***

      Эовин еле дождалась завтрака. Нет, не потому, что была голодна. Просто выходить раньше этого времени означало только навлечь на себя ненужные расспросы целителей, а толку не было бы никакого — если Эовин не спалось, то у остальных со сном все было в порядке.

      Завтракать она отказалась. Она день-деньской ничего не делает, заявила Эовин. С чего ей хотеть есть?! Пока служительница приводила в порядок ее косы, она торопливо прожевала кусок хлеба, кое-как запивая его травяным настоем, и, едва все было закончено, опрометью выскочила в сад. И, конечно, никого там не застала. В нетерпеливом ожидании Эовин ходила взад-вперед, глядя на Палаты. Белизна стен в утренних лучах казалась ослепительной. Хотя, может, это было оттого, что Эовин просто не выспалась. Она, пожалуй, презрев приличия, даже постучала бы в окно — но не знала, какое именно из выходящих в сад окон принадлежит комнате Фарамира. Может, оно вовсе было на втором этаже. И Эовин продолжала мерить шагами дорожку, надеясь, что Фарамир увидит и догадается, кого она тут ждет.

      Так оно и оказалось — минут десять спустя единственная дверь, ведущая в сад, отворилась.

      Кажется, Эовин даже забыла поздороваться:

      — Ты ведь не видел Арагорна раньше? Я хочу сказать, до того дня, когда он пришел в Палаты.

      — Нет.

      — Тогда как же ты мог знать, кто перед тобой?! — выпалила Эовин, едва услышав одно это слово.

      Жестом Фарамир предложил пройтись.

      — Будет лучше, если ты пояснишь, о чем речь.

      Не может быть, чтобы он не понял, мелькнуло в голове Эовин. Они отправились подальше от Палат.

      — Я слышала рассказ о твоем исцелении, — с жаром говорила Эовин. — Здесь есть одна служительница, очень болтливая, она рассказала мне. И, по ее словам, ты, едва открыв глаза, назвал Арагорна королем и еще добавил «что прикажешь?» или что-то похожее. Но как это могло быть, если ты никогда не видел Арагорна?! Ты же не знал, кто перед тобой! Как ты мог назвать его королем?! Или этого не было, и старая болтушка просто мне наврала?

      Они поднялись на стену, навстречу утреннему солнцу. Ветер сменился на южный, день обещал быть теплым. Мгла над горами за Андуином исчезла без следа, и горы теперь казались мирными и спокойными.

      — Не знаю, что именно тебе рассказывали, — начал Фарамир, — но если и наврали, то немного. Я действительно произнес что-то вроде «что прикажет король?» и наговорил о короле еще какой-то чепухи. Я плохо помню, какой именно. Нет, — остановил он Эовин, уже раскрывшую рот для возражения, — конечно, я не знал, кто передо мной. Я даже толком его не разглядел. Вряд ли я узнаю Арагорна при встрече. Но все это я ведь говорил не ему.

      — А кому же?

      — Сам себе. Своему воображению. В забытьи мне чудился брат, словно он здесь, в Городе, и мы разговариваем. Как раз о королях — Боромир всегда считал, что эта двойственность давно изжила себя, и с ней пора покончить. И там, в этой моей грезе, я согласился с ним и в шутку сказал ему это самое «что прикажет король?» и что-то еще. Я говорил с Боромиром. После этого я пришел в себя, и оказалось, что последние слова я произнес вслух. А Боромир был только видением…

      — Значит, это было просто совпадение, и Арагорну просто повезло?

      Фарамир будто очнулся от воспоминания:

      — Да, так совпало. Но особого везения тут не было. Ведь не имело никакого значения, что бы я сказал и сказал ли бы что-нибудь вообще.

      Эовин задумалась. Она получила очередной двусмысленный ответ, который можно было толковать и так, и эдак. Умение разговаривать в таком духе ценилось в Марке по достоинству, но сейчас это было совсем не то, чего хотела Эовин.

      — Ты играешь со мной двусмысленностями, — сказала она, снова пытаясь выбраться из этого заколдованного круга уклончивостей.

      — Здесь нет двусмысленности. Арагорн делается королем не потому, что я его признал.

      Может, Фарамир был с ней честен, но и эти его слова можно было толковать двояко. Эовин решила зайти с другой стороны:

      — А почему? Я знаю, — пояснила она, — что когда-то тут были короли, а теперь стали Наместники, но больше не знаю ничего.

      Это было чистой правдой. В Марке если и учили историю, то лишь собственную, да и ту по песням и сказаниям. Какие-то записи, конечно, велись, но изучение их было уделом совсем уж премудрых грамотеев, вроде немногих королевских советников.

      — Рассказ может затянуться, — предупредил ее Фарамир.

      В широкой амбразуре старой стены места хватало на двоих. Они уселись там, предоставив солнцу греть им спины. Камень тоже казался немного теплым.

      Эовин слушала длинный рассказ о царственном роде Элендила, о двух королевствах, об отъезде и исчезновении последнего здешнего короля, не оставившего потомства и законного наследника, и о Наместниках, уже которое поколение правящих только до тех пор, пока король не вернется. Она дала себе слово не перебивать и не лезть с вопросами, пока не дослушает все до конца, и обещание сдержала. Но, едва рассказ закончился, она накинулась на Фарамира:

      — Только из-за этого?! Но это же глупо! Ясно же, что вернуться должен был тот самый король, который уехал и сгинул, а не король вообще! Сколько лет прошло с тех пор?

      — Что-то около девятисот шестидесяти или семидесяти.

      — Почти тысяча! Ясно же, что тот король давным-давно умер! От него, наверное, и костей-то уже не осталось. Это же просто слова! Если люди говорят «после дождичка в четверг», это же означает просто никогда. И если и впрямь в четверг пойдет дождь, то никто же в своем уме не придет и не потребует чего-нибудь, о чем так было сказано. А если и найдется такой сумасшедший, который поймет эти слова в прямом смысле и чего-нибудь потребует, никто ему этого не даст, потому что всем ясно, что это только такое выражение, а не обещание всерьез. Или у вас тут всерьез ждали, что этот король Эарнур вернется с того света?!

      Фарамир оставался спокоен.

      — Нет, конечно. Все давно и прекрасно поняли, что Эарнур умер, ибо был смертным, как все люди.

      — Тогда до чьего же возвращения правили Наместники?! Кто вообще мог вернуться?! Если тот король умер, откуда мог взяться другой?!

      — Дело было в том, — сказал Фарамир после недолгой паузы, — что, когда умер Мардил, которого король Эарнур оставил править вместо себя, король Эарнур еще мог быть жив. Поэтому следующий Наместник принял власть с тем же обязательством — править до возвращения короля. А потом это сделалось традицией и так и продолжилось.

      Но это не было объяснением! Это отодвигало ее вопрос на одного Наместника вперед, только и всего. Уж не морочил ли Фарамир ей голову?! Эовин нахмурилась.

      — Ты же слышала мой рассказ. На севере остались потомки Исилдура, и у них…

      — Но они здесь чужие! И Арагорн тоже чужой. Он не знает здешних дел, ни законов, ни порядков. Как он сможет править?! Это как попросить меня устроить пир в чужом доме — я не знаю, сколько и каких там припасов и сколько денег, чтобы купить недостающее, и даже с кого за ложки и посуду спрашивать, не знаю. И что я смогла бы устроить? А если кто-то будет мне подсказывать все это, то зачем же тогда буду нужна я? Там справятся и без меня. И вам зачем нужен такой король?

