Люмин просыпается от сигнала будильника, дребезжащий и раздражающий звук которого отражается от стен ее маленькой комнатушки. Она нехотя разлепляет глаза и смотрит на часы: шесть утра. Очень предусмотрительно с его стороны поставить эту адскую звонилку на столик: чтобы выключить будильник, ей придется встать. Люмин делает усилие и приподнимается на кровати, разворачиваясь с живота на спину. В глаза ударяет искусственный солнечный свет из электронного окна, о котором ей вчера говорил Чайльд.

— Я убью его, — хрипло говорит себе под нос и прокашливается.

Она резко спрыгивает с кровати и едва ли не стонет: тело жутко тяжелое. С трудом удается удержаться на ногах и не свалиться обратно на постель. Видимо, так и не получилось как следует отдохнуть после всего того стресса, который она испытала, и дороги до этого места. К тому же, всю ночь её мучили бессвязные напряжённые сны, которые были в одно мгновение стёрты зубодробительным будильником. Теперь уж и не вспомнишь, что именно сделало утро таким неприятным.

После ритмичного стука в ее дверь оно явно не становилось лучше.

— Эй, ты проснулась? — слышит она знакомый голос по ту сторону двери.

— Да, — отвечает ему Люмин, тщательно скрывая раздражение. Слышит же, что будильник отключен, так чего спрашивать?

— Доброе утречко! — бодро отвечает Тарталья. — Жду тебя здесь! Не опаздывай. У нас с тобой сегодня много дел!

Люмин игнорирует его слова и надеется, что хотя бы душ немного приведет ее в чувство.

Прохладный душ действительно помогает. Она кидает быстрый взгляд на часы: у нее в запасе еще десять минут. Открывает шкаф, который вчера нашла по случайности, и достает оттуда первую попавшуюся футболку и штаны. На ее удивление, все сидит как влитое. В голову невольно приходит мысль: Чайльд будто наверняка знал, что она не сможет отказаться от его предложения, и подготовился заранее. Это раздражало еще больше. Ей все еще непонятно, какие цели он преследует, но она обязательно выяснит, чего бы это ни стоило.

Люмин бегло осматривает свой внешний вид в зеркальном отражении, поправляет загнувшийся край футболки и проводит рукой по коротким темным волосам. Ей все еще непривычно видеть себя такой — с этой стрижкой, с этим цветом волос девушка в отражении кажется ей незнакомкой. Если бы сейчас они столкнулись с Итером, смог бы он ее узнать, если даже она сама себя узнать не может? И, сказать по правде, привыкать к этим изменениям совсем не хочется. Поскорее бы они уже отрасли и перестали ей мешаться.

По левую сторону от двери ее спальни она находит Тарталью, успевшего откровенно заскучать. Он лениво оглядывает помещение перед собой и подпирает ногой стену позади себя. Заслышав шум, он тут же поворачивает голову в ее сторону, широко улыбнувшись. Люмин отмечает, что он выглядит довольно выспавшимся и отдохнувшим, и невольно хмурится.

— На две минуты раньше. Молодец! — он смотрит на наручные электронные часы, сверяясь со временем. — О, я смотрю, тебе все подошло, — окидывает ее оценивающим взглядом. — Отлично! — прямо-таки пышет энтузиазмом.

Сам Чайльд стоял перед ней в свободной черной футболке небрежно заправленной в такие же свободные спортивные штаны.

— Готова?

— Готова, — машинально отвечает Люмин. — Что там по плану? Пробежка?

— Ага, подышим воздухом и нагуляем аппетит! — Чайльд отталкивается от стены и ведет рукой в сторону выхода. — Пойдем!

Он ведет ее теми же коридорами, что и вчерашним вечером, напевая какую-то незатейливую мелодию себе под нос. Кажется, его действительно все это забавляет, чего не скажешь о Люмин. Тяжелые двери разъезжаются с металлическим скрежетом, и они оказываются в лесу, тщательно скрывающем их от чужих глаз и, что радует больше всего, от горячих лучей солнца. Даже осенью солнце в Лиюэ почему-то горячее, чем в Мондштадте, и как будто ярче. Может, это из-за пребывания на возвышенности?

— Ну что? — Чайльд оборачивается к ней и вытягивается во весь рост, поднимая руки над головой. — Разомнемся?

Люмин ничего не отвечает, немного нервничая из-за предстоящей пробежки: появляются опасения, что бег по пересечённой местности — совсем не то же самое, что её спринт на каблуках в состоянии сильнейшего в жизни стресса. Она молча делает несколько растяжек и с высоты глубокого выпада замечает, что кое-что изменилось в сегодняшнем пейзаже.

— Что это за ящик? — кивает она на небольшую металлическую коробку недалеко от двери.

— Это утяжелители, — отвечает Чайльд интонацией «хорошо, что ты спросила». — Они необходимы людям в хорошей форме, чтобы совместить кардио с силовой тренировкой и извлечь максимум пользы.

Люмин отрешённо наблюдает, как он фиксирует утяжелители на её руках и ногах — килограмм по пять в каждом. Ей кажется, она и шагу ступить не сможет, но разве можно ему об этом сказать?

— У тебя все начинают с лишней двадцатки на теле? — интересуется она, чтобы хоть немного отсрочить неизбежное.

— На годовой уровень подготовки у нас есть чуть больше месяца, — пожимает плечами Чайльд, отбивая у неё всякое желание задавать новые вопросы. — За мной, я буду бежать медленно.

Ей хочется сдерзить: «Не утруждайся», — но стоило сделать пару шагов, и Люмин