Махровый халат не согревает озябшее после душа тело, ещё влажное, с бегущими за ворот ручейками воды. Но даже эта мелочь не может раздражать Хосока так, как бессонница, что свалилась на него в последние месяцы. Когда это случилось в первый раз, он лежал на своей огромной кровати и пялился в потолок, виня во всем свой напряженный график и отсутствие выходных, он ворочался, ждал, когда же сон его настигнет, но измученное сознание так и не провалилось в забытье. Весь следующий день Чон раздражался без повода, рявкал на своего агента и провёл в запертой изнутри студии почти все время. Дело не шло, слова не складывались в предложения, а ноты плясали перед глазами, насмехаясь.

Вот и сейчас, проведя ночь без сна, он пялится на зарождающийся на горизонте рассвет и пытается ненавидеть свою жизнь чуточку меньше. Не удаётся, как и всегда собственно, но попытка не пытка, разве не так?

В одной его руке телефон, а в другой стакан с чем-то крепким, он называет это «лекарством от душевной боли», а на самом деле это лишь джин, что совсем немного разбавлен спрайтом. Дурацкая привычка для таких же дурацких коктейлей ещё со студенческих времён. Пить алкоголь с утра - одна из тех вредных привычек, которые появляются в попытке утихомирить внутреннюю агонию или же заглушить голос разума. И то и другое сделать не удаётся, но пытаться Хосок не перестаёт.

Глаза жжет то ли от бессонной ночи, то ли от света прожекторов, а может, от всего сразу, черт его знает. Даже, кажется, лицо болит от постоянной необходимости выглядеть веселым и жизнерадостным, улыбаться на камеру, улыбаться за камерой, быть в центре событий с диким желанием исчезнуть с лица земли. Плечи держать расслабленными и опущенными, чтобы кто-то, не дай бог, не подумал, что у тебя может быть что-то не так, спину прямо и всегда главное - улыбаться.

Люди слишком доверяют его улыбке. Они считают Хосока беззаботным человеком. В их присутствии он всегда смеётся или улыбается. Они постоянно спрашивают, как ему это удаётся? Как ему удаётся быть таким веселым все время?

А ему не удаётся.

Ему уже до чертиков надоело быть в амплуа беззаботного парня, быть тем, кто всегда поддержит, обнимет словом, руками, своей солнечной аурой. Хотя бы потому, что внутри он уже давно выжжен, давно погас, и осталась лишь только тень, жалкая пародия, которая пытается.

Хосок не пытается. Сдался. Давно уже, на самом деле. Силы покинули его ровно в тот самый момент, когда механический голос в трубке сообщил, что «данный номер заблокирован или не используется абонентом». Юнги исчез из его жизни точно так же, как и появился: тихо, без лишних слов и действий. Никаких драм, никаких выяснений отношений и другой подобной ерунды. Она для подростков, а они уже давно не дети. Они взрослые тридцатилетние мужчины, чьи пути разошлись. Уже сколько? Ах, прошло целых три года с тех пор, когда они виделись в последний раз. Год после этого они ещё общались, пытались сохранить те отношения, которые им удалось построить, пытались быть теми, видимо, кем стать так и не смогли.

Звонки до обеда и после переросли в общение по вечерам, затем в редкие звонки где-то посреди недели или только лишь в сообщения после полуночи. Мин казался одним из тех стабильных явлений в его жизни, к которым быстро привыкаешь, а в последствии уже не замечаешь их влияния и значимости.

В тот момент, когда все случилось, Чон ощутил. Ощутил все то одиночество, что витало вокруг Юнги все это время, ощутил всю ту безучастность, что дарил ему, хотя должен был день и ночь твердить о своих чувствах. Он пялился в телефон, который все время говорил одно то же, раз за разом, звонок за звонком. Оставлять сообщения на голосовой почте, зная, что тот человек их никогда не услышит сродни наказанию, которое Хосок заслужил, он правда в это верит.

Присутствия Юнги в его жизни дико не хватало, но усталость, что скапливалась за день упорных тренировок и репетиций, затмевала собой все, даже самое тёплое воспоминание о нем. Шли дни, недели, а потом внезапно прошёл целый год.

Год без Юнги казался выброшенным на ветер временем, хоть и был наполнен событиями. Хосок во всей этой веренице перелетов, концертов, интервью и теле-шоу погряз, ощущая себя по уши в грязи, а не в овациях и восторженных криках фанатов. Когда-то давно, когда они с Юнги были обычными студентами обычного университета, они, как и многие в их возрасте, мечтали о бОльшем, они жили этой своей мечтой, грезили о светлом будущем, где будут они вдвоём, где все их планы обязательно будут воплощаться в жизнь, где они рука об руку пойдут рядом, не давая другому споткнуться и тем более упасть. Они мечтали о сцене, о текстах, которые напишут, и о том, что пройдут через все это вместе. Но иногда мечты остаются лишь мечтами. Теми, что никогда не сбудутся, или теми, что сбудутся не так совсем, как хотелось бы. Хосок добрался до вершины, но растерял по пути самого себя, кажется, а не только Юнги. Позади осталось все, чем он жил, во что верил и из чего состоял, собственно.