      — Клятва есть клятва, — терпеливо произнес Фарамир, — и если все Наместники, принимая власть, клялись делать это до тех пор, пока король не вернется, то теперь он вернулся, и обещание надо выполнять.

      Похоже, он разговаривал с ней, как с ребенком.

      — Кто вернулся? Арагорн отсюда не уходил, чтобы ему возвращаться. Вот если бы клятва была, пока король не придет.

      — При желании ее можно понимать и в таком смысле.

      Терпение Эовин потихоньку начало иссякать:

      — Чьем желании? Вот так просто? Кто угодно мог прийти и сказать: «я такой-то, потомок Исилдура, давайте мне корону» — и вы бы ему ее тут же отдали?!

      — Арагорн доказал свою истинность исцелениями…

      Не может быть, чтобы Фарамир не понимал того, что понимала она. Эовин снова не дала ему договорить:

      — А откуда ты знаешь, что это Арагорн?! Ведь рядом с ним был Гэндальф! И около тебя, и около меня, и около этого хольбитла Мериадока. Может, на самом деле это он исцелял всех нас? Ведь он колдун! И я же своими глазами видела, как Гэндальф одними только словами сразил Змееуста, так что тот упал без памяти, и переменил дядю Теодена! Так, может, и тут…

      Эовин запнулась. Одна мысль цеплялась за другую, та за третью, и из разрозненной кучи обрывков вдруг складывалась ясно видимая картина. Фарамир был здесь, где никак не должен был оказаться. Его отец погиб странной дикой смертью. Гэндальф был при этом — несколькими словами он вернул в разум Теодена, но почему-то не сделал того же с Денетором. Арагорн пришел сюда с Севера с Гэндальфом. Перед Арагорном стояло условие сделаться королем. Наместник мертв, его старший сын мертв, Фарамир под охраной… События текли мрачным водоворотом, и внизу его за красивыми словами, героизмом и благородством скрывалась такая гнусная предательская бездна, что у Эовин чуть не закружилась голова.

      — Ведь все это не так! — крикнула она. — Не так! Не может же быть, что ты и впрямь этого не видишь! Зачем ты рассказываешь мне эти обиняки?! Не может быть, что ты сам веришь в то, что говоришь! — Эовин вскочила. — Не может быть, чтобы все здесь только и ждали какого-то там короля! И чтобы сразу признали его из-за каких-то исцелений, про которые тоже не помнил никто, кроме одной болтливой старухи! Не может быть, чтобы ты и твой отец, и твой брат только и мечтали уступить свое место какому-то пришельцу! Здесь все вранье! Неужели по-твоему я такая глупая, что не замечаю этого?! Это вранье, вранье!

      Фарамир резко поднялся. Утреннее солнце еще стояло низко над горизонтом, прямые лучи падали на лица обоим. Свет вдруг безжалостно обозначил неестественную бледность, надлом бровей, ввалившиеся глаза, окруженные синеватыми тенями. Фарамир выглядел нездоровым гораздо более, чем в день первой их встречи; доведенным до крайности. Эовин почудилось, будто вот-вот случится что-то ужасное и неописуемое, но вместо этого она услышала слова, сказанные чужим, сухим и холодным голосом:

      — Не стоит продолжать этот разговор, леди Эовин.

      Это прозвучало хуже всякой ругани. Не обращая больше на нее никакого внимания, Фарамир обошел ее по самой кромке стены, — остолбеневшей Эовин и в голову не пришло посторониться — спустился в сад и направился к Палатам.

      Она смотрела ему вслед, пытаясь унять сердцебиение. Минуту назад она сделала нечто непозволительное. Чем она думала, мерзавка, когда ляпала?! Как ее язык повернулся приплести сюда отца и брата Фарамира?! Сама себе по щекам бы надавала за такое! А обвинять Фарамира во вранье было и вовсе оскорблением. Да еще и кричать, как базарная торговка. Вряд ли кто-то хоть раз позволял себе разговаривать с Наместником в таком тоне. Ох, позорище! Нахамила, наболтала тут такой неимоверной глупости и грубости, задела за самое больное — еще бы у Фарамира не лопнуло терпение. Да как у нее вообще хватило наглости в его присутствии рассуждать о том, как здесь все должно быть, и что тут вранье, а что нет! Бежать за Фарамиром с извинениями было поздно — он войдет в Палаты раньше, чем она успеет хотя бы спуститься со стены. Не носиться же потом по коридорам и допытываться, где тут комната Наместника. Так и приходилось оставаться пока здесь и раскаиваться. И разбираться в собственных глупостях, чтобы не наделать новых.

      Эовин уселась обратно в амбразуру стены. Что-то много приходится думать в последнее время, сказала она себе. Этак, чего доброго, в песнях ее станут проставлять как мудрую. Ерничая, она понемногу успокаивалась. Но совесть продолжала угрызать, и ощущение происходящей вокруг мерзости не покидало…

      …В сад вышла одна из служительниц, увидела Эовин и направилась к ней. Значит, наступило время обеда. Эовин вдруг почувствовала, что очень голодна.

      Сколько-то времени спустя в дверь ее комнаты постучали. Это был мастер Мериадок, и вид у него был церемонный.

      — Лорд Фарамир спрашивает, не угодно ли будет тебе, леди Эовин, выйти сегодня в сад, — тут церемонии у Мерри закончились, и он сказал просто, как обычно: — Он же знает, что я оруженосец Теодена, вот и прислал меня.

      Эовин испытала некоторое облегчение. По крайней мере, ей не придется искать возможностей, чтобы извиниться, и если Фарамир хочет ее видеть, значит, хотя бы готов слушать.

      — А теперь ты на время мой оруженосец, — улыбнулась она Мерри. — Да, сейчас я выйду. А пока быстренько расскажи мне вот о чем…

***

      Фарамир ждал ее почти на том же месте, где утром ждала его она. Выглядел он как обычно, словно их сегодняшнего разговора не было и в помине. Может, Эовин тоже стоило сделать вид, будто ничего не произошло? Может, Фарамир давал ей понять, что лучше не трогать эту сомнительную тему? Эовин намеревалась повиниться, но теперь выжидающе молчала. Фарамир обратился к ней первым:

      — Я был слишком резок утром. Твои слова оказались неожиданными, и я вышел из себя.

      Он называл это «выйти из себя»?! Что же тогда делала она?!

      — Это я виновата, — торопливо сказала Эовин. Не хватало еще, чтобы Фарамир извинялся за ее выходки. — Я вела себя хуже некуда и говорила всякую обидную чушь, за которую мне теперь стыдно.

      — Хуже. Ты сказала чистую правду. Мне действительно приходилось убеждать тебя в заведомой лжи.

      Все-таки это была правда. Нет бы порадоваться, что оказалась такой сообразительной. Но лучше бы она ошибалась.

      — Зачем? — спросила Эовин и тут же нашла ответ сама. — Ты думал, что я все это говорила с умыслом?

      — Иногда подумывал, — признался Фарамир.

      Он не мог найти не вызывающего подозрений объяснения тому, что Эовин делала в этих Палатах. Она не должна была находиться здесь вообще. Но довольно быстро он понял, что подозревал ее напрасно. У нее не было коварных намерений. Хотя, может быть, он ошибался, и тогда плохи его дела. Впрочем, они и без того были плохи.

