I

      Борис не отмечал свои дни рождения. Сперва потому что этот праздник ассоциировался с отцом, для которого это было отличным поводом, чтобы выпить. Тогда в гости приходили исключительно взрослые, в основном уже подшофе. К ним полагалось выходить, с благодарностью принимать однотипные комплименты про «во вымахал», «растешь» и — самое мерзкое — «весь в отца, порода!» Борис никогда не понимал, о какой такой породе шла речь, ведь он же человек, не животное — «В отличие от этих, красноносых» — но спрашивать, а тем более спорить по детству не решался. Пока отец вел гостей «в зал», мать хлопотала у плиты. Она торчала там с утра до вечера, силясь из их скудных запасов соорудить что-нибудь наподобие торжественного обеда, грозно шипела, чтобы Борис не мешал ни ей, ни отмечавшим мужикам. Единственное, что хотелось в ту пору загадывать — чтобы день рождения кончился без скандала и драки. Что примечательно, желание никогда не сбывалось, поэтому чуть повзрослев, Борис предпочитал сбегать из дома и слоняться по улицам до глубокой ночи. Иногда его звали к себе одноклассники, те, с кем он вроде как дружил, даже устраивали свои посиделки с пивом и чипсами, но Бориса подобное скорее смущало, чем радовало. И потому что вроде как снова приходилось терпеть вокруг пьяные рожи, и потому что полагалось испытывать благодарность за дружеский жест, но ничего, кроме смеси стыда и раздражения, внутри не возникало. Борис отлично понимал разницу между своей семьей и семьями одноклассников, а в день рождения эта разница просто ощущалась особенно четко.

      В тюрьме существовали четкие правила: на праздник полагалось проставляться. Обыкновенно накануне к заключенным приезжали родственники, привозили передачки. Поскольку Бориса не навещали и у него ничего, кроме лично им заработанных у станка денег не было, то и шиковать особо не получалось, поэтому сокамерники его не дергали, даже собирали ему сигарет, отсыпали конфет к чаю, некоторые, не знавшие про статью, желали поскорее вернуться в родной дом.

      С Верой вообще вышло неловко. Она-то была той еще тусовщицей, да к тому же любимой и единственной дочерью, так что у нее ассоциации сложились абсолютно другие. В самом начале их отношений устроила Борису вечеринку-сюрприз в клубе, позвала одногруппников с психфака, людей исключительно приличных, с фамилиями, естественно, без зэковского прошлого и всякого представления о нем. Борис растерянно благодарил и с каждым новым гостем все дальше отходил от общей толпы, вплоть до того, что остаток вечера он провел у подсобного помещения между ящиками с пивом и пустыми картонными коробками.

      «Социализация, или как там ее, пошла не по плану. Бедная Вера. Она тогда выглядела чертовски виноватой. Хотя с чего бы? Она же хотела как лучше».

      К счастью, Вера все быстро поняла. Больше на Борисов день рождения никого не звала и своим родителям запретила приставать к ним двоим с разговорами про «так не принято» и «семейные узы», позже вкратце объяснила и Алисе, что папе шум вокруг себя в принципе не нравится, не нравится особенно в эту конкретную дату. Ограничивались вкусным обедом и совместным просмотром «Барона Мюнхгаузена». Алиса иногда к ним присоединялась, всегда рисовала открытки и лепила из пластилина зверей.

      Всего этого более чем хватало. Борис сам иногда забывал про то, что двадцать третье ноября — это какое-то особое число. Поэтому когда Матвей заговорил про «взять отгул-приехать-отметить», стал привычно отказываться, но тот так упрашивал, что в итоге пришлось сдаться.

      — Ой, Борь, ну мы тихо отметим, ладно? Это же не абы какой повод, это юбилей. Это важно. И потом… я прошлогоднюю дату так по-идиотски прошляпил. Так что… немного, можно?

      «И вот как ему отказать? Особенно если ему важно. В конце концов, это ж выходные. Как бы ничего необычного. А то, что он подольше останется, это правда хорошо».

      — Но вообще удивительно. Мы вот все праздники отмечали, — рассуждал Матвей, когда созванивался с Борисом и договаривался о том, как они проведут субботу. — И в «гнезде», и на зоне. Там, конечно, куча нюансов было. Ну, что угол обиженный, что порядки строгие. Но и там изворачивались. Что-то друг другу да дарили. На инструментах играли. Это вроде как помогало, знаешь, отвлечься от нашего положения. Отношения в том же углу наладить. А когда тюремного шампанского накатишь, совсем хорошо.

      Борис слушал поток странных, очевидно важных для Матвея воспоминаний, иногда усмехался, при упоминании того же шампанского: в их камере ничего, кроме чифира и контрабандного спирта, не наливали. Истории звучали трогательно, но все же предчувствие не давало расслабиться. Борис не хотел ни подарков, ни посиделок в ресторане на Революционной улице, как бы Матвей ни уверял, что все у них пройдет чудесно.

      И вот пятница, половина двенадцатого ночи, они сидят на кухне.

      Борис мрачно чешет бороду, наблюдая за тем, как щенок, младенчески пухлый и неповоротливый, крутится у миски с паштетом, тычется с размаху в нее мордой, разбрасывая еду по полу, пока Матвей, сидя на корточках рядом, безуспешно и ласково просит:

      — Ой, ну ты жуй хотя бы… Ну… Аккуратнее, маленькая. Ты же вся уже снова чумазая…

      Сам он был не лучше. Его ярко-желтую куртку они сразу сунули в стиральную машину в надежде на чудо, а на светлых голубых джинсах до сих пор виднелись отпечатки лап и грязные полосы.

      Когда Матвей не приехал к назначенному времени, Борис напрягся. Походил туда-сюда вдоль перрона, вглядываясь в лица пассажиров. Сверился с расписанием, перечитал переписку. Когда Матвей не ответил ни на сообщения, ни на звонки — в голову полезли всякие дурные мысли и воспоминания. Так что когда тот вывалился из следующей электрички весь взъерошенный, мокрый и перемазанный в земле, Борис был готов рычать. Но обнаружив у Матвея подмышкой щенка — опешил.

      — Ой. Я ее случайно нашел! Я почти к тебе приехал, вышел в тамбур покурить. Да-да, это неприлично, я знаю, но погоди! Мы подъехали к Устиновке. Смотрю, кто-то прямо из вагона выкинул ее. Прям за шкирку, Борь, представляешь! Ну, я и выскочил… Думал, схвачу. А она убегать… Двери закрылись… В общем, минут пятнадцать я ее вытаскивал из-за ограды, потом электричку ждали, а она вырывалась. Я даже телефон взять не мог. В общем, вот… Прости, пожалуйста.