Сейчас Хосок - это набор всех его сожалений, разочарований и злости на самого себя. Он скучает, каждый день, каждую минуту и каждую прожитую секунду без Юнги. Он не вторгается без спроса в его жизнь, не ищет прощения или встреч, он пережевывает свою вину и боль от этой вины снова и снова и будет делать это столько, сколько потребуется, даже если на это понадобится вся его жизнь.

Это просто очередной день из всех его очередных дней. Такой же рассвет как и вчера, такой же новый зарождающийся день и все та же давящая боль в груди. Он все так же скучает, все так же набирает номер и все так же сразу переключается на голосовую почту. Все действия такие автоматические, отточенные до идеального, в них много отчаяния и тоски, а ещё любви. Той, что не уберегли, той, что не уберёг Хосок, в частности. Он разбавил ее никому не нужной жаждой славы, а в итоге остался с горьким пойлом в стакане и опустошённой душой.

- Хей, мы давно не разговаривали, так что это может звучать странно. Я не звонил тебе слишком долго, а мое последнее сообщение на твоём автоответчике оставлено почти два месяца назад. Наша жизнь сложилась не так плохо, знаешь? - усмехается сам себе, а у самого челюсти сводит от лжи. Он ее чувствует, и Юнги ощутит, естественно, у него на такие вещи чутьё особое. - То есть, пару лет назад у нас были мечты, и похоже, что они стали реальностью, но за них пришлось заплатить. Цена только оказалась неоправданно высока.

Ценой стали ты и я.

Мы стали реже общаться, а видеться и вовсе оказалось задачей невыполнимой, но я хотел бы сказать спасибо, потому что не достиг бы всего этого без тебя. Ты отошёл в сторону, подталкивал меня к моей мечте, к нашей мечте, не просил взамен буквально нихрена и ни в чем меня никогда не винил. Я забрал мечту, что называлась нашей, себе. Я не должен был так поступать с тобой, Юнги-я.

Я дал слабину, перестал бороться, будто ослеп вовсе, а может, вся эта слава ослепила меня, я не знаю. В какой-то момент, стоя там, в свете прожекторов, я просто забыл, зачем жил, ради чего. Не будь тебя в моей жизни, ничего бы не случилось. Я бы не оказался там, где нахожусь, и не делал бы всего этого. Ты дал мне сил, вложил в голову мысли, которые помогли мне забраться на эту высоту. Моя мечта в моих руках, я только что это осознал, но ещё я осознал, что эта ноша для меня одного оказалась слишком велика.

Эта мечта была нашей. Общей. Помнишь?

А я вот забыл.

Я эгоист, изменник и бракованный товар, на моем месте должен быть ты. Ты должен сиять, тобой должны восхищаться. Я не стою и грамма всего этого внимания, я всего тебя не стою.

Наш последний разговор закончился ссорой, и я сказал тебе, что мне некогда решать эти глупые проблемы, что у меня работа и репетиции. Я был зол, загнан, погрязший в работе и обязательствах. Но ведь только ты в тот момент понимал, что я должен был соблюсти обязательства совсем не те. Я был обязан тебе, в первую очередь. Я должен был поговорить, должен был сказать, что твой приезд важен, конечно, он важен, а как же иначе?

Ты успокаивал меня даже тогда, когда я кричал на тебя, когда срывался из-за ерунды буквально, когда просто не брал трубку.

Я обнищал.

Не материально, нет.

Духовно, ментально, эмоционально.

Я из себя ничего не представляю без тебя, как бы сильно не пытался убедить себя в обратном.

Я знаю, что ты до сих пор живешь в Тэгу. Знаю, что все ещё пишешь песни и это потрясающие песни, Юнги. Я слушаю их. Чувствую себя воришкой-карманником. «Форточник», который залез в окно и украдкой подслушивает лучшую мелодию в своей жизни.

Юнги-я, мне ничего не нужно от жизни, знаешь? Кроме тебя и твоих рук. Но ещё я понимаю, что недостоин всего этого.

Уже поздно, я вижу.

На твоих часах полночь, а у меня тут солнце встаёт, но я не могу спать. Смотрю вот, как темное небо светлеет, и думаю о том, как прошёл твой день, и насколько сильно ты ненавидишь меня по шкале от 1 до 10.

Я буду счастлив только от того, что ты включишь это голосовое. И, наверное, умру от переизбытка чувств, если ты дослушаешь его до конца.

Я так сильно люблю тебя, хён, так сильно люблю. Просто хочу знать, что ты в порядке. Что ты хорошо ешь, спишь и не бросил музыку, ведь она все для тебя, я помню.

Я проиграл, хён. Проштрафился по всем фронтам. В моей голове неустанно крутятся все эти воспоминания о нас, про нас, и мне дико скучается по тебе, знаешь? Каждый долбанный день я ненавижу и люблю одновременно, потому что это и твой день тоже. Где-то там, на другом конце света, ты живешь свою жизнь и дышишь этим воздухом, и смотришь на это небо, поэтому да, я люблю этот день, за то, что он есть у тебя тоже.

      - Алло?

      - Юнги-я…