      Эовин помотала головой:

      — Нет, ты не ошибаешься. Правда.

      На лице Фарамира промелькнула тень грустной иронии, и Эовин добавила:

      — Конечно, будь по-другому, ты бы услышал то же самое, но, честное слово, я не вру. Я и сама только догадываюсь, почему я тут. И никаких умыслов у меня нет.

      Сегодня она расспрашивала Фарамира только потому, что хотела знать. Вынужденный повторять невыносимое для себя самого, он выкручивался изо всех сил. Настойчивость Эовин и ее упорное нежелание верить в сусальную картинку загнали его в угол. Еще немного, и Фарамиру не хватило бы самообладания. Пришлось спасаться бегством. Но этот разговор опять разворошил обстоятельства, к которым он так старательно заставлял себя относиться без эмоций. Успокоиться снова не получалось. Выдержка обходилась Фарамиру дорого. Сегодня она чуть не подошла к концу, и больше взять ее было неоткуда. Сейчас Фарамир делал то, что, возможно, делать не следовало ни в коем случае, но ему нужно было выговориться.

      В своих догадках Эовин оказалась права. Естественно, никто здесь не ждал ни этого Арагорна, ни кого бы то ни было еще. И, естественно, приди сюда Арагорн в другое время и при других обстоятельствах, вряд ли он дерзнул бы даже заикаться о короне. Да он бы и не пришел, как не приходил долгие и долгие годы с тех пор, как отец эльфийской девы поставил ему свое условие. Но кто-то разыскал Арагорна в северной безвестности, привел сюда и явил Городу, умело подгадав к окончанию тяжелейшей битвы, какой не бывало уже сотни лет. Момент был выбран мастерски. В до смерти уставшем, лишенном правителя Городе мало кому достало бы сил возмущаться, а чудеса пришлись как нельзя более кстати. Конечно, одних чудес даже тогда не хватило бы, и на следующее утро флаг Наместников вновь был бы поднят на Белой Башне, а пока Фарамир выздоравливал, его обязанности исполняли бы, как положено, Совет и князь Имрахиль. Но Фарамир оказался в Палатах Врачевания, откуда не мог выйти. Все было сделано быстро и точно. Кем? Этого он не знал. При любом правлении есть люди, мечтающие взобраться повыше и получить больше, чем могут рассчитывать.

      Поворот в жизни Фарамира был стремительным и ошеломляющим. Теряя сознание на Пеленнорском поле, Фарамир был сыном и наследником Наместника Гондора, а когда очнулся, обнаружил, что потерял все. Его отец был мертв. Вокруг только и было разговоров, что о нежданном короле. Берегонда — Стража, вдвоем с хольбитла принесшего его в Палаты, — чья преданность Фарамиру была известна и которому он мог доверять, на следующий же день убрали. Фарамир едва ли успел обменяться с ним несколькими словами. Заменили Берегонда кем-то незнакомым — судя по выговору, даже не из Города, а откуда-то из южных уделов королевства. Остальные стражники, по-видимому, тоже были оттуда. Все они выказывали Фарамиру всяческое почтение, но стерегли его неослабно — король Элессар заботился о том, чтобы выздоровления Наместника не тревожил никто посторонний. Впрочем, попыток выйти из Палат Фарамир и не делал — он и без этого все понял. К самому Арагорну недобрых чувств он, пожалуй, не испытывал: скорее всего, Арагорн был только орудием в чьих-то руках.

      Разумеется, какие бы фокусы тот ни показывал, согласиться на нового короля все дружно и поголовно не могли. Наместники были не так уж плохи, чтобы безоглядно менять их на неизвестного пришлеца, и Фарамира в Городе любили. Но рассчитывать на чью-либо поддержку Фарамиру не приходилось: его заточение в Палатах связывало любого его сторонника по рукам и ногам. Стоило кому-то что-то предпринять, и Фарамир просто не вышел бы из этих стен. Что происходит в Городе, Фарамиру оставалось только догадываться.

      О гибели Денетора Фарамиру проговорился Перегрин, тот самый друг мастера Мериадока, такой же хольбитла, которых тут называли «периан». Удивительно, подумала Эовин, они живут далеко на севере, их здесь никто не видел, но слово для них тут есть. Этого периана Денетор принял в Стражи Цитадели за несколько дней до осады, и мастер Перегрин своими глазами видел почти все, что случилось. Ему было велено молчать об этом, но все-таки он рассказал — вот ведь болтун! Но Фарамир успокоил ее осуждение: Перегрин сделал доброе дело. Недомолвки и иносказания гораздо хуже. Фарамир предпочитал правду. Перегрин изо всех сил старался выполнить приказанное. У него это просто не вышло. Намек — если это был намек — Эовин поняла. Фарамир сумел разговорить мастера Перегрина, так что тот проболтался, может, даже сам того не желая. Интересно, сколько и чего Фарамиру удалось узнать от нее самой совершенно незаметно для нее. Хорошо, что ей нечего было скрывать. Почти нечего.

      Почему до сих пор был жив он сам, Фарамир мог только предполагать. Да, он как нельзя лучше подходил для свидетельства чудотворности истинно-королевских рук. Но чудо уже было явлено. Какая надобность теперь была в единственном оставшемся наследнике законной власти? Возможно, он оставался в живых только потому, что смерть его сейчас была бы слишком подозрительной и заметной. Возможно, участь его уже была решена, и не имело совершенно никакого значения, что он делает и как себя ведет.

      Эовин слушала, почти не перебивая. Как бы ни близки к правде были ее догадки, истинное положение дел ее ошеломило. Знай она это раньше, она бы… А ведь она должна была сообразить еще в Марке! Ведь Арагорн уже там вовсю рассказывал о своих намерениях. Но вместо того, чтобы понять, что это означает, она влюбилась. Как последняя дура! Эта проклятая влюбленность застила ей глаза. Тогда ей не казалось странным, что у Арагорна перекованный меч, одолженный конь, подаренный в Марке доспех… Да и трон тоже был чужим. Какая же она была дура!

      И как может Фарамир все это выносить? Случись такое с ней — она бы с ума сошла.

      Мастер Мериадок, которого они позабыли отпустить, таскался за ними на почтительном отдалении и разглядывал садовые травы.

      Вдруг Эовин остановилась.

      — Так вот почему меня держат здесь! А я-то думала…

      Эомер любил золото. А здесь под его началом были по меньшей мере четыре тысячи конных — сила внушительная. Эорлингам в общем было совершенно безразлично, Наместник ли в Гондоре или король, и кто именно. Но за хорошее воздаяние Эомер мог запросто согласиться поддержать сторонников Наместника. Закрытая в Палатах Эовин надежно избавляла его от этого искушения, притом совершенно задаром.

      — Вполне может быть и так, — сказал внимательно выслушавший ее Фарамир. — А что ты думала о причинах своего заточения раньше?

      — Что из-за другого, — буркнула Эовин. Не могла же она признаться в том, что думала, будто ее держат здесь лишь бы подальше от Арагорна.

      И это было, пожалуй, единственным, чего она не могла сказать.

      Впрочем, могла быть и еще одна причина, по которой Эовин находилась у целителей. Простым и старым как мир, но действенным приемом было подсунуть внушающему опасения человеку красивую девицу, чтобы тот увлекся и хоть какое-то время не думал ни о чем другом. Эовин было вспыхнула — за кого Фарамир ее принимает?! — но очень быстро остыла. Ведь все это могло быть без ее ведома.