      Борис кивал на рассказ, нервно косясь то на щенка, то на исцарапанные руки Матвея, параллельно искал в навигаторе ближайшие к ним зоомагазины. Щенок категорически отказывался сидеть смирно, всю дорогу в машине он визжал и скакал по коленям Матвея. В магазине пытался убежать. Когда его поставили в душе, открыл в себе второе дыхание и согласился затихнуть только ради перерыва на ужин.

      — Ой, ну наконец! Я боялся, что она себе что-то отшибла, когда упала на перрон. Я вроде проверял лапы-хвост. А ты была просто голодная, да? — ласково потрепал щенка за ухом.

      Та после тщательного мытья оказался невнятного серо-коричневого цвета с белой мордой и светлыми бровями.

      «Ужасно бестолково».

      Матвей же, судя по всему, был в полном восторге. Он ни на секунду не переставал умиляться и словно бы совсем не устал от непрерывного лая.

      — Мне так нравятся ее лапки!

      — Они огромные, — со вздохом подметил Борис. — Она вырастет в лошадь.

      — Да-а? Это можно вот так определить? Здорово! Я не знал. Борь. А ей сколько?

      — Месяца два, не больше.

      — Ой, да она совсем кроха! Мне всегда было так необычно, что, знаешь, из маленьких малышей вырастают большие коты и собаки. Да, с людьми так же, но как-то медленнее. О. Она все съела, — Матвей отодвинул пустую миску. — Борь.

      — М?

      — Ты… сердишься, да?

      — Нет, — соврал Борис и тихо вздохнул.

      Матвей улыбнулся:

      — Прости. Я повел себя неосмотрительно… Ты сильно волновался?

      Борис смущенно растер шею:

      — Неважно. С ней-то что делать?

      — Ой. Я, признаться, не очень… Я как-то об этом не подумал, — Матвей взял заметно присмиревшего после еды щенка и усадил себе на колени. — Мне ее просто жалко стало… ну, смотри, она же правда славная! Ей можно поискать дом.

      — Наверное, у нас есть какой-нибудь собачий приют. Я просто не интересовался никогда.

      — Прию-ут, — повторил Матвей грустно. — Я, честно говоря, собачьих приютов не видел. Но звучит не очень… приятно? А ее оттуда точно заберут? Щенков же быстро забирают?

      — В основном только их и забирают, — Борис осекся.

      «Грубо получилось?»

      Но Матвей будто бы и не обратил внимания, он продолжал любоваться щенком и чесать сырые после душа уши.

      — Ну… я могу поспрашивать. На станции там, у заказчиков. Вдруг кому-то нужна собака. Но я не уверен…

      — Ой, Борь, ты спроси. Я тоже спрошу-напишу… Гуля точно мимо, она и так с Кешей и Кимычем вся в мыле. Веня тоже не возьмет… У них с Леней игуана. Я не рассказывал? Ой, это забавно… Но потом-потом. И… надо же чтобы хороший человек был, ответственный. А то ее, кажется, какие-то вот такие недоделанные хозяева и выкинули. Это жестоко, — Матвей бережно вытер щенку морду рукавом водолазки.

      «Сомневаюсь, что в его окружении найдется кто-то ответственнее Гули. Но это точно будет звучать грубо».

      — Ну… в крайнем случае, я заберу ее к себе в Москву.

      — Вот это точно жестоко, — нахмурился Борис. — Говорю ж, она будет огромная. Ей в однушке тесно. И потом ты работаешь, она мелкая, будет оставаться одна. Не надо. Пусть пока… — «Что?» — тут поживет, а там — «Что?» — сообразим чего да как.

      Матвей совершенно расцвел, как Борис ни старался держать суровую мину, тот очевидно его не боялся.

      — Правда? Ой, здорово-здорово! Борь, спасибо! — потянулся обнять, но сам себя удержал. — Мне бы переодеться и руки помыть. А то время… — повернулся к настенным часам. — Ой. Уже полночь? Черт. Я как-то это упустил… Я, признаться, все это по-другому представлял. И подарок у меня был… другой. С-с днем рождения?

      — Ага. Спасибо, — вновь вздохнул Борис и пошел мыть миску из-под паштета.

II

      Щенка назвали Лушей.

      — Полностью — Лукерия. Но это для паспорта. Я прочитал, что у животных тоже есть паспорта, там отмечаются все прививки, аллергии. Очень удобно! — рассказывал Матвей.

      Параллельно скидывал Борису в «Вотсап» всякие полезные ссылки с расчетом корма на вес питомца, списком прививок, а еще игрушки-игрушки-игрушки, они так часто мелькали в сообщениях, что когда Борис открывал для чего-то ноутбук, там всплывающая реклама тоже на девяносто девять процентов состояла из мячиков, фризби и плюшевых игрушек лис, кроликов и кошек разной степени неправдоподобности и уродства.

      За четыре дня Луша освоилась. Запомнила, где лежали ее пеленки, где стояли миски, а где разрешалось валяться и играть — практически везде. Матвей вроде и пытался не пускать ее на диван и кровать, но делал это так неумело и робко, что Луша воспринимала запреты как часть игры, лезла с завидным упрямством, разве что не могла вскарабкаться пока из-за малого роста.

      «Вопрос времени».

      Не отходила от Матвея ни на шаг. Бегала за ним по коридорам, караулила у ванной комнаты, в прихожей, когда тот выходил на крыльцо покурить. Иногда вовсе цеплялась зубами за штанину и волочилась следом, нелепо и абсолютно не страшно рыча.

      Матвей был от Луши без ума. Делал за день тысячу и одну фотографию, сотни видео. Поначалу вроде как для пользы, он написывал всем гнездовцам, но получал в ответ однотипное «нет, прости».

      «Логично. Они свою жизнь налаживают, им не до питомцев. Они сами в некотором роде учатся быть не в чьей-то собственности».

      Матвей не слишком расстраивался отказом. Фотографировал Лушу со всех ракурсов, бегал от нее по дому под заливистый лай и сочинял куплеты:

      — Луша-луша́! Как ты хороша!

      Или:

      — Лушка-лушка-лушка! Розовое брюшко!

      Использовались и другие эпитеты, неизменным оставалось то, что Матвей и Луша не разлучались и оба пребывали в невероятном восторге друг от друга. Как бы Борису ни хотелось проявить характер и показать, что он по-прежнему недоволен таким безответственным поступком, но вид обоюдной радости умиротворял.

      К концу четвертого дня всем стало ясно, что Луша никуда от них не денется.

      — Ой, Борь, ну это же хорошо! Помнишь, ты сам говорил, что любишь собак?

      — В сравнении с кошками — да. А так хлопот с ними…

      — Прости. Обещаю, я буду помогать с ней. По выходным гулять, высылать деньги. Ой, ну что ты так страшно смотришь?

      — Ты можешь себе представить, чтобы я разрешил тебе высылать мне деньги? Нет, если ты хочешь меня обидеть…

      — Нет-нет, — Матвей с улыбкой повис у Бориса на шее, поцеловал в щеку. — Ни в коем случае. Борь.

