всем его почитал, во всем слушался. Стадион — идея и его указ. Не будь с Русиком родного и крепкого плеча, который указал бы ему, в чем и куда стремиться, то он бы не знал, что делать. И таким образом пытался сделать из Русика следующего лидера своей страны — крепкого, стойкого лидера. Сделать его примером для всех. Для всего мира.
Из стадиона их путь, по ходу которого они раскидывали людям свертки газет, лежал в самый центр города, и проводить такую дорогу в молчании было не то что неловко, просто было неправильно. Все-то он знает, понимает, как учил его отец. Надо просто…найти тему.
А он именно что и нашел ее, как глянул у себя сбоку. Все-таки эта кипа могла держать в себе не только выдержки из выпусков Комсомольской правды, но чего-то более…неправдивого. Экзотичного. В центр же направляются, как никак. И кончиками пальцев Русик подцепил глянцевую обложку, вытаскивая ее уже из слегка поредевшей горы. Теперь он хотя бы не ударяется лицом об ветки, и то хлеб.
— Ух-ты…
— Ты чего там? Птичку увидел?
— Да нет… Просто… — лизнув палец, он пролистнул страничку.
— Ты что, журналы воруешь? — Укроп хотел бы повернуть голову и устремить на него свой возмущенный взгляд. Только вот этот самый взгляд от дороги отрывать нельзя
— Ну, говоря о почестях, которые мне <b>не</b> воздаст отец… Э-ээ, поворачивай давай.
Укроп, в шоке вдохнув, посмотрел назад. И тут же заворчал себе под нос. Он пропустил поворот. А так бы столько времени сохранили!
— Ну вот те на те, минуту назад сказать не мог, или журнальчик настолько интересный? Вот я сейчас как сверну, и этот мусор быстро у тебя из рук выпадет.
— Сам за дорогой следи, слышишь! И вообще, какой это мусор, ты хоть понимаешь, что говоришь? Тут кто-то выскребал из-за бугра журнал о звёздах, это, блять, бриллиант!
Они услышали, как из колонок началась расслабляющая мелодия джазовой трубы. Солнце начало потихоньку садиться
— Что? Из-за бугра?
— Этого самого бугра. Ой, ну ты только глянь, ну тут вообще атас, конечно…
— Что? — заинтересовался, смотрите-ка. Головушкой дернул.
— Дыньки-то наливные-е, мама дорогая…
— Где? — голос Укропа звучал все более взвинченным. Поди еще вот-вот руки у него от нетерпежа затрясутся и не смогут держаться за ручки.
— У-у-у… — Русик протянул, да так гортанно, что можно было не сомневаться: диво там было отрадное — Чёрненькая.
Остановка была настолько резкой, что бедные колеса заскрипели, моля о пощаде. Русик в этот момент всеми возможными силами зацепился за кипу, дабы не свалиться и не разбить лицо об асфальт. Но журнал из рук не выпустил. Укроп, пыхтя, то ли от того, что целый день жал на педали, то ли от чувства явного негодования, что кто-то ему не показывает кое-что очень интересное нарочно и лишь заводит. Он приложил велосипед к кирпичной стенке, а самого Русика схватил за ноги, заставляя слезть с бумаг сию же секунду. Как дите, которому не дают сладкую сладость. И сжалились над ним, опускаясь на плитку, стуча каблуками туфлей.
— Внеплановая остановочка? — Русик держал руки за спиной. Там и журнал.
— Да, — быстро кивнул он, вытягивая перед ним ладонь в яром требовании — Дай быстро сюда!
В таком состоянии он не хотел бы перечить младшенькому. Стояли они под фонарем, который вот только-только загорелся перед наступающим вечером. Подозрительно выглядело со стороны, наверно.
Русику думалось, что Укроп решил изъять у него этот журнал по разным причинам: первое — отдать в местный корпус правоохранительных органов, чтобы донести на нерадивого, что посмел привезти подобное в их державу. Впрочем, отмел он этого вариант тут же. Укроп он хороший, не такой. Любитель нового. Второе — он мог просто распыхтеться, потому что, ну, смотрите, умудрился в чужую собственность глядеть, которую они просто доставляют.