      Но даже будь она наушницей, приманкой или еще кем-нибудь, Фарамир был ей благодарен. Беседы с Эовин были отдушиной, позволявшей хоть немного отвлечься. На сколько бы его хватило без них, Фарамир не знал.

      Сейчас он не брал с нее никаких обязательств молчать, оставляя за Эовин право распоряжаться услышанным как ей угодно. В этом было что-то от сдачи на милость победителя, и это связывало Эовин сильнее, чем любые клятвы. Она и без того не собиралась болтать направо и налево, а теперь и вовсе легче было бы разрезать ее на куски, чем заставить проговориться. Учтивость Фарамира она тоже оценила по достоинству: даже просьба таких обязательств была бы оскорбительной.

      Солнце давным-давно скрылось за Миндоллуином. Аптекарский сад погрузился в густые вечерние сумерки.

      — А я могу помочь тебе чем-нибудь? — спросила Эовин.

      По ее мнению, сочувствие было хорошей вещью, но сочувствие, подкрепленное действием, — в сто раз лучшей.

      — Нет, — ответил Фарамир, чуть качнув головой.

      — Конечно, на твоем месте я бы тоже никому не доверяла.

      Может, в его глазах она была наивной северной простушкой, совершенно не искушенной в подобных вещах. Или, чего доброго, способной при первой же возможности разболтать все своему разлюбезному — теперь Эовин думала об Арагорне с ожесточением. Да и вообще Фарамиру следовало опасаться даже собственной тени. Но все равно это недоверие было обидным.

      — Эовин! — Фарамир повернулся к ней и взял ее ладонь в свои. Эовин не стала ее отдергивать — в этом жесте была просьба, поиск поддержки.

      — Если бы я не доверял тебе, мы бы сейчас не разговаривали. Никакая беда не заставит тебя сложить оружие, верно? И ты до самого последнего момента будешь верить, что есть выход, и искать его.

      — Это же не плохо.

      — Это прекрасно. Но ты ведь слышала о том, как погиб мой отец?

      — Да, — осторожно сказала Эовин, чувствуя себя так же уютно, как человек, говорящий о веревке в доме повешенного.

      — Подумай, что может случиться с тобой.

      Он давал ей понять, что… Эовин стало страшно. Так, как никогда еще не было. Ужас, наводимый Королем-чародеем, не шел ни в какое сравнение. Этот страх был холодным и липким. Страх перед чьей-то неизвестной предательской расчетливостью, способной уничтожить в любой момент, просто убрать как помеху, не снисходя до объяснений.

      Эовин сказала с вызовом:

      — Бояться я все равно не стану! Назло. Не тебе, а вообще всем им.

      — Но я прошу: веди себя так, будто ничего не случилось. Не делай ничего, чтобы мне не пришлось раскаиваться в сегодняшней откровенности. Выслушав, ты уже помогла мне больше, чем можешь представить.

      Кто-то подчеркнуто громко затопал и зашаркал у них за спинами. Они обернулись. К ним подходил мастер Мериадок. Чуть поодаль маячил Смотритель, как будто не решаясь прерывать их беседу.

      — Господин Смотритель просил сказать, — смущенно произнес Мерри, — что время ужина вот-вот закончится, и вам пора вернуться в Палаты.

      Каким бесконечным оказался этот день! С рассвета словно прошла вечность. Выскакивая утром в сад, разве могла Эовин представить, чем обернется ее простое любопытство? Окружавший ее последние две недели мир словно вывернулся наизнанку. Все сделалось не так. Спокойно выздоравливающий Фарамир на самом деле ждал приговора, герой оказался послушным орудием, тихие Палаты Врачевания — и впрямь темницей, а сама Эовин — закладом в обеспечение чьих-то интриг. Она боялась подумать, кто еще может оказаться кем. Вдруг Эомер тоже… нет, такого просто не должно было быть!

      Но Фарамир был прав: лучше знать, чем не знать.

      Заодно, обжегшись на молоке, Эовин теперь очень старательно подула на воду, хотя разницу между молоком и водой видела прекрасно. Если кругом, чего ни коснись, столько лжи, то и Фарамир ей тоже мог лгать. Имея в своем распоряжении только его слова, как она могла их проверить? Но, раздумывая так и эдак, она не обнаруживала причин для вранья. Зачем бы Фарамир стал так делать? Он никогда ни о чем ее не просил, ни прямо, ни косвенно. Он не делал попыток за ней ухаживать. Запертая здесь, она точно так же не могла ни на что повлиять, как и он.

      На записного вруна, который врет по неистребимой привычке и ради удовольствия, Фарамир тоже не походил. И Эовин с оглядкой решила считать его слова правдой, пообещав себе передумать при первом же подозрении.

***

      Наверное, вчерашний разговор не нужно было продолжать. Вчера он облегчал душу, а сегодня, наоборот, лишь обременял бы ее. Не было проку снова бередить то, чего пока никак нельзя было изменить.

      Когда они встретились утром, Эовин спросила только об одном:

      — А если с Арагорном что-нибудь случится?

      — Тогда… — Фарамир ненадолго задумался, и Эовин снова поразилась, с каким спокойствием он говорил об этих невыносимых вещах, — если у него не окажется сына…

      — Арагорн никогда не был женат, — сказала Эовин и тут же пожалела об этом. Все опять выглядело так, будто она нарочно справлялась, свободна ли для нее дорога. Да сколько же еще будет тянуться за ней этот хвост глупой и безрассудной влюбленности?!

      — Или какого-нибудь неожиданного младшего брата, — продолжил Фарамир.

      — Я не слышала, чтобы у него был брат. В Дунхарроу я принимала Серый Отряд, тридцать дунэдайн Севера — они называли себя родичами Арагорна, но и только. Незаметно было, что кто-то из них ему близкая родня.

      Произнося это, Эовин почувствовала некую гордость: и за собственную осведомленность, и за обязанности, которые ей доверили. Пусть и на короткое время, но ее поставили правительницей. Странное дело: там, в Дунхарроу, она возмущалась, считала это клеткой, рвалась куда-то все равно куда — а теперь ей было приятно с полным правом сказать: «я делала то-то и то-то».

      Фарамир усмехнулся.

      — Это не помешает младшему брату найтись.

      — Конечно, — согласилась Эовин. — Но ведь это будет уже много сложнее? Вряд ли подвернется еще одна победоносная битва и высокородные заболевшие неведомой напастью.

      Фарамир кивнул.

      — Тогда Гондором продолжат править Наместники. Только с Арагорном ничего не случится.

      — Почему?

      — Если бы могло, оно давно бы уже случилось, — ответил Фарамир.

      Эовин поняла, что он имел в виду. Больше к этой теме они не возвращались.

      Теперь они бродили по аптечному саду, держась за руки, словно дети или влюбленные. Между ними утвердилось молчаливое понимание.

      Оставаясь одна, Эовин размышляла. Она не собиралась прощать Арагорну хвастовства ее любовью, о которой теперь ей было противно даже вспоминать. Все имело свой предел, даже благодарность Арагорну за исцеление… если это исцеление действительно было делом его рук, в чем Эовин теперь сомневалась. В конце концов, из рассказов мастера Мериадока она знала, что хольбитла Фродо Арагорн вылечить не смог. У него ничего не получилось, хотя это был тот же самый Арагорн с той же самой чудодейственной травой.