      — М?

      — Спасибо. Что разрешил Луше жить у тебя и вообще… Что потакаешь мне.

      «А что мне остается?»

      — Уверяю, вы с ней поладите.

      «Придется. Иначе я тоже буду в каком-то смысле поступать с ней жестоко. Вот уж она точно не виновата, что ее так выбросили».

      Борис, в целом, смирился с идеей щенка в доме. Луша вела себя забавно: охотилась на ноги Матвея — «Разве не кошки так делают?» — смешно топала, обожала все игрушки, что ей приносили, особенно тапки и носки Матвея, ела с таким аппетитом, что корм ей стирали потом в четыре руки с бровей. А главное, Матвей был счастлив, весь светился, таскал Лушу по дому как ребенка, баюкал и зацеловывал.

      В общем, все было в порядке, ровно до момента, когда Матвею не настала пора уезжать. Он долго собирался, объяснял про паштеты, пеленки… И так до самого вокзала.

      — Моть, я тоже с вами жил.

      — Ой, прости! Я не в упрек, мне просто… Для надежности. Ты играй с ней, хорошо? Чтобы она не грустила. И фотографируй мне ее. Ладно? Я оставил ей свой лонгслив. Ну, знаешь, чтобы она меня не забывала.

      — Это вряд ли. За неделю-то?

      — Ой, ну а вдруг? Потом я взял отгул, возможно, мне на этой неделе придется отрабатывать. Скоро Новый год, у нас будет куча смен. И очень-очень много «Анны Карениной». Клянусь, этот поезд мне будет в кошмарах сниться… Так. Я заболтался. Пока, Борь. Спасибо тебе еще раз. А ты веди себя хорошо, — обратился к Луше другим, шепчуще-ласковым тоном, чмокнул ее в лоб и передал на руки Борису. — Ну вот. Ой, как вы отлично смотритесь! Уже скучаю. Пока-пока!

      Судя по всему, Луша ничего не поняла. Она послушно села в салон машины на переднее сиденье, иногда лишь вставала на задние лапы и смотрела в окно. Дома бодро подбежала к миске с ужином, а когда с паштетом было покончено, принялась бродить по дому, заглядывать в комнаты. Не найдя Матвея ни на кухне, ни в ванной, прибежала в прихожую скрести лапой в дверь. После пяти минут скрежета Борис сдался, открыл:

      — На. Но там его тоже нет.

      Луша вывалилась на веранду, оттуда кое-как скатилась по лестнице, прошерстила весь двор. Борис честно пытался отвлечь ее и игрушками, и тапками, а потом угрюмо, накинув на плечи куртку, сел на крыльце и закурил.

      «И вот что мне с ней делать? Я ж не умею с животными. Как я ей объясню? И надо ли?»

      Обыскав участок по третьему кругу, Луша плюхнулась возле калитки и завыла. Жалостливо, что аж челюсть свело. Ее протяжное завывание удивительно сочеталось с голым ноябрьским пейзажем и унылым настроением Бориса, которое с каждой секундой становилось хуже. Во-первых, его самого часто одолевала тоска после отъезда Матвея, особенно, когда тот задерживался и Борис привыкал ложиться и просыпаться рядом, всюду чувствовать его присутствие. Во-вторых, непонимание, как себя правильно вести с плачущим щенком, ставило в ступор. Борис и волновался, и расстраивался, и злился. Не на Матвея и не на грустную Лушу, а куда-то в космос, чтобы, не дай Бог, никому не навредить.

      «Вот поэтому я это все и не люблю. Живое существо, оно ж все соображает, выразить только не может. А эта еще и мелкая. Сколько ей на нашем?.. Она вот едва привязалась к спасителю своему, а он уехал. Оставил с не пойми кем».

      Луша выла, Борис курил.

      Пару раз достал телефон, чтобы перевести два щенячьих месяца в человеческие года, заодно дочитать про прививки, паспорта, но каждый раз гасил экран и тянулся за следующей сигаретой.

      Все в детстве мечтали о собаке. Вера объясняла, это — нормально. Это и про желание присвоить себе что-то милое, пушистое, наблюдать за его ростом, хвастаться друзьям и одноклассникам, а заодно заполучить безоговорочную любовь. А вот Борис не мечтал.

      «Выходит, я ненормальный?»

      Вера на такие высказывания сердито цокала языком и принималась опять и опять рассуждать об индивидуальном опыте, травмирующих факторах и как те отражались на юном организме, попутно вплетала туда комплименты, весьма грамотно, Борис никогда не успевал отследить, как вводный курс по детской психологии вдруг превращался в хвалебную оду. Сейчас думал, что с Верой лукавил: собак он искренне любил, с удовольствием смотрел на них в кино, читал про них книги, подкармливал, если сам был не очень голоден. Но не мечтал, нет, не разрешал себе. Потому что знал, собаке нужен дом, еда, забота, — из всего списка Борис в детстве мог справиться с последним пунктом и то с переменным успехом. Он же вон из дома сбегал, а собаку куда? С собой?

      «Нет, наверное, оно в каком-то смысле и неплохо. Мне бы на улице подавали».

      Порой Борис воображал возле себя пса. Большого, мордастого, теплого. Такого, чтобы на нем и спалось уютно.

      «Ну, это я "Маугли" начитался. Нафантазировал себе псевдосемью».

      После зоны было не до собак. Они с Верой устраивались, вставали на ноги, потом поднимали Алису. Борису очень хотелось, чтобы у дочери сложилось правильное детство. С днями рождениями и другими праздниками. Как знать, если бы Алиса попросила, Борис бы купил. Даже самую породистую и дорогую, хотя душой всегда тяготел к дворнягам. Но Алиса ограничивалась любовью к плюшевым и нарисованным зверям. Особенно ей нравился «Король Лев».

      «А вот его бы мы едва ли потянули…»

      Мысли о собаке вновь настигли Бориса в первой половине прошлого года, когда начал попивать сильнее обычного и сам медленно, но верно стал превращаться в животное.

      «А там Матвей и… вся эта наша с ним история. И вот куда мне эта мелочь пузатая? Я ж сейчас бодрый, не пью почти. Вроде как весь и везде при деле. Вот поэтому я и не фантазировал. Как чуял, что фантазия эта мне упрется тогда, когда уже и не надо ничего».

      — Ладно, — затушил последний бычок о банку из-под кукурузы.

      Встал, отряхнулся.

      — Лукерия, сворачивай концерт. Погрустили — и хватит. Он тебя все равно не услышит, а на улице… студено.

      Та уже минуты три как перешла на скулеж, на имя не повернулась, но и не вырвалась, когда Борис поднял ее с дорожки. Безвольным мешочком повисла на плече, вздохнула.