И на третье он подбивал сам, но никак не подразумевал. Укроп, вместо того, чтобы унестись с журналом доносить или чтобы сунуть его обратно в кипу, он начал листать его. Уперся стеной в стенку под фонарем, и Русик вместе с ним молча.
Листал долго… Картинку за картинкой рассматривал, зрачки у него по каждому изгибу прекрасного напечатанного на бумаге тела проходились. Что уж тут таить — девушки все как на подбор. Длинноногие красавицы, волосы как гривы у лошадей, лица миловидные, улыбающиеся. И лишь изредка на них было что либо надето. Хотелось бы узнать, кто осмелился сюда такое протащить, да еще доверить доставке. Нужно выпить за здоровье этого человека.
— Почему она такая темная? — единственное, что сказал Укроп, разглядывая страницы. Нет, его наверняка многое там заинтересовало, глаз да зацепится, но…что-то было куда интереснее. К счастью, брат старший ответ знал.
— Дурачок, ну? В шахтах работала, ясен хрен. У них в СэШэА совсем нет простого человеческого уважения к бедным женщинам.
— Это что ты такое сказал?
— СэШэА! Страна такая, ну! Будто отец тебя совсем географии не учил.
— Учил-учил… А тут вот по другому написано, — и тыкнул пальцем в три латинские буквы на постере с коренастой блондинкой, в одном звездном бикини и ковбойских сапогах со шляпой. — Как это они себя так величают?
— Дурачок? Еще и читать не умеешь? Видно же, что УСА написано.
Укроп выдохнул, и на выдохе его пробрал смешок. Он закрыл журнальчик, улыбаясь, а затем всучил его Русику обратно в руки. Мол, чтобы сам потом его же и сунул человеку в ящик, хватит ему уже на кипе сидеть, как курица на яйцах. Сел он за управление в духе приподнятом, и когда дождался, пока сзади него снова воссядут на бумажный трон, он тронулся вперед: по вымощенной плиткой дороге, и можно было наслаждаться ударом резины об эту плитку. Вот люди уже начинают зажигать огни у себя в комнатах. В ранее казавшихся пустых, темных окнах, теперь сидели люди.
— Только домой ты такое не тащи, сестре будет неприятно знать, да и отец нагоняй устроит, — Укроп покачал головой, слыша, как за его спиной хмыкнули с набитым булкой ртом. Заскочили в булочную, а то ну совсем не обедали, а тут и ужин скоро.
— Да сам поди у себя пару штук таких прячет
— Ба! Ты же знаешь, ему такое не нужно! Когда у человека в жизни было по 12 женщин, в следствии которые дали ему таких детей, как ты, я, Белка, то…
— Жми на педали, умник. — буркнули ему. Но тут же отошли от темы, все же с забитым ртом. — Кстати говоря о Белочке… В кино-то ее сегодня успеем сводить?
— Я-то думал, она для этого себе молодого человека нашла, чтобы он ей и пряжи покупал и в кино водил.
— За нос они ее только водить будут, ишь! Не доверяю я сестренку кому попало, как и отец. И тебе не стоит. И не ворчи, что она уже взрослая женщина, ля-ля, тополя. Она же добрая, пропускает все через себя, чужие переживания переносит как свои собственные. Вот и обдурят ее легко.
— Ну вы хоть даете ей самой закупаться и гулять по городу с подружками, уже хлеб.
— Не ворчи, я ж говорю. Поворачивай лучше, нужно отдать этот журнал нашему герою. — и тыкнул так же носом туфли ему в плечо
Завернутый конусом журнальчик отправился в почтовый ящик, с фантомными пожеланиями всего лучшего хозяину квартиры. Долгих лет, счастливой жизни и красавицы жены.
И вот до дома осталось совсем ничего — как и до премьеры фильма, на который так хотела сходить Белка. Вечерний сеанс проходил в кинотеатре Художественном, может, еще успеют, еще же есть время. Не могли же они дольше разглядывать журнал, чем заняться дорогой к сестре, верно ждущей братьев в отчем доме.
На скорых порах можно было заметить, как по вечернему городу ходят дамы в платках и пальто, мужчины в пиджаках и шляпах. А на стенах зданий Русик краем глаза подмечал ало-красные плакаты с символическими лозунгами и боевитыми позами. Ему показалось, что где-то рядом с их домом тоже вешали какой-то плакат, на всю стену… Стоит глянуть, что там такое, верно? Не навредит.