      Его безоглядная готовность, не задумываясь, идти на все ради брака с далекой эльфийской девой тоже не вызывала ничего, кроме отвращения. Пусть Арагорн был только орудием в чужих руках и сам искренне верил в свое право и предназначение. Но разве не должен он был осознавать, сколько несчастий принесет людям, совсем не виноватым в том, что в своих любовных исканиях он хватил так высоко?! Разве сейчас ему ни о чем не сказала такая странная и своевременная смерть прежнего Наместника?! Неужели он ничего не понял?! Или Арагорну было совершенно все равно, он не обращал внимания на такие мелочи, и запах горелого его нисколько не беспокоил? Ну что ж, все равно так все равно.

      Если бы обстоятельства были другими!

      Но когда-нибудь они должны были измениться. У старой болтушки Иорет нашлось одно ценное качество: как бы ни восхищалась она новым королем, Фарамира она просто боготворила.

      Погода установилась окончательно. Солнце грело с безупречно ясного неба, невесомые зеленые облачка на деревьях сменялись юной листвой. Боярышник и бузина набили бутоны, лавровишня — теперь Эовин знала это название — украсилась кистями белых цветов. Эти два дня были просто прекрасны, как будто судьба напоследок решила преподнести Эовин и Фарамиру особенно щедрый подарок. Ведь они не могли провести здесь век. Довольно скоро обоим придется покинуть Палаты, а за пределами этих стен вряд ли когда-нибудь им случится разговаривать так же свободно, не сдерживаясь условностями, без помех, без чужих ушей рядом. Эовин придется вернуться в Марку, и у каждого из них будет своя жизнь. Может, они больше и не увидятся.

      И вот через день пришло это письмо.

      Посланника Эовин не видела. Кто-то привез распоряжения предоставить утварь и припасы для празднеств Предводителей Запада, а заодно и передал через Смотрителя Палат весть для Эовин. Ни в какие другие детали ни ее, ни Фарамира никто не посвящал. Послание брата было коротким — хотя это, наверное, оттого, что Эомер вообще не любил писать. Он просил сестру приехать, а все подробности можно было рассказать и при встрече. Значит, дело уже было сделано и устоялось настолько, что Эовин стало можно выпустить.

      — Или, — сказала она, вспомнив о том, что Мерри тоже получил известие, только на словах: приказание отправиться на Кормаллен вместе с обозом — никто ведь не освобождал мастера хольбитла от его службы, — тебя хотят оставить здесь совершенно одного.

      — Я тоже получил послание, — медленно произнес Фарамир, — и, как и мастер Мериадок, на словах.

      Эовин обратилась в слух.

      — Я должен участвовать в коронации и, как законный Наместник, передать власть и корону новому королю.

      Ах, вот зачем Фарамира вытащили из костра, вот почему ему позволено было выжить. Чтобы все выглядело законно. Чтобы комар носа не подточил. Мало всего, что случилось; теперь он сам, своими руками, должен будет на виду у всех склониться перед Арагорном. Какая же мерзость!

      — И что будет с тобой потом?

      — За хорошее поведение мне был обещан кусок Итилиена.

      Эовин чуть обернулась — она уже знала, что это где-то за Рекой.

      — Вон там, — Фарамир показал ей на сплошь в зеленоватой дымке холмы к югу от Города.

      — А что там находится?

      — Сейчас ничего. В Итилиене уже больше ста лет никто не живет. Когда-то давным-давно, еще при королях, эти холмы и земли вокруг них были владениями Дома Хурина, из которого происходят Наместники.

      Понятно, хмыкнула про себя Эовин. Фарамиру милостиво обещали вернуть заброшенный кусок прежней родовой собственности. Даже если для Фарамира все закончится благополучно, он получит часть того, что и так было его, — хотя можно ли считать благополучием бытие никем по сравнению со смертью, Эовин еще не решила. Сама она, наверное, предпочла бы второе, но сознавала, что иногда может быть лучше согнуться на время, чем сломаться навсегда. И не только лучше, но и гораздо труднее.

      — Щедро, — сказала она вслух.

      — Чтобы мне не было скучно в этом уединенном житье, мне будет сопутствовать отряд, набранный лично новым государем. Вдобавок мне оставят титул Наместника.

      В этом было уже откровенное издевательство. Забрать все, оставив ссыльному пустой громкий титул…

      — Кланяться и благодарить! — вырвалось у нее. — И что ты будешь делать?

      — Бороться с искушением.

      Эовин не стала спрашивать, с каким именно. Она вдруг опять вспомнила об огороженной грядке под стеной. Искушений много. В ее сомнениях окончательно была поставлена жирная точка. Приглашение брата оказалось как подарок. О таком Эовин могла только мечтать, и вот оно само пришло ей в руки.

      — Я поеду на Кормалленское поле. Это дело решенное.

      Фарамир как будто хотел о чем-то спросить ее, но передумал. От этой недосказанности Эовин сделалось больно. Ее отъезд действительно мог выглядеть отступничеством. Как будто при первой же возможности она рада была умчаться на свободу и праздновать, забыв обо всем.

      — Бесчестно бросать друзей в беде. Мы ведь друзья? Я хочу поехать, потому что мне надо быть там. Я помню все твои предостережения, и тебе не придется опасаться никакого вреда с этой стороны. Я не буду делать глупостей, обещаю.

      Конечно, со здешним коварством Эовин было не тягаться, и она знала, что не всегда ведет себя разумно. Но умела же она хитрить, если это было нужно. Удалось же ей уехать на битву. Удалось же ей…

      — Если я прямо говорю тебе все, что думаю, то это потому, что я тебе доверяю, — уже совсем по-детски добавила она. — Как и ты мне. Ты бы тоже не стал говорить с другими так, как со мной.

      — Не стал бы, — согласился Фарамир.

      — Я ненадолго. Через две недели и еще чуть-чуть я уже вернусь обратно. Правда.

      Они по-прежнему держались за руки. Эовин переплела свои пальцы с пальцами Фарамира и сжала их, как будто скрепляя это свое обещание.

      — Я буду тебя ждать.

      — Одно только плохо, — вздохнула Эовин. — Мне не в чем туда ехать. Все мои наряды на мне.

      Фарамир рассмеялся, и в его смехе Эовин уловила горечь.

      — Хотя бы в этом я еще могу приказывать Смотрителю и лорду Хурину.

      Она бросила быстрый взгляд на Палаты:

      — И мне нужно еще одно…

      Эовин замялась. Всего-то рот открыть и сказать. Ничего особенного. Ничего такого она и в голове не держала. Ей это было нужно для дела. А не для чего-нибудь там легкомысленного. Но со всеми глупостями, которые она уже натворила, и вообще…

      Эовин уставилась куда-то за левое плечо Фарамира:

      — Надо, чтобы ты меня поцеловал.

      Вот и сказала. «Надо!» — приготовилась она повторить в ответ на вопрос «зачем?» Вопрос оказался другим:

      — Ты знаешь, что за нами сейчас наблюдают?

      — Знаю. Я давно заметила.

      К этому она уже даже привыкла. С тех пор, как она стала обращать на это внимание, не было случая, чтобы хоть на одной их прогулке она не ловила чей-нибудь взгляд из окон Палат. Наблюдатель — или наблюдатели — даже не особо скрывались. Эовин делала вид, что никого не замечает, и так же, должно быть, поступал и Фарамир.