      «Ну, кстати, и весит она сейчас… поболе. Ну, а с другой стороны, чего бы и нет, когда паштеты по двести рублей пачка».

      — Надулась? Да брось, это несерьезно, — Борис занес Лушу в дом, бросил куртку на вешалку. — И в какой-то мере не спортивно. И ничего это тебе не даст. Ну поорешь. Простудишься. А мне тебя лечить… Где там его кофта?

      Борис перетащил лежанку к себе в спальню, сунул внутрь лонгслив Матвея, сверху уложил Лушу. Та вяло потыкалась влажным носом в рукав, опять завздыхала, заерзала.

      «Ну я вроде все правильно сделал, да? — проверил телефон. — Еще не доехал. Да и где ему. Он еще где-то в районе Тушино. А потом метро… У себя на Бульваре будет не раньше десяти».

      Обходя дом, Борис медленно занялся уборкой. Брал какую-нибудь вещь и носил ее из комнаты в комнату. Он всегда долго отходил от общения, особенно от общения с Матвеем. Обыкновенно люди его утомляли, даже очень близкие и любимые, тем более с годами, когда он приучился к тотальному одиночеству. Матвей не утомлял, нет, скорее сбивал внутри какие-то настройки, как если громкость на телевизоре изменить, радиостанцию сменить или сиденье в машине под себя отрегулировать. К стандартным обходам кухни-ванной-спальни добавилась возня с пеленками и сбор игрушек Луши.

      Иногда заглядывал к себе, проверял.

       — Слыш, Лукерия. Здорово, конечно, у нас с тобой складывается. Нам бы сейчас обоим с ним больше понравилось, чем друг с другом. Но ты это сразу уясни и прими: он к свободе приучен, поэтому здесь в нашем захолустье удерживать его незачем. Да, тебе может быть грустновато, но это твои эмоции, а не его. Так что и навязывать их ему тоже не нужно. Это грубо. И жестоко. Надо уважать чужое… — задумался. — Все. Уважай чужое все, и будет тебе спокойно, — подошел к своему столу, изрядно заваленному книгами и всяким строительным мусором вроде опилок, кусков скотча и отрывков истертой наждачной бумаги. — Нет, ты можешь попробовать на него обидеться за то, что он к себе расположил, но вроде как ответственность на себя до конца не взял, но это ничего не даст. Потому что ну вот такой он. Он сам таким не нарочно получился. Можно снасильничать. Но так до тебя с ним поступало, знаешь… лучше и не представлять. Хочется же отличаться. Запомниться как кто-то хороший, порядочный. Да и пусть он уезжает, главное же, что он потом приедет, а он обязательно…

      Борис прикусил язык, смекнув, что добрую минуту распинался вообще не о Лушиных переживаниях. Стушеванно обернулся, а та по-прежнему валялась на лежанке, грустно уставившись на Борисову спину.

      «Твою налево. Собаке душу изливаю, вот я… а я ведь трезвый как стекло».

      Откашлялся.

      — Слушай, ну… раз такое дело. Давай ты на кровати поспишь, а? В порядке исключения.

      Борис аккуратно перенес Лушу вместе с лонгсливом себе на плед.

      — В ногах только, ладно? На подушку ты мне свою шерсть не неси… грустную.

III

      Естественно, больше нигде, кроме как в кровати и на подушках, Луша не спала. Борис смирился. Во многом потому что теперь в качестве хозяина признали и его. Луша бегала за ним по дому, караулила, цеплялась за штанины. Внезапно, но подобное внимание нравилось. Борис смеялся, не строго журил и потихоньку разучивал с Лушей команды.

      — Ну, тапки она уже приносит. Правда, всегда разные и в любое удобное время, даже когда не просят. Но мы работаем над этим, — рассказывал он Вере, зажав телефон между ухом и плечом, пока накладывал порцию корма.

      — Удивительно! А ведь я реально думала дарить тебе собаку в этом году.

      — Ты что?..

      — Дорогой, это была бы экстренная мера! Если бы я поняла, что ты перестаешь реагировать на человеческую речь и рычишь на мобильный.

      — Я и сейчас это делаю…

      — Боксер.

      — Что?

      — Я думала подарить тебе боксера. Или стафа… Да-да, ты не мечтал о собаке, но я накидывала идеи. А тут вот как все интересно сложилось. И… Вовремя.

      — «Что не делается, все к лучшему»?

      Борис отчетливо представил, как в возникшей паузе Вера многозначительно закатила глаза.

      — Да, общение с тетей Надей на тебе сильно сказывается.

      — Ей Лукерия тоже понравилась. Она собралась шить ей костюм. Так что мне теперь надо возить ее на примерки.

      — А что сказали ее сто пятьдесят котов?

      — К счастью, они не пересекались. Да я и заехал к ней минут на двадцать. Там забор местами подлатать.

      — А Лукерия тебе, значит, помогала? — ехидно спросила Вера.

      «Ну, в некотором роде… Да».

      Борис быстро смекнул, что оставлять Лушу одну — плохая идея. Единожды они расстались дольше, чем на пару часов — позвали на станцию подменить безрукого человека, что реально из-за своей халатности чуть не лишился обеих кистей, и дома случился настоящий Апокалипсис. Луша стянула все одеяла, пледы, порвала наволочки, сжевала шнурки от трех ботинок, потом стащила все тапки и лонгслив Матвея, слепила себе из этого гнездо посреди гостиной и упала драматично лежать, чтобы у Бориса и мысли не возникло ее наругать. А тот и не догадался, сидел, вымерял, сколько сантиметров не хватало в шнурках, и параллельно гуглил, как поступать с собаками, если те наелись ниток.

      На заказы выезжали отныне вместе. Луша отлично отвлекала внимание пенсионерок, те, завидев ее, начинали ворковать и охать, не стояли у Бориса над душой с расспросами «а чего вы делаете?», «а это для чего?» и т.д. Понравилась Луша и семье Касыма. Сильнее всего, разумеется, сыну. Тот сперва робко наблюдал за ней из-за отцовской ноги, потом медленно-медленно стал подходить, разговаривать:

      — Ты не злая. Ты не укусишь. Не укусишь?

      — Она не умеет, — ответил за Лушу Борис. — Она только скандалит иногда и плачет.

      — Собаки плачут?

      — Да, вполне. Как люди. Она та еще трусиха.

      Узнав такие подробности, мальчишка прекратил прятаться, принялся всюду за ней ходить и вслух рассуждать о том, что «собак пугать нельзя».

      «Славный малый».

      Луше работалось с Борисом чудесно. Она всем радовалась, виляла хвостом, неловко падала на попу, давала лапу. Все за бесплатно, чисто ради внимания и похвалы. Иногда подваливала к Борису, тыкалась мордой в сумку с инструментами или, если Борис сидел на земле, лезла к нему, проводя теплым языком по щеке.