У отчего дома Укроп пришвартовался резко, без всякого промедления. От того Русик неуклюже спрыгнул с корзины, глянув на брата с прищуром, нахмурив нос.
— Айда, черепаха! — махнул рукой и только его и видели. Убежал домой.
Тогда Русик успел только закрыть за собой скрипучую дверцу квартиры — та была открыта после того, как Укроп радушно оставил ее нараспашку для обозрения всему подъезду. Родная квартира приняла его с теплом и приятным пряным запахом с кухни. Стены, на которых развешены пейзажи местных красот природы и именитые личности эпохи, приятно были освещены тусклым желтым светом лампы. От того казалось, что в помещении такая полутьма — таящая семейные тайны и секреты. На тумбе стояли в горшке заботливо подаренные красавице-сестре цветы от кавалера. Вся квартира его гнала, но добрый жест был оценен. Насколько он помнил, эту петунии. И кажется, что чайник вот только что сняли с плиты.
Снял он с себя сумку, которая за весь день уже успела так надоесть, что плечо начало ныть. Вытащил оттуда медаль, кубок.
И только он надел на ноги тапки, чтобы пройти к себе, поставить еще пару наград в такую же кучу на полку, как эти самые награды чуть не выпали у него из рук, стоило ему шагнуть чуть дальше коридора у входа.
— Белочка…
— Что? — с вопросом девушка слегка взмахнула руками.
— Выглядишь сногсшибательно.
— Ты думаешь? — она на месте покружилась на носочке, как настоящая фарфоровая балерина из французской музыкальной шкатулки.
— Я не думаю. Я знаю и вижу. — покачал Русик головой.
Глаз цеплялся за всё: за пальто бежевого цвета, пошитое у лучших портных города, длинное платьице в ромашку, прикрывающее тощие коленки, белые туфли на маленьком каблучке. Но самое главное, чем Белочка цепляла взгляд, так это своим ликом. Веснушки, как парад огоньков, разбросались по её белому личику, преимущественно осев на ее пухлых щеках. А эти глаза — большие, зеленые, как вечнозеленые ели лесотундры, пышные ресницы хлопали каждый раз, стоило векам сомкнуться. И волосы, рыжие беличьи локоны, распущены и касались худых плеч. И на макушке был разноцветный платок, слабо повязанный на тонкой шее.
Белка миловидно улыбнулась, услышав братскую похвалу.
— «Сногсшибательно»? И это все, что ты хочешь сказать?
— Укроп, ну что ты, как шакалье кидаешься. У Русика свой способ сказать мне приятное слово.
— Шакалье! — хохотнул Русик, и если бы мог, хлопнул бы с размаху себе по коленке.
— Обижаешь, сестренка. — не дав ему скиснуть, Белка обняла Укропа за руку, положив щеку ему на плечо:
— Лучше отведи меня до машины, будь добр. Вы и так прилично опоздали на своей подработке, еще время на цапанье потратите.
— Отцу это всё выговаривай, его милостью мы теперь пашем как волы.
— Не говори ты так, Укроп, он же как лучше для вас хочет.
— Действительно, братец, а ну давай не нагнетай и веди сестру к машине, она же просит.
Тогда они стали подходить к выходу. Белка ждала, когда Укроп натянет пиджак и туфли, а тот, держа ложку в руке, помахал ей в сторону Русика.
— А ты чего?
— А я к вам выйду сию минуту, вот оставлю все это добро на полочке. — и гордо приподнял у себя на руках медаль с кубком, которые все это время держал как в тисках.
— Смотри, не выйдешь, без тебя уедем.
— Только напомните, на какую картину идём глазеть-то, а то приоденусь как вахлак, глазами опорочат.
— Обычный киноконцерт, Русик, не стоит волноваться насчет внешнего вида так сильно. Ну… Только вот причешись, хотя бы. — Белочка заботливо ткнула пальцем ему на челку, и от одного ее лучезарного прикосновения ему хотелось вытянуть улыбку до самых ушей. Он неловко ахнул, вспомнив о своей шевелюре, зачесанной лишь одними пальцами.
— Причешусь. Обещаю.