      — Вот и пусть пялятся. О чем мы говорим, им все равно не слышно.

      — Прямо сейчас?

      — Д-да, — не очень уверенно ответила Эовин.

      Можно и сейчас. Ничего страшного. От поцелуя еще никто не умирал.

      — Тогда хотя бы посмотри на меня, — мягко сказал Фарамир.

      Да, надо. Она же даже в лицо Ангмарцу могла смотреть. Правда, она не предлагала ему целоваться. А вот бы предложила?! Эовин не сдержала смешок. Собравшись с духом, она покосилась левее и выше, как раз скользнув взглядом по губам Фарамира и едва подавив откуда-то взявшийся прерывистый вздох. Их глаза встретились.

      — Только слишком не усердствуй, — предупредила она, — с мужчинами я еще ни разу не целовалась.

      Фарамир взял ее за плечи, чуть наклонился. Эовин зажмурилась — продолжать смотреть в глаза было слишком откровенно — вдруг спохватилась, что совсем не знает, что делать ей самой, хоть спрашивай, и ощутила на губах прикосновение. Аккуратное, как она и хотела. Краткое. Тут же другое, более долгое, и в нем было что-то, отчего сердце приятно екнуло. Наверное, так и должно было быть. Если бы людям не нравилось, они бы и не целовались. Она несмело положила ладонь на локоть Фарамира…

      — Жаль, что ты не усердствовал, — сказала Эовин, когда они наконец отодвинулись друг от друга. — Мне понравилось.

***

      Чествование двух героев-полуросликов началось, едва Эовин въехала в лагерь, и церемонию она пропустила. Не больно-то ей и хотелось это видеть. Эовин должна была спешно приводить себя в порядок после шестидневного путешествия. Пока ставили небольшой шатер, предназначенный для нее и двух девушек-прислужниц, даденных ей в Минас Тирите, Эомер предоставил ей собственный.

      Прислужницы помогли ей переодеться в парадное платье. Его еще в Городе на скорую руку подогнали по фигуре — Эовин была примерно того же роста, что и хозяйка платья, но заметно тоньше станом. Пожалуй, тяжелая парча скорее годилась бы для женщины не столь юной, и к гондорской моде Эовин была непривычна, но следовало довольствоваться тем, что есть. Только волосы не стала Эовин убирать ни в одну из гондорских причесок, хоть те и больше подходили к наряду, но заплела по обычаю эорлингов две плоские косы — перевитые лентами, они вышли почти в ладонь шириной, и для этого даже не понадобились фальшивые пряди. Длинные и густые косы были гордостью Эовин. От плаща она отказалась — послеполуденное солнце грело уже совсем по-весеннему.

      Пиршественный стол был накрыт под деревьями с огненно-красными цветами, она видела такие впервые. Ее усадили прямо напротив Арагорна — Эовин была единственной женщиной на этом пиру, и, конечно, ей полагалось место хозяйки.

      Ела Эовин медленно. Управляться одной рукой ей было очень неудобно, а от помощи Эомера она отказалась: она ведь не маленькая, чтобы брат разрезал ей еду. К тому же аппетита у нее все равно не было. Поднимая глаза от тарелки, она поворачивала голову чуть в сторону, стараясь не встречаться взглядом с Арагорном. В новых одеждах он совсем не казался тем таинственным незнакомцем-странником, как всего полтора месяца назад в Медусельде. Теперь Арагорн держался по-другому и сделался даже будто моложе своих лет. Наверное, в мыслях он уже примерял на себя корону, не видя больше препятствий ни к трону, ни к браку.

      По правую руку от Арагорна сидел Гэндальф, по левую Имрахиль, князь Дол Амрота — его имя подсказал ей Эомер, сама Эовин не знала почти никого из сотрапезников. Чуть дальше за столом она заметила двух маленьких хольбитла, почему-то одетых в кольчуги и с серебряными венчиками на головах. Смотрелось все это очень диковинно и несуразно. Кто же идет на пир в кольчуге?! Эовин случалось вздевать доспех, и она хорошо представляла себе его тяжесть. Хотя, может быть, им просто больше нечего было надеть? Или у хольбитла таковы обычаи? Серебряные венчики тоже смотрелись странно. Такие изящные украшения подошли бы благородной даме или девице, или, по крайней мере, прекрасному юноше, но никак не этим простоватым физиономиям.

      Наверное, это и были те самые герои Фродо и Сэм, которые низвергли Врага. С трудом верилось, что двоим столь маленьким существам удалось совершить такой подвиг, но раз они сидели за одним столом с будущим королем, значит, это была чистая правда.

      И еще двоих, почти одинаковых на вид, она должна была знать: близнецов Элладана и Элрохира, братьев той самой эльфийской девы. Тогда, в Дунхарроу, Эовин видела их только мельком и теперь задержала на них взгляд. Красивые, с соразмерными чертами, лица без возраста, каких не бывает у людей. Насколько братья были похожи на свою сестру?

      Мастер Мериадок прислуживал ей и Эомеру. Чтобы наполнить кубок, он должен был тянуться изо всех сил, и Эовин невольно казалось, что хольбитла вот-вот что-нибудь прольет или уронит прямо ей на платье и испортит чужую вещь.

      Еще один хольбитла прислуживал Арагорну, и приходилось ему так же нелегко.

      Эовин продолжала скользить взглядом по пирующим, потихоньку переговариваясь с братом. Гости явно утолили первый голод, беседы за столом теперь становились все оживленнее, раздавались здравицы, но на Эовин это, казалось, производило обратное действие. Ее щекам было холодно, она поняла, что бледнеет. Эомер уже спрашивал, хорошо ли она себя чувствует. Повинуясь ее знаку, Мерри налил ей чашу вина. Эовин засмотрелась в рубиновую глубину.

      — Здравие, Эовин! — услышала она громкий голос Арагорна и подняла голову. — Здравие красе Рохана, Погибели Повелителя назгулов!

      Белые щеки Эовин зарозовели, пусть и ненадолго.

      Такая хвала требовала ответа. Эовин встала и с помощью Мерри перелила половину вина из своей чаши в другую. Эту другую по ее повелению Мерри отнес Арагорну.

      — Благодарствуй, мой король и целитель! — воскликнула Эовин, глядя прямо ему в глаза.

      — На счастье! — отозвался Арагорн, так же не сводя с нее взгляда, и осушил чашу залпом.

      Эовин пила неторопливо и отпила немного, как подобало благородной девице. Но, возвращая чашу на стол, она неудачно задела поврежденную руку, плеснуло вино, и вот уже по скатерти и по богато затканному лифу платья расплывались густые темные пятна. Эовин ахнула, вскочила и, пробормотав в пространство извинение, вышла, почти выбежала из-за стола.

***

      Едва окончился пир, Эомер отправился проведать сестру. Эовин не отдыхала и не была ничем занята. Она сидела прямо и напряженно и как будто ждала его. Пострадавшее платье со следами чистки сохло расправленным на двух других складных стульях. Сама Эовин снова была в мужской одежде — больше платьев у нее с собой не было.

      — Зря я послушал Гэндальфа и пригласил тебя сюда! Не надо было тебе приезжать. Выздоравливала бы в покое…

      — Я здорова, — тихо сказала Эовин. — По крайней мере, телом, — тут она взглянула на своих прислужниц: — Здесь чего-то не хватает. Принесите с луга цветов.