      — Обожди. Минут десять и поедем.

      Казалось, Луша все понимала. Терпеливо ждала, иногда ложилась возле Бориса спать, но стоило кому-то открыть упаковку с печеньем для собак, как она тут же подрывалась и мчалась давать лапу. Две. Три. Борису оставалось лишь ее ловить и снова гуглить про то, сколько двухмесячным щенкам полагалось есть лакомств. Вообще «Гугл» превратился в главного помощника. Борис узнал про специальные шампуни и щетки для короткой шерсти, выяснил, в чем преимущества шлейки перед обычным поводком, нашел местную ветклинику с хвалебными отзывами. Лушу врач назвал красавицей и умницей за то, что та дала себя осмотреть. Разве что на прививке она все же запищала. Борису от ее тихого хныканья сделалось стыдно.

      — …так-то мне ее держать велели. Нормально бы убежать, зубами прихватить там, а она ко мне прижалась. Неловко. Вроде как обманул доверие.

      — Не, пап, ты крутой! — заверила его Алиса. — Помнишь, как ты меня к врачам водил? Ты всегда заходил со мной в кабинет. Но когда у меня брали кровь или вроде того, ты отворачивался. А я думала, что ты боишься, поэтому специально давила лыбу и врала, что мне не больно.

      — Думаю, мы были легендарным дуэтом в твоей поликлинике.

      Услышав новость про щенка, Алиса примчалась в ближайшие выходные. Бритая наполовину, будто бы с каждой их встречей вытягивающаяся все выше и выше, она весело возилась с Лушей и заваливала ту комплиментами и игрушками.

      — Шикарная собака! Очень качественная, — рассуждала, нежно похлопывая по круглому брюху, пока они все втроем сидели в гостиной. — Очень зря ее выкинули. Нет, тебе-то это на руку, но те идиоты сами не знают, чего лишились.

      — Я передам Матвею. Ему будет приятно, он пока ее ловил, все колени разбил. Хотя… Ты и сама можешь ему рассказать.

      — Обязательно, — Алиса на миг замолчала. — Пап, тебе нормально, что я с ним тоже общаюсь?

      Борис удивленно вскинул брови:

      — А почему нет?

      — Ну не знаю. Вдруг ты стесняешься…

      — Не вдруг. Это мое естественное состояние.

      — Пап! — рассмеялась. — Я серьезно. Я рада, что у тебя все так хорошо. Я переживала. Ну, знаешь, что…

      — Что? Что я сопьюсь и умру в одиночестве?

      Алиса нервно закусила губу, притянула к себе разомлевшую от ласк Лушу. В голове у Бориса раздалось отчетливое:

      «Ой».

      — Что ж… — Борис почесал шею. — Это не безосновательно. Понимаю, пьющий родитель — это тяжело, и…

      — Пап. Я видела пьющих родителей. Мельком, конечно. Но все же… У Ксюши вон отец. Или то, что ты пережил в детстве. Вот это реально тяжело. А я тебя, по сути, пьяным никогда и не видела. Я слышала, как ты приходил домой, старался не шуметь и ложился спать на кухне. Потом иногда по голосу, когда звонила, понимала, что что-то не так. Но… Мне было тебя жалко. Это совсем про другое. Так что я рада. Что у тебя есть и Матвей Викторович, и теперь Луша, а то я боялась, ну… я ни в коем случае не думаю про Матвея Викторовича плохо, но я боялась… что если вдруг что-то случится, и вы…

      — Разойдемся? — подсказал Борис.

      — Да! Да. Я же знаю, что люди так делают. Это нормально. Вы меня с мамой научили, что это даже хорошо, когда вы больше не можете жить друг с другом. Но… я беспокоилась, а вдруг это тебя огорчит и… Боже, конечно, это тебя огорчит, что я несу, — Алиса растерла лоб, а Луша, лежавшая на ее коленях, извернулась и лизнула прямо в локоть.

      Борис невольно улыбнулся.

      — Спасибо.

      — Да за что, пап?!

      — За то, что волнуешься. И то, что разговариваешь со мной про такие вещи. Я вот за сорок лет так и не научился.

      — А я тебе очередной кривой подарок привезла… не на день рождения. Просто. Люблю двадцать третье число.

      — Ну, разумеется. Люблю кривые подарки. Эй. Я не хочу, чтобы вы с мамой за меня переживали. Поэтому обещаю постараться. И… если увижу, что не справляюсь, то честно об этом скажу. Обещаю.

      Алиса тоже улыбнулась, стала похожа и на Веру, и на Бориса одновременно.

      «Нет. Определенно, доверительные беседы — не мой конек».

      Луша соскочила с колен Алисы и уселась рядом с Борисом. Почувствовала, что что-то не так? Просто соскучилась? Это не имело значения — одного прикосновения к лохматым ушам было достаточно, чтобы вернуть себе внутреннее равновесие.

      — Ты не хочешь… что-то еще спросить?

      — Да, есть кое-что, — кивнула Алиса с внезапно серьезным видом. — Почему ты никогда не говорил, что у тебя проколото ухо?

IV

      — Ой, Борь, это ужасно! Это прямо очень-очень ужасно! — голос у Матвея звучал в динамике телефон пронзительно и звонко.

      — Может, все-таки не совсем…

      — Ой, нет! Совсем!

      Как они и предполагали, в Оперетте случился предновогодний аврал, поэтому Матвей не мог вырваться в Волоколамск третью неделю. Сильно переживал, извинялся, просил присылать побольше снимков с Лушей. Борис вначале тщетно учился фотографировать ее в движении, непрерывно снующую по дому и улице, потом плюнул и стал снимать ролики. Матвей исходил медом на каждое видео, где Луша носилась по дому с очередной игрушкой или отнимала у Бориса тапки. И опять, и опять извинялся.

      «А я и не злюсь. Мне вроде как некогда… То есть я бы и раньше не злился. Я же соображаю — дела. Хорошо, что они есть. К тому же порядочные и по трудовому договору. Но да, одному как-то тоскливо, особенно зимой».

      За три недели он привык просыпаться от того, что Луша упирается ему в бок лапами и трясет или складывает возле лица фрисби, мячики и все те же тапки. Привык, что завтракают они вместе под бодрую утреннюю подборку на «Монте-Карло» и так же вместе выезжают в город. Нет, скучать по Матвею меньше не получалось, но случалось однозначно веселее, как бы странно это ни звучало.

      «Плюс ответственность. Я ж вроде как обязан за ней присматривать и следить, чтобы она совсем не загрустила».

      Иногда Борис включал Матвея на громкую связь во время их регулярных созвонов, в тайной надежде, что Луша так точно не забудет хозяина номер один.

      «Но сегодня лучше не стоит. А то она наверняка… как там? Разволнуется. Я вот уже… слегка».

