- Мне остаться?

      Намджун стоит в дверях кухни, уже собранный, с закинутым на плечо рюкзаком.

      - Зачем? - удивляется Юнги.

      - Чтобы тебе было не так скучно проводить свои скучные выходные, - улыбается он.

      Мин-то знает прекрасно, что оставаться он не собирается. Спросил затем, чтобы спросить, вот и все. Может потому, что хороший друг, а может потому, что Юнги - друг плохой. По крайней мере, так он сам считает.

      - Вали давай. Дел - гора, - бросает он напоследок и утыкается в свой блокнот.

      Слышит тяжёлые шаги друга по гостиной, слышит, как они заглушились ковром у дивана. Наверняка, тот снова там ищет свой телефон, потому что он опять завалился куда-то между подушками или вообще скучает на полу.

      - Нашёл! - кричит друг. Так и вышло.

      Дверь захлопывается и Мин Юнги остается в желанной тишине. Настолько, что тут же в блаженстве закрывает глаза.

      Уже несколько дней кряду он пытается дописать начатый текст, но слова не идут в голову, как не приглашай, словно и вовсе забыли туда дорогу. Он складывает руки на столе и смотрит в окно, а там серый дождливый Тэгу разделяет с ним его тоскливое настроение. Только вот раньше всё было иначе. Серые дни были не просто тоскливыми, а мрачными. Ночи были не темными, а непроглядными. Все обычное имело оттенок грусти и печали с легкой долей отчаяния. Еда имела привкус горечи, а все звуки сливались в одну неприглядную мелодию. Только лишь по ночам в полнейшей тишине удавалось очистить разум для того, чтобы сесть и начать писать.

      Написать очередную печальную балладу, ведь других не получалось, увы. И даже тогда тексты были настолько блеклыми, что хотелось выбросить их все к черту. Но почему-то не мог. Никак не выходило. Поэтому он заканчивал каждый из них и собирал в сборник. В один мрачный сборник своего разбитого сердца. Коллекционировал свою печаль как мог, возможно, надеясь, что со временем все пройдет, забудется и уже не будет так болеть. Не будет так ныть и проситься на бумагу, на волю и через весь необъятный океан - на другой конец света. Только вот Юнги прогадал. Ныть не переставало, и каждая ночь была для него временем, когда он снова открывал железные ставни и все его демоны вырывались наружу. И был вой и был плач, а наутро бумага, еще не успевшая высушить мокрые следы, пестрила очередным душевным порывом.

      А потом все дни, забитые под завязку уже приевшимися занятиями, вдруг оглушило лишь одним звонком, который тут же переключился на автоответчик, а он неосторожно решил его прослушать. И быть может, за эту свою оплошность Юнги следовало бы благодарить судьбу, ведь жизнь его снова посветлела. Не настолько, чтобы греться в солнечных лучах, но достаточно, чтобы в тумане рассмотреть линию горизонта и очертания города. Ему мешал страх такой силы, что его можно было разделить на троих и всем хватило бы с лихвой.

      Прежде Юнги старательно день за днем обходил один конкретный контакт в своей телефонной книжке, чтобы не оступиться и не совершить глупость. Он даже сменил телефон. Вот настолько сильно себе не доверял. Но вот кажется, что лимит терпения и самообладания внезапно исчерпался. Он крутил в руках старый смартфон и боялся его включать. Он боялся, потому что мог увидеть там сотни пропущенных от него. А еще боялся, что вовсе их не увидит. Ведь за три года люди забывают всё и всех, так почему бы не забыть одного Юнги, верно?

      Но там были звонки. Десятки пропущенных от одного скучающего абонента, который, как и сам Юнги, оказывается, совсем не умел отпускать прошлое. Пальцы предают, дрожат, но все равно проходятся по экрану снова и снова, пролистывая вниз уведомления с одним и тем же именем.

      Что же теперь он должен был чувствовать? Счастье от того, что его не забыли или же боль, потому что тот человек всё это время лишь пытался жить?

      Телефон тогда внезапно ожил в руках, словно подслушавший его мысли, и переключившись в режим почты, заговорил до боли родным голосом. И Юнги не мог. Не мог не слушать, не мог дышать и не мог отключиться. Годы борьбы с самим собой оказались лишь картонной коробкой, которую он выстроил вокруг себя в надежде создать иллюзию порядка и новой жизни. Тогда она начала рваться и трещать по швам.

      - ... я проиграл, хён. Проштрафился по всем фронтам. - нет, нет, нет. Не ты. - В моей голове неустанно крутятся все эти воспоминания о нас, про нас, и мне дико скучается по тебе, знаешь? - знает, конечно, знает. Ведь и у него тоже крутятся, и ему тоже дико, до мурашек скучается. - Каждый долбанный день я ненавижу и люблю одновременно, потому что это и твой день тоже. Где-то там, на другом конце света, ты живешь свою жизнь и дышишь этим воздухом, и смотришь на это небо, поэтому да, я люблю этот день, за то, что он есть у тебя тоже.