      Встав у входа, Эовин ждала, пока девушки отойдут подальше.

      — В этих шатрах слышно каждое слово.

      Весь остальной разговор они вели на родном языке.

      — Ты все еще горюешь из-за него? — с сочувствием спросил Эомер. Он думал, что угадал причину расстроенного вида сестры, и, как мог, старался ей помочь. — Это пройдет. Говорят ведь, что время все лечит.

      — Не знаю, когда оно сможет это вылечить…

      — Конечно, Арагорн благородный и величественный, настоящий король из легенд, и ты…

      Эовин часто задышала через нос.

      — Перестань! — сдавленно вскрикнула она. — Замолчи сейчас же!

      — Опять твой бестолковый брат какую-то ерунду болтает? — попробовал отшутиться Эомер. Теперь он был изрядно озадачен. Он совсем не представлял, как утешают страдающих от любовных неурядиц близких. — Обещаю, больше не буду.

      — Лучше пообещай, что будешь говорить тихо.

      — Хорошо, — сказал еще более озадаченный Эомер.

      Эовин постояла еще у входа, закусив губу и часто моргая, как будто собираясь с духом. В лице ее не было ни кровинки.

      — Пожалуйста, пообещай, что будешь слушать меня спокойно, — выговорила она наконец.

      — Да что стряслось?! — воскликнул брат. — Я уже спокойно слушать не могу! После таких предисловий я уже не знаю что и думать.

      — Хуже, чем есть, ты все равно не вообразишь, — Эовин с тревогой еще раз глянула наружу и отошла в середину шатра. — Со мной случилась беда. Еще дома, в Марке, — еле слышно говорила она, не поднимая головы. — В тот день, когда Арагорн со своим отрядом приехал в Дунхарроу, чтобы отправиться на Пути Мертвых… поздно вечером я пришла к нему и просила взять меня с собой… и… — она замолчала.

      — И что? — выдохнул Эомер, уже догадываясь, что сейчас услышит, и заранее отказываясь этому верить.

      — А он… Это было насилие! — прошептала она и расплакалась.

      Эомер безжалостно тряс рыдающую сестру:

      — Что ты говоришь?! Что ты говоришь?!

      — Тише! Тише! — только всхлипывала она.

      — Ты же уже не маленькая! Ты не понимала, что может случиться, если прийти одной к мужчине ночью?!

      Эомер говорил что-то не то, совсем не то, что нужно. Он и в мыслях не имел хоть в чем-то обвинять сестру, даже в непозволительной наивности. Вся душа его кипела при мысли о том, как с ней обошлись. Оттого и лезли из него эти дурацкие поучения, как будто могли повернуть время вспять и разделать обратно случившееся в Дунхарроу.

      — Уже одно мое имя и положение должны были защищать меня! — сквозь слезы оправдывалась Эовин. — Я ведь из рода Эомунда, племянница короля Теодена, а не какая-нибудь рабыня-скотница.

      На это нечего было возразить. Эомер припоминал ту ночевку в Дунхарроу по возвращении из Изенгарда. Сестра была сама не своя, заплаканная, с кругами под глазами. Иногда она даже отвечала невпопад. Тогда, перед новым походом, Эомеру некогда было задумываться о причинах. Теперь делалось понятно, почему сестра поскакала на битву искать смерти. А этот, чтоб ему, потомок Исилдура еще и прилюдно похвалялся любовью Эовин, говорил, что оставил ее отчаявшейся… В тот момент, после битвы и потерь, его слова были для Эомера как в тумане, но сейчас он вспоминал их, и душа его переворачивалась снова. Если бы он знал, он затолкал бы эти слова Арагорну обратно в глотку прямо в Палатах.

      — Почему ты не рассказала мне сразу?! — допытывался Эомер, в запале своем позабыв, что и рассказывать Эовин было попросту некогда. Время для разговоров нашлось у них только в Минас Тирите.

      — Думаешь, об этом легко рассказывать? Я молчала бы и дальше…

      Эомер резко отодвинул ее от себя, продолжая напряженно всматриваться:

      — А ты не…

      — Нет! — воскликнула Эовин, поняв его невысказанные подозрения. — С тех пор прошло время, и я точно знаю, что хоть этот позор меня миновал. Но все те дни, пока я была у целителей, там же был лорд Фарамир. Мы встречались, разговаривали и… и он сказал, что хотел бы видеть меня своей женой.

      — И что ты ему ответила?

      Даже сейчас союз с Домом Наместников был выше того, куда Эомер мог бы хватить в самых смелых мечтах.

      — Как я могла согласиться… теперь… после… Даже если бы я как-нибудь хитростью скрыла все, он все равно будет знать. Все равно будет знать… — повторяла Эовин, вперившись невидящим взглядом в стену шатра. Теперь ее лицо пылало.

      Конечно, мелькнуло в голове Эомера, ведь тогда не миновать будет ей или ее мужу встречаться с Арагорном. И каждая встреча будет напоминанием о сошедшем тому с рук грехе. О том, что супруг сестры роханского короля всего лишь доедает выброшенное самим Арагорном.

      Раньше Эомер и не знал, что скрежетать зубами можно взаправду. Думал, что это только выдумка для красного словца. Сейчас же он отчетливо почувствовал во рту резкий и звоном отдавшийся в ушах скрип. Это немного охладило.

      — Ты хорошо сделала, что все мне рассказала. Поплачь, если хочешь. Говорят, от слез легчает. А я знаю, что надо делать.

      — Что?!

      — Я пойду к нему сейчас и либо заставлю его жениться на тебе…

      — Нет! — перебила его Эовин. — Теперь — нет. Даже не говори об этом. Я скорее прыгну в колодец, чем выйду за него!

      Эомер вряд ли обратил внимание на ее слова:

      — Либо я…

      Эовин воскликнула умоляюще:

      — Подожди! Говорят, с бедой надо переспать. Утро вечера мудренее, не делай ничего поспешного! Я не хочу потерять еще и тебя! Что тогда у меня останется?!

      — Такого не случится.

      Ясно было, что отступать Эомер не намерен.

      — Нет, постой! Не надо! — закричала Эовин.

      Но Эомер уже вышел из шатра. Бежать за ним было бесполезно.

***

      — Я хочу говорить с тобой, Арагорн. Но другие не должны слушать того, что я тебе скажу.

      — Прямо сейчас?

      Арагорн не очень хорошо себя чувствовал. Будучи всю жизнь очень умеренным и в пище, и в питье, он и теперь старался не выходить за пределы благоразумия, но, видимо, сегодня это не удалось.

      — Да. Это не может ждать утра.

      Они вышли из палатки и направились сквозь раскинутый на поле лагерь вниз, в сторону реки. Солнце светило почти им в лицо, и тени зеленеющих дубов косо ложились под ноги. Вскоре деревья расступились, открывая вид на спускающиеся к далекому Андуину луга. Здесь пасли лошадей. Эомер остановился и повернулся к Арагорну.

      — Сначала я спрошу тебя: не хочешь ли ты жениться на моей сестре. Подумай хорошенько, прежде чем ответить.

      Даже если бы эти слова были сказаны не таким враждебным тоном, они все равно были бы вызывающими, но Арагорн решил отнестись к ним снисходительно. Он видел, что Эовин чувствовала себя явно не в своей тарелке, и догадывался, почему. Должно быть, Эовин так же неловко было встречаться с Арагорном, как и ему с ней. Эомер пригласил сестру только по настоянию Гэндальфа, который считал, что ей лучше быть здесь, чем в стенах Палат, но ведь даже Гэндальф иногда ошибался.