      — Матвей, может, ты мне покажешь? Я пойму насколько…

      — Нет! Нет, я вообще в таком виде никому показываться не буду! Я из дома не выйду!

      — А театр?

      — К черту! Я не выйду, пусть увольняют, — спустя секундную пауза. — Ой, прости, Борь. Глупо. Но я так расстроен!

      — Я понимаю, — ответил Борис и не соврал.

      Матвей звонил ему после похода в парикмахерскую. Планировал обновить свою асимметрию перед праздниками, освежиться и навестить родителей приличным, а не замученным перестановками и монтировками и в хвост и в гриву. Вот с гривой как раз не повезло. Борис не до конца разобрался, в чем именно случилась загвоздка: то ли мастер попался другой, то ли они с Матвеем друг друга недопоняли, в любом случае, асимметрию обновили на корню.

      — Ну не налысо же они тебя побрили…

      — Ой, лучше бы налысо!

      Борис отчетливо слышал, как Матвей топает по квартире. Из комнаты в ванную и обратно.

      «От зеркала к зеркалу».

      — Шрам очень видно… Как ни укладывай. Да там и укладывать нечего. Боже-е!

      На том конце отчетливо скрипнули пружины.

      «Упал на кровать».

      Борис искренне сопереживал Матвею, а вот Лушу удивляло, что на нее не обращают внимания целых пятнадцать минут, ей сделалось скучно, и она полезла стаскивать тапки с Бориса, сидевшего на диване.

      «Бестолковая», — специально приподнял ногу, чтобы Луше было веселее за ней охотиться.

      Вот уж кто бы год тому назад поделился с ним секретом, что он будет играть со своей собакой, параллельно слушая жалобы своего мужчины, Борис бы решил, что у щедрого информатора случилась предпраздничная белка.

      «А ведь я еще и практически непьющий. Жуть».

      Луша с третьей попытки дотянулась до тапка, прихватила вместе с пальцами. Пришлось жмуриться и быстро сдаваться.

      «Когда там зубы молочные выпадут? Как бритвы… Надо проверить».

      — Матвей.

      — М? — сдавленно, видимо, в подушку.

      — «В порядке быть не в порядке».

      — Ой, это очень мудрое изречение. Алиса вообще мудрая барышня, но… прости, мне стыдно. Я взрослый дядька, а расстроился из-за ерунды.

      — Для меня это не ерунда.

      — С-спасибо… это приятно. Хоть мне и стыдно… И грустно. Знаешь, — слышно, как Матвей перевернулся. — Мне казалось, что я сильно изменился за это время… Как-никак девятнадцать месяцев…

      — Ты считаешь с нашей встречи?

      — Да! — вдруг заверил бойко. — Можешь смеяться, а я правда считаю, что начал меняться уже тогда.

      — Хорошо, я согласен.

      — Ой, теперь я на тебя кричу. Прости. Думаю, что стоило бы накричать на мастера, но я не умею… скандалить и отстаивать права. А теперь я рычу в пустоту и…

      — Ты говорил, что сильно изменился, — напомнил Борис и распрощался со вторым тапком.

      — Да-да. Мне на самом деле казалось, что я сильно изменился. Работа, квартира, семья… родители мной хвастаются, я говорил? Нашли чем, назвали работником культуры. Я их разубеждать уж не стал. Мне самому… в каком-то смысле приятно… Знакомства. Борь, впервые в моем кругу общения не сидевших людей… наверное… больше, чем сидевших. Ты только не думай! Я не брезгую!..

      — Я понимаю, — аккуратно перебил.

      — Ой, спасибо… в общем, это все так вдохновляет. И я вот весь свыкся, что я исправился, тату свел. Ее же почти не видно?

      — Не видно.

      — Вот! Все хорошо, а тут такая мелочь и… все посыпалось. Я ехал в метро и боялся глаза поднять. И я прям чувствовал, что на меня пялятся. И это так невыносимо мерзко. И это как будто убивает все достижения. Такой… полный откат, понимаешь?

      Борис почесал бороду, украдкой проверил, куда Луша убежала с тапками.

      — Я представляю, но не соглашаюсь. Знаю, что мелочи могут создавать вокруг себя не мелкие проблемы. Ты чувствуешь себя хуже. Сейчас. Но твои достижения никуда не делись. Ты молодец.

      — Ой, Борь…

      — …скажу больше, я тобой восхищаюсь. Честно.

      — Ой, тебе я верю. Я тебе… почему-то всегда верю.

      Борис представил, как Матвей скромно прикрыл веки со светлыми ресницами, силясь подавить улыбку, заправил волосы — «А, черт» — дотронулся пальцами до виска.

      — Считай это частью в твоем процессе изменения. Очевидно, что он будет не только долгим, но и непростым. Тебе нужно привыкнуть к себе новому. Я постараюсь помочь.

      — Да ты уже…

      — Погоди. Я добавлю. Благодаря тебе я тоже меняюсь. Может, не так быстро, как ты, но все же. Я вот достал твою мишуру и игрушки.

      — Ой, серьезно?!

      — Абсолютно. Но надо будет сообразить так, чтобы до них нельзя было дотянуться с пола. Скоро у вас закончится аврал. Ты приедешь к родителям и к нам. Мы захвалим тебя со всех сторон, а Лукерия покажет команды.

      — Ой, она выучила что-то еще? — Матвей заметно оживился.

      — Алиса показала ей «перевернись» и «умри». Учили дня три по «Ютубу».

      — Вам можно уже на выставку! — вновь пауза, но куда менее печальная. — А я по вам сильно скучаю. Здесь уныло. То есть я люблю Москву! Мне нравится ездить на метро, заглядывать к Вене в салон и иметь возможность пить кофе не в одной кофейне, а хотя бы в трех. Но я слишком приучил себя, что выходные я провожу у тебя… ты мне уже снишься.

      По телу прокатилась знакомая волна тепла. Борис спешно перевел дух и следом тему:

      — Так ты приедешь? Для этого нужно выйти и отработать последние дни.

      Матвей протяжно вздохнул, предварительно отняв телефон от лица.

      — Ла-адно. Вы с Лушей меня уболтали. Я столько всего ей накупил.

      — У нас не хватит места.

      — Чепуха! Я закажу ей ящик для одежды и игрушек. Тебе тоже кое-что… Ой, по правде, я и сам прибарахлился. Надеялся, что приеду красивый, но…

      — Моть.

      — Да-да, все, я перестал-перестал! Мне полегчало. Ты пришлешь мне Лушу? Она меня успокаивает.

      «Зато сама она не успокаивается примерно никогда».

      — Меняю ее снимки на твои с новой стрижкой.

      — Ой, это коварно! — Матвей рассмеялся. — Ладно. Договорились. Пойду, что-нибудь нафотографирую… отключаюсь. И… Люблю очень сильно.

      — Тоже.

