Он держит за руки ласково — оттого не отмыть ладони от въедливой смолы.

[ Каджи, тебе нравится? Хорошо звучит? Может, так лучше? ]

Он являет себя в облачении снов, искрит тлеющим пеплом на краях сознания, медленно пропитывая собою разум вплоть до ядра, по изволению Эдгара претворяясь в персональную обсессию.

Он ждёт, любопытствуя, высвобождения из тесных границ набросков.

Исключительный в своём содержании, результат кропотливых трудов — само великолепие, обретшее дыхание под чутким наблюдением за спиной, — бальзам; вены исполняются густотой, плавные очертания фигуры огибает перо, и то, что запрятано глубоко внутри круговерти писательских видений, трепещет, приникая ко вплетённому в жажду образу своих мыслей.

Заполняя пустоты огранкой тщательно подобранных слов, подобно ювелиру, предвкушая, бросающему к ногам возлюбленного драгоценности в страстном желании угодить, По изводит часы, дни, недели, вживаясь в работу, и, украшая переливами пришедшихся по вкусу самоцветов одеяния прихотливой музы, с жадностью внемлет, в награду за заботливый труд упиваясь снисходительно дарованным ему светом вдохновения.

И, взведённый, с жаром льнёт губами к его кистям.

[ Каджи, пора.

Чёрный кот... ]

Дурманя обличьем, произведение, ожив в руках читателя, ослепляет пустотой, и, не дав опомниться, обволакивает липким ужасом, поглотившим в себе секундное замешательство, застыв в зрачках. Немое наблюдение капканщика на грани восторга — точно издёргивающее тиканье для любого, кто барахтается в опутавшей сети.

Заливистым потоком, режущим слух, вторя иссуплённому наслаждению автора, он утягивает вглубь излома рассудка, оголяя нервы загнанным в угол. Сумасшествие во плоти, он исполняет ключевую роль сюжета, играя с клубком ниток и блаженствуя, раз за разом перерезая узел надрывного крика жертв больного воображения романиста.

Вальс на костях по страницам, с книги на книгу — Каджи кружит, ловя взоры обожания его существа тем, кто возложил пред ним всё без остатка.

Он есть его часть. Он есть его воля. Его творение. Его идеал. Его муза. Он есть всё, чему покорен истерзанной душой творец.

Предаваясь бархатным речам хрупкого созданья, Эдгар утопает, отнюдь не противясь, в омуте густых чернил — плоти и крови его Каджи.