И когда Белка только натянула перчатки себе на ладошки, он развернулся со своим добром в руках, слыша, как дверь легонько захлопнулась.
Его комната напоминала склад всякого рода кубков разных цветов и наименований, медалей разных мест (чаще, конечно, первых). Только полка с наградами была ухоженной, ведь именно она сейчас служила для него жизненной целью, ее потенциалом.
Поставил кубок, повесил медаль… и задумался. Кем ему еще быть, как не идеальным примером для всей страны, правильно? То-есть, гляди на эту полку, а тут раз и пронесется вся его жизнь в пионерии, только гляди на награды, когда и за что получены. Так отец и запряг его работать на жителей города, помогать им во всех возможных насущных делах, каждым понемногу. Даже Укроп ему помогал. Но его не восхваляли на радио и телевидении как героя спорта нынешней и будущих эпох. Напротив, он отказывался иметь с этим что либо общее.
Ведь: «Они же слабее тебя, они обычные люди. В чем смысл соревнований, если победа всегда за тобой?» Попрекать мастак…
Такой ведь он, как и все — обычный. Похожи они, ничем не отличается.
Правильно?
Он услышал, как входная дверь хлопнула во второй раз. И выглянув из-за дверного проема, он увидел не брата или сестру. Отца.
Он, как всегда хмурый, одна большая морщина, снимал с рук черные перчатки, с плеч стягивал коричневое меховое пальто. Его рыжие волнистые волосы слегка спутал ветер, от того укладка выглядела неаккуратно, но зато довольно хаотично для его-то суровой персоны. Странно было то, что присев на стульчик, дабы снять сапоги, он как-то нервозно почесал глазную повязку, едва касаясь пальцами. Никто в семье никогда не видел его без повязки, а историю ее кровавого возникновения мало кто решался мусолить лишний раз. Щетина стала у него только более ярко выраженная, будто и не брился эти несколько дней. И глаза такие уставшие…
— Отец? — Русик вышел в коридор. Все еще растрепанный.
— Сынок, — кивнул он, произнеся такое ласковое слово таким образом, что оно звучало как официальное армейское звание. Он выдохнул очень тяжело, будто последнее время без остановки курил и курил. — Сынок…
— Да, отец. — Русик кивнул, сложив руки за спиной и выпрямив спину.
— Слышал обращение?
— Обращение? По радио, то-есть?
— Значит, нет. Интересно, — наконец-то он снял сапоги. И заглянул своим единственным янтарным глазом Русику прямо в нутро. Как бы он не любил отца, а ощущения от своего взгляда он вызывал пугающие. Особенно…сейчас.
— Отец… — он вздохнул. Тоже ведь обязан принимать участие в судьбе своей страны. Какое бы оно ни было. — Что произошло? Что случилось?
— Ко мне, — твердо сказал тот, ступив голыми ногами по холодному полу, — Сегодня объявляют в последний раз.
«Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление. Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну… Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!»
Неприятно стало до боли — живот стянуло, засосало под ложечкой, пальцы впились в ладони.
— Как… Как напали? Что значит… — он сглотнул вязкую слюну. — Отец…?
— Напали. Без всяких претензий к Советскому Союзу. Без всяких претензий ко мне. Еще вопросы?
Отец опирался ладонями об стол, напряженно держа плечи, уткнувшись взглядом в коробок, который вещал такую важную новость. Сын же сидел, прикусив губу.
— Д-да… Да! Куча вопросов! Ты же сказал, что пакт о ненападении становится гарантией всему! Как твои люди это проглядели, почему никто даже не задумывался, что такой союзник может вогнать нож в спину?
— Нет больше никакого пакта. И я позабочусь, чтобы мир позабыл о нем. Это была ошибка. Грубая и позорная. И ты забудешь о нем первым. Понятно?
— …Понятно. — он кивнул, нервно выдохнув. Вот только сегодня же он разъезжал с братом по городу, собирался пойти с сестрой в кино, а вот уже война и кровожадная армия стремится к ним быстрее ветра?.. Бред какой-то… — А брат с сестрой в курсе?
— Еще нет. Ты им передашь эту новость.
— Почему я?
Отец встал над столом, сложил ладони перед собой. Посмотрел сыну в глаза.
— Я отправляю вас на фронт.