      «Правильнее все же полностью: "я люблю тебя тоже". Ничего. Научусь. Изменения — это "процесс". Когда я стал так много и пафосно болтать?»

      Борис поднялся с дивана, осторожно перенес коробки с новогодними украшениями с пола на стол, отодвинул подальше от края.

      — Лукерия. Отдай обувь, а? Обувь.

      Эту команду Луша выучила давно, поэтому через секунду с гордостью тащила тапки: сначала левый, потом правый, — как если бы не она их украла и не она же порядком обслюнявила.

      — Благодарю.

      Телефон звякнул сообщением в «Вотсапе».

      Матвей.

      В ванной возле зеркала над раковиной.

      Белое освещение делало его седые волосы серебряными, каждая прядь блестит и, если прищуриться, даже переливается. Матвея подстригли короче, чем обычно, шрам действительно видно, но Борис обратил на него внимание в последнюю очередь. Успел разглядеть и растерянное выражение лица, и длинную шею, и то, как красиво на Матвее сидела обыкновенная белая футболка с домашними штанами в клетку.

      «Он прям помолодел. Реально мальчик».

      Следом капнуло испуганное:

      «Плохо?»

      «Нет. Тебе отлично мне очень нравится».

      Подумав, дописал:

      «Уверен на работе оценят. И Гуля с родителями».

      «Гуля будет смеяться, что я облезлый».

      «Уверен что не будет. Ты говорил что чтото купил себе покажи».

      «Ну не зря же я был женат на психологе, умею переключать».

      — Лукерия, можно тебя на минуту? — подхватил на руки. — Нет. Не целоваться. Фотографироваться. Я обещал…

      Рассеянно покрутился на месте, выбирая, где бы Луша сумела зафиксироваться дольше, чем на секунду.

      «С другой стороны, вот он себя пересилил для меня. Надо же что-то равноценное отправить».

      Ухватив Лушу поудобнее, впервые воспользовался фронтальной камерой. Собственное изображение ощущалось странным. Если так покопаться в памяти, Борис и к бумажным фотографиям относился настороженно, как к чему-то необходимому, но не слишком желанному.

      «Но тогда это как бы было оправдано. Я был с женой, дочерью. Делал это для них или для родителей Веры. А сейчас для Матвея. Забавно», — Борис буквально чувствовал, как в его мозге со скрипом шевелились шестеренки и раздвигались старые, покрытые пылью социальные рамки.

      Луша тяфкнула.

      — А. Прости-прости. Ты помогла, — поставив ее обратно на пол, бережно потрепал.

      Стоило сообщению с фотографией улететь к Матвею, как тот мгновенно откликнулся.

      «О БОЖЕ ЭТО ТАК МИЛО!!! БОРЯ, ВЫ ТАКИЕ СЛАВНЫЕ!!! И У МЕНЯ ТЕПЕРЬ ЕСТЬ ТВОЯ ФОТОГРАФИЯ!!! Я ПОКАЖУ ЕЕ РОДИТЕЛЯМ???»

      «Ну, пишет он как стопроцентный двадцатилетний мальчик».

      Борис усмехнулся. Алиса, насмотревшись мультиков про Дюдюку, называла такое приподнято-бодрое состояние «бумсик удался».

      — Нас с тобой одобрили, слышишь? — обратился к Луше, прицепившейся к его штанине. — Ну все. Давай укладываться. Нам завтра убирать. Комнату украшать. И работу никто не отменял. Как много я болтаю, однако. А это все вы двое. Понимаешь? Да, конечно, понимаешь. Ты умница.

      Луша все понимала и явно соглашалась с каждым ласковым словом.

      Пока Борис расстилал им кровать и менял миски с водой, которые стояли и в спальне, и на кухне, и на всякий случай в прихожей, телефон зазывно звенел сообщениями — отчет по покупкам. Яркие футболки, две рубашки в пеструю полоску, водолазка, брюки. Матвея смело разрешалось записывать в шопоголики, он и сам частенько над собой шутил, каялся, что не в состоянии утерпеть и не купить «нарядную» вещь.

      «А потом переживает. Но ему идет, хотя я ничего в этом не соображаю. И с одеждой возиться, так, если вспомнить, никто не любил. Ни Вера, ни Алиса. Но я рад, что у него есть такой способ взбодриться».

      Все примерялось у высокого зеркала, так что Матвея удавалось рассмотреть в полный рост. И хоть на серии снимков из спальни он уже старался как бы невзначай прикрыть шрам или отвернуться, Борис любовался каждой фотографией. Хвалил.

      «Ты красивый».

      «Не только в одежде но и вообще».

      «Фигню сморозил прости».

      «Но ты красивый за это не прости. Это факт».

      Матвей все комплименты принимал с восторгом и кучей улыбающихся смайликов:

      «Мне нравится, когда ты меня хвалишь. Это вселяет надежду))) Я еще кое-что купил. Не уверен, что мне пойдет».

      «А я уверен».

      Борис отчетливо слышал в голове довольный хохот над неумелыми комплиментами. Терпеливо ждал, пока Луша устроится на соседней подушке.

      Это ли не счастье? Внезапное, для него не до конца изученное, но совершенно определенно счастье.

      «Как-то я недостаточно, по-моему, ему объяснил, насколько он мне важен. И как он меня выручил… Спас? Слишком громко? Но это ж не вранье. Я так считаю. Не очень об этом болтаю, потому что не умею. И мне все видится очевидным. С другой стороны, а вон как он загоняется. Может, если бы я чаще ему рассказывал, как он дорог, ему бы полегчало? А слова от этих повторений не обесценятся? Или это стереотипы из союза? Надо бы уточнить. Или "погуглить"».

      Поток вязких самокопательных мыслей прервал звук сообщения.

      Матвей.

      Все так же в полный рост у зеркала в своей пустой скучной комнате. Скромный наклон головы, чтобы прикрыть шрам. Выступившая под светом лампы жилка на шее, графично выпирающие ключицы. Худая грудь. Плоский живот с дорожкой тонких мягких волос — Борис представил их под своими пальцами — от пупка до паха. Стройные ноги с острыми коленями.

      На Матвее одно белье.

      Борис сразу сообразил, какое такое «кое-что» имелось в виду и что вызывало сомнения. Обыкновенно Матвей носил боксеры и брифы — да, он выучил название — эти же, незнакомые, соблазнительно-черные были короче и у́же. Борис не знал, сколько времени он лежал и тупо пялился в экран.

      «Надо же что-нибудь ответить».

      Непослушными пальцами напечатал:

      «Ого Моть».

      «Не очень? Боже я знал, что это идиотская затея. Я сейчас все удалю! Забудь, окей? Не знаю, почему я решил, что это будет уместно. Прости пожалуйста!!!»

      Борис чувствовал, что от его плохо сдерживаемого смеха, трясется кровать. Не представлял, как поступить разумнее: сначала завалить смущенного Матвея комплиментами или уточнить, что все фото у него уже сохранились в галерее?