      Глупо, безрассудно, но иначе невозможно, поэтому...

      - Алло.

      - Юнги-я? - растерянный голос Хосока вдруг отрезвил.

      Зачем? Не надо было отвечать. Вдруг он не хотел быть услышанным, вдруг эта исповедь не нуждалась в искуплении. Быть может, она не предназначалась для чужих ушей и служила лишь облегчением для его души?

      Он тогда больше ничего не сказал. Просто молчал и подчинялся собственному страху, крепко схватившему его за горло. А потом и вовсе повесил трубку.

      - Идиот!

      Вскочив с дивана, он заметался по комнате, словно раненый зверь. Как же быстро разрушились все его усилия, которые он прикладывал для выстраивания собственного обособленного от него мира, а всё разрушилось лишь одним дурацким звонком. Даже не им, а знанием того, что он звонил. Ведь и правда он мог это делать не для того, чтобы однажды услышать Юнги. Он мог звонить просто для того, чтобы унять собственные переживания. Это вовсе не означает, что желание всё вернуть на круги своя в нем еще было живо. Юнги поддался секундному порыву и за это себя снова возненавидел. Так было глупо ворошить прошлое. Так глупо.

      И снова ему помогло только время. Не долгие разговоры с Намджуном, не размышления по ночам, ни тщетные попытки вылить свои переживания в слова. Они не шли. Ни в этот день, ни в следующий, ни через неделю. Только вот спустя месяц после того звонка Юнги, вроде как, смог выровнять сбитое дыхание и взять в руки то, что еще осталось от него самого.

      Паника отпустила. Теперь было даже смешно вспоминать, как было страшно в тот момент. Намджун посоветовал расставить все точки на "i", но как это сделать не объяснил. Подкинул очередную задачку и свалил в закат, оставив друга плавиться в неведении.

      Юнги набирает в легкие воздуха, будто готовясь к самому важному выступлению в своей жизни или к прыжку с высоты, хотя боится ее до жути. А может это и правда оно? Он прокашливается и пробегается глазами по первой строчке. В ушах кровь долбит, и буквы скачут перед глазами, но если это и было безумием, то разделенным на двоих. Он никогда не мог складывать разговор в логические внятные цепочки. Не мог управляться словами в диалогах, никак не выходило подкреплять их еще и чувствами. Слова будто начинали предавать его. Путались, ломались, прятались в закоулках его разума, не желая выползать наружу.

      Единственное, что у него всегда получалось, так это обличать свои мысли и чувства в тексты на бумаге. Записать предварительно в блокнот, чтобы потом разорвать трехминутным треком чьё-то неосторожное сердце, по глупости решившее нажать на "play". Но сейчас же иначе все. Сейчас он хочет скорее исцелить, чем изранить. Ранить его он не посмеет, просто не сможет. А шанс на исцеление самого себя слишком призрачный, но все же возможный. Поэтому то он и готов дать голос словам, которые уже давно выведены черным на обложке его записной книжки. Ведь они должны были быть сказаны уже давно, просто время пришло только сейчас.

      Он нажимает кнопку вызова рядом с именем, от которого непроизвольно сводит все внутренние органы и ждет, пока гудки перестанут трепать накалившиеся нервы. А ждать приходится совсем недолго. Хосок берет трубку и его осторожное, еле слышное "Алло" заставляет вздрогнуть.

      - Другое название любви – грусть, - начинает Юнги. - Иногда она просто освежает, а иногда становится холодно. Любовь всегда сопровождается одиночеством. Даже когда мы были вместе, мы были одиноки. Мне вдруг стало это всё не нужно, - голос делает намеренно тише, чтобы на том конце телефонного провода не услышали, как сильно он дрожит. И дело ли в том, что три года - это чертовски много или в том, что страх снова так крепко сжимает горло неизвестно. - Иногда я смеюсь, как сумасшедший, да, а потом много плачу, да, но спасибо, что ты был на моём месте, - он уже не может остановиться. Слова льются из него непрекращающимся потоком, и Юнги думает, что они действительно правильные. Что за целый год своей жизни на бумаге они не перестали нести в себе тот смысл, который он в них вкладывал одной из своих бессонных ночей. - Мы часто ссорились? Говорили друг другу слова, будто вовсе не были родными, будто не знали друг друга вдоль и поперек. Кнут без пряника, экстремальная химия, погасший солнечный свет - такими мы были. А в конце любви... Это ли была любовь? - он останавливается, задыхаясь, но ни капли не подверженный сомнениям, лишь чувствам. Две секунды, словно вечность дают ему вновь собраться с силами и услышать чужое дыхание в трубке. - Мы горели, сжигали друг друга и не заметили, что остались стоять на пепелище. И я бы создал с тобой новый мир, ведь ты всё ещё всё для меня, а я... всё ещё всё для тебя?