Борис огляделся. Он не был на Ленинградском вокзале… давно.

      «С тех пор, как здесь ночевал», — поудобнее ухватился за ручку чемодана.

      — Ой, я могу сам, — заверил Матвей.

      — Лучше моги рюкзак держать. Документы, билет, телефон, зарядка? Кошелек?

      — Ты уже спрашивал, — улыбнулся Матвей и по привычке потянулся поправить волосы, с удивлением провел по выбритому виску.

      Борису понравилась идея с ассиметричной прической: с одной стороны шрам был по-прежнему прикрыт, а с другой — видны красивые черты худого лица. Собственные волосы слегка мешали. Расчесывать их и мыть даже через день казалось хлопотно, но когда за щетку брался Матвей, становилось приятно.

      — Все равно перепроверь, — попросил Борис. — И это… позвони, как доедешь.

      — Обязательно!

      — И Гулю набери, она просила.

      — Ой, ей я буду вообще всю дорогу звонить. Она очень ругалась, что я «поперся в такую важную поездку первого апреля».

      — Не знал, что она суеверна.

      — Я тоже, — Матвей поправил лямки рюкзака и ласково взъерошил Борису волосы на затылке. — Так лучше. Ты уверен, что я могу уехать?

      Они давно все решили.

      После того, как дело со Стасом закрыли и прошли скромные похороны, где из «гостей» появились лишь Гуля с Никитой Кимычем, Матвей на два месяца перебрался к Борису в Волоколамск. Там их поджидала слезливо-радостная тетя Надя и Касым с семьей. И куча дел. Идею пристройки отложили за неимением средств, зато сделали посильный ремонт в спальнях и собрали две дополнительные кровати, чтобы когда на каникулах к ним приедут погостить Алиса с Ксюшей, всем хватило койко-места. Казалось, Матвей готовился и волновался больше остальных, но все равно первый день старался не высовываться, так что Борису пришлось почти выманивать его.

      Вечера они проводили сидя на веранде с включенным фонарем или читая, каждый на своей кровати. У них собралась причудливая книжная полка, состоявшая напополам из суровой русской классики и бульварных романов. Правда, Ксюша познакомила Матвея с сетературой, так что он пока перестал пополнять свою коллекцию, все чаще читал с телефона, смешно пунцовея и категорически отказываясь показывать, что его настолько поразило. Борис в целом был не против: он мог не спеша соорудить им полки побольше без страха, что они утонут в дикой смеси Солженицына-Платонова и «Рабынь-королев-принцесс-воровок-любви».

      О том, что Матвею нужно проведать родителей, говорилось не раз. Он накопил денег на билет, прожитье и гостинцы, заручился моральной поддержкой Веры, болтавшей с ним частенько по телефону.

      «Уверен, он справится», — успокоил сам себя Борис, шагая следом за Матвеем по перрону. Вид его высокой фигуры с прямой и узкой спиной успокаивал. Борис не замечал других пассажиров и провожающих, не сомневался, что и на них никто внимания не обращал.

      «Если я что-то в этой жизни и понял, так это то, что надо жить вот прям щаз. И не париться. Особенно, когда ты уже седой».

      — …ничего?

      — А?

      — Я говорю, Борь, точно ничего? — Матвей развернулся к нему, мягко улыбнулся. — Ты не будешь бояться или вроде того?

      — А ты хочешь, чтобы я боялся? Ты скажи, тогда…

      — Ой, нет! — рассмеялся. — Я постараюсь скоро вернуться.

      — Вернешься, когда вернешься. Тебя так-то Гуля еще ждала.

      — Борь, я буду звонить и писать каждый день.

      По громкоговорителю объявили, что поезд отправится через десять минут. Матвей вздрогнул, как испуганный заяц, спешно потянулся к Борису, тот охотно обнял его, следя за тем, чтобы никому не помешать и чтобы никто не вздумал как-то косо на них посмотреть. Человеческая толпа засуетилась, медленно разделяясь на две части: одна запрыгивала в поезд, другая — теснилась к выходу с перрона.

      — Прости, Борь. Еще немного, — попросил Матвей на ухо.

      — Да все в порядке, — похлопав выпирающим из-под легкой весенней куртки лопаткам. — Родителям там… поклон что ли передай.

      — Обязательно! Я им скажу, что встретил замечательного мальчика.

      — Да ну? Меня потом с ним познакомь.

      Матвей смеялся. Было приятно отпускать его вот такого, веселого, бодрого. Да и Бориса не тревожила разлука, он не сомневался в том, что они поступают правильно и что они непременно встретятся.

      «Но, Боже, какой же я тебе “мальчик”? Это скорее ты. Мой любимый седенький мальчик. Кх-м. Ладно. Скажу ему это как-нибудь потом».