      — Леди Эовин наделена красотой и достоинствами превыше других женщин, — улыбнулся Арагорн, не замечая, как передернуло Эомера от этих слов, — но я не могу жениться на ней. Я давно обручен, и моя невеста ждет моей коронации, ты знаешь это так же, как и все.

      — Я знаю и другое, что известно немногим, — сказал Эомер. — Значит, ты отказываешься?

      — Поступить иначе я не могу.

      — Сестра короля Рохана была достаточно хороша, чтобы с ней позабавиться, но недостаточно хороша, чтобы на ней жениться?!

      — О чем ты?!

      На мгновение Арагорн подумал, что Эомер, должно быть, выпил лишнего за столом. Но нет, судя по всему, Эомер был совершенно трезв и говорил внятно.

      — Мало будет тебе чести, если я скажу яснее. Ты сделал насилие моей сестре, а теперь…

      — Что такое ты городишь?! — перебил его Арагорн с неподдельным недоумением. — Ты, должно быть, сошел с ума. Я и в мыслях не имел нанести Эовин такое оскорбление!

      Сомнения отразились на лице Эомера. Он даже на мгновение не допускал, что сестра могла врать. Но Арагорн отрицал свою вину так искренне и так чистосердечно, без всякой хотя бы тени смущения, что Эомер и против воли начинал ему верить. Что-то здесь было неправильно, в этом надо было разобраться. И он сказал, хоть такие слова были ему противны:

      — Даже если ты что-то не так понял и решил, что все было по ее доброй воле…

      — Этого просто не могло быть, я готов в том поклясться. Ни одна женщина на свете не бросит мне подобного упрека, потому что я никогда не был ни с одной женщиной.

      Лицо Эомера окаменело:

      — Ты дожил до седых волос и уверяешь, что не знал ни одной женщины?!

      — Это так. Я ведь не женат.

      — Ты врешь! — воскликнул Эомер.

      Впервые за весь разговор Арагорн повысил голос:

      — Не забывай, с кем ты говоришь!

      — Да будь ты хоть король всего мира! Такого вранья и поношения я не стерплю ни от кого. Я вызываю тебя. Прямо сейчас. Здесь, на поле. На одних мечах. Я не хочу долго возиться с тобой.

      По лугу в их сторону шел один из младших дружинников. Эомер окликнул его, а когда тот приблизился, распорядился:

      — Беги как можно быстрее и передай, что королю Арагорну немедленно нужен его меч. И скажи, чтобы вместе с этим Хардред и Валдере сразу пришли сюда и принесли мне Гутвинэ.

      Юноша пустился во все лопатки. Эомер в ожидании мерил шагами луговину, безжалостно притаптывая весеннюю траву. Арагорн в последний раз попытался образумить его.

      — Эомер, остынь. Кто-то оговорил меня…

      Тот перебил его:

      — Теперь я не поверю тебе, даже если ты станешь клясться, что евнух.

      Как бы ни был ошеломлен Арагорн этим внезапным обвинением, одну простую вещь он все же сообразил: в таком деле никто не мог оговорить его, кроме Эовин. Зачем ей это понадобилось?!

      — Или твоя сестра таким способом надеется получить меня в мужья.

      Эомер остановился как вкопанный, уперся взглядом в Арагорна:

      — Ты! Не смей касаться ее имени! Эовин скорее утопится, чем выйдет за тебя.

      Казалось, он едва сдерживал желание начать драку прямо сейчас, не дожидаясь мечей.

      — Тебе не устоять против Андурила.

      — Не хвались.

      — Не знаю, какое наваждение обуяло тебя, но я не буду драться с тобой.

      — Как хочешь, — отрезал Эомер. — Возьми только в руки меч, чтобы потом не говорили, что я убил тебя безоружного.

      Чего добивался Эомер? Из-за чего упорно лез на рожон? Арагорн хотел прикрикнуть на него уже всерьез. К здравым словам Эомер в своем странном помрачении остался бы глух. Но Арагорном вдруг овладело чувство, которого он не знал всю свою жизнь, — страх смерти. Арагорн не боялся даже на Путях Мертвых, но сейчас не мог отделаться от ощущения, что истекают последние минуты отпущенного ему срока. Что его смерть стоит рядом с ним здесь, на краю этого луга, и ждет назначенного мгновения. Не желая признаваться даже себе в этой новой и постыдной слабости, Арагорн огляделся. Закатное солнце казалось слепящим, свет его резал глаза. Никого тут не было и быть не могло. Арагорн был опытнее, Андурилу не нашлось бы соперников…

      — Пусть Гэндальф рассудит нас.

      — Нет, — процедил Эомер, — я не дам тебе спрятаться за Серого Странника.

      Из-за деревьев показались двое рохиррим, званых Эомером, Ингрим из Серого Отряда, несший ножны с Андурилом, и князь Дол Амрота: неожиданное требование мечей и перепуганный вид дружинника встревожили Имрахиля не на шутку.

      Эомер вытянул свой меч.

      — Слушайте, что говорю я, Эомер, сын Эомунда. Я вызываю тебя, Арагорн, на бой здесь и сейчас за причиненное тобой бесчестье и не возьму с тебя платы серебром. Если откажешься — ты лжец и низкий трус, недостойный короны, и я не призна́ю тебя королем.

      Все остолбенели. Своими безрассудными словами Эомер оставил Арагорну только один путь. Арагорн принял из рук Ингрима Андурил:

      — Ни в один из дней я не наносил бесчестья ни тебе, ни кому другому из твоего рода. Я сражусь с тобой не от вражды, а только оттого, что не боюсь таких обвинений.

      И поединок начался. Даже не собирайся Арагорн только защищаться, другого ему не оставалось. Уже второй удар он отвел с трудом, от третьего еле увернулся. Гэндальф должен, обязан был появиться здесь с минуты на минуту. Андурилу не было соперников, но рука, державшая Гутвинэ, была моложе и крепче. Проклятый невесть откуда взявшийся страх не отпускал.

      — Прекратите это!

      Наконец-то! К месту поединка спешил Гэндальф, полы его одежд развевались, будто от ветра. Он явно намеревался вмешаться. Валдере, шагнув, преградил магу путь.

      — Остановитесь!

      Арагорн невольно замер, чуть повернулся, через мгновение опомнился — и застыл снова, поняв, что опоздал. На долю растянутого до вечности момента, зная, что сейчас произойдет, и не веря в это, и, зная, ничего уже не могши сделать, чтобы это предотвратить. Смерть дождалась назначенного срока. Вспыхнувшее алым бликом лезвие взрезало, рассекло шею у основания. Кровь, хлестнувшая из раны, запятнала белоснежное одеяние Гэндальфа. Арагорн, пошатнувшись, упал. Уже неживой его взгляд уставился в небо.

      — Что ты сделал?! — закричал Гэндальф. — Что ты сделал?!

      Глаза его сверкали.

      Эомер не ответил. Двое его дружинников подошли поближе и встали чуть позади него. Князь Дол Амрота смотрел на происходящее с холодным спокойствием.

      — Из-за чего была ваша ссора? — спросил он.

      — Ты слышал, — ответил Эомер, тяжело дыша. — Это дело касалось нас двоих. Если он вышел на поединок, значит, счел причину важной.