V

      Вместе с Лушей поднялись на перрон, та носилась вдоль предупредительной полосы, с любопытством заглядывалась на рельсы, а потом подрывалась и неслась дальше.

      «Заляпает новый комбинезон. Нет, мне не сложно постирать, но это ж подарок тети Нади…»

      Но одергивать, а уж к тому же ругать Лушу не хотелось.

      «Пусть играет… интересно, она Матвея вспомнит?»

      Последняя пятница в этом году выдалась пасмурная, слякотная и тусклая. Абсолютная не новогодняя. Бориса слегка тяготила мысль, что Луша так и не увидит в своем щенячестве нормального снега. Отчего-то казалось, что это — важно, разве что не важнее заботы о ее здоровье. Нет, она росла буквально по часам, стоически вынесла вторую прививку, вновь собрала вокруг себя восторженных медсестер в клинике, что наперебой рассказывали ей про хорошую-красивую-умную-и-далее-по-списку девочку. Борис давно смутился, а Луша купалась в овациях и восторгах.

      Заботило то, как бы она не съела мишуру или гирлянду. Мерцающие огоньки пришлось на время выключить, потому что они Лушу совершенно гипнотизировали. Все порывалась до них дотянуться, скакала, размахивая ушами, не реагировала ни на печенье, ни на тапки.

      «Можно включить, когда она уже уснет. Хитрая Вера для маленькой Алисы переводила часы вперед, якобы двенадцать пробило, она может спать, а мы — отдыхать вдвоем. Но с Лукерией это едва ли сработает».

      Борис проверил время. Он давно выучил все будничное расписание, запомнил, из какого вагона следовало ждать Матвея. Подобные нюансы давно вошли в привычку. Борис заранее поставил мариноваться мясо, перестелил обе кровати, сунул в холодильник пудинг с чиа, выставил на стол их парные чашки от Алисы.

      — Ты только сильно на него ногами не вставай, хорошо? — попросил Лушу, поджигая сигарету. — Побереги его немного.

      Та моргнула и громко чихнула, морщась от дыма.

      — Прости. Я скоро завяжу. Я смотрел, что там по этим никотиновым пластырям и леденцам. Звучит как бред, но попробовать стоит. А? Нет. Не развязывай мне шнурки. Нельзя. Фу!

      Луша раскатисто залаяла, довольная шалостью, и продолжила носиться вокруг Бориса, насколько хватало длины поводка, на радость еще двум-трем бедолагам, собиравшимся на ночь глядя куда-то за Бухолово.

      «Название располагает. Странно, чего я в Бухолово жить не поехал после Москвы?»

      Электричка подъехала с легким опозданием, зато нужный вагон остановился четко дверями на Бориса. Матвей прыгнул ему на шею, обдал волной незнакомых духов и запахом большого города: смесь асфальта, табака, метро и дорожной пыли.

      — Боря!

      — С возвращением, — похлопал по спине.

      — Боже, как я соскучился! Целый месяц! Чертов месяц! А где Луша? Ой…

      Та незамедлительно протиснулась между Борисом и Матвеем с обыкновенным для себя человеколюбием и любопытством. Понюхала. Подвисла на мгновение и зашлась визгом.

      — Ой! Луша! Лушенька! Ты узнала меня? Узнала, — Матвей вынырнул из объятий Бориса, присел рядом на корточки. — Как ты выросла! Боже, — прогнувшись под натиском крепких лап, упал на перрон. — Боже, а почему ты такая сильная?!

      — Я говорил, будет лошадь, — флегматично подметил Борис и мысленно поставил себе галочку постирать куртку Матвея.

      — Ну, не лошадь, зачем ты так грубо… пони. Луша… Лушка-лушка-лушка, мое розовое брюшко! Какая ты теперь вся нарядная и любимая!

      Электричка со скрипом тронулась с места, унося горстку людей дальше в тягучий зимний полумрак, остальные пассажиры давно разбрелись, а они втроем все торчали посреди платформы.

      — Не хочешь подняться? — деликатно спросил Борис, наблюдая за Матвеем и Лушей.

      — Ой, честно, хочу… но не очень могу. Она такая… тяжеленькая.

      — Вырезка индейки, овощи, каша…

      — Серьезно? Луш, ты питаешься лучше, чем я, — Матвей стушеванно зыркнул на Бориса из-за шапки. — Ты этого не слышал.

      — Ну, разумеется, — подал руку, отряхнул, чуть задержав ладонь на талии.

      «Все равно никого нет, так что можно».

      — Будешь? — протянул поводок.

      — Ой, с удовольствием! Я теперь с ней каждый день буду. Прогулы отрабатывать.

      — Ничего, что ты уехал на половину новогодних?

      Матвей рассеянно отвернулся:

      — Наверное, ничего… то есть все официально, в расписании проставлено! Мне просто… немного Тимур Давидович помог, кажется.

      — «Кажется»?

      — Ну, он не признается. Но я ему присел как-то на уши в курилке, что вот, не могу, хочу приехать, а не получается. И через день-два расписание вывешивают в беседу.

      — А так можно? — забрал у Матвея рюкзак, полез в карман за сигаретами.

      — Ой, не знаю… Думаю, ему все примерно можно. Но разве не здорово? Ты не избавишься от меня до конца года! Ха. Звучит более устрашающе, чем на самом деле. Ой, что?.. — Матвей поймал на себе взгляд Бориса.

      — Красиво, — провел пальцами по левому виску, слегка задевая порозовевшее на морозе ухо.

      — Ой, с-спасибо. И за сейчас, и что всю неделю подбадривал. Мне неловко, что я так… поедем домой? Она… очень тянет, — кивнул на Лушу, которая тащила Матвея в сторону их «БМВ». — И все-таки, признайся, здорово, что я ее подобрал? Вы с ней привязались друг к другу. О-ой, — неловко поспевая за Лушей.

      — Сейчас скорее привязан ты. Я свое оттаскал.

      — Типа как кандалы? Ха. Смешно… Но ты как?.. Ты не разозлишься, если мы, скажем, снова отметим твой день рождения?

      Борис пожал плечами:

      — Ну, теперь это в каком-то роде и ее день рождения, так что… — протянул Матвею сигарету, придержал под локоть, пока спускались по лестнице с перрона.

      «Я вообще, наверное, никогда не смогу на тебя больше злиться. Слишком уж ты мне много сделал хорошего. И меня лучше делаешь, даже когда не рядом. И чтоб там ни случилось в следующем году и дальше, мне… хорошо с тобой».

      — Борь.

      — М?

      — Ты меня прям рассматриваешь.

      — Прости, мне красиво. Ты с такой прической на мальчика похож.

      — Ой, на кого?!

      — На мальчика. Такого, знаешь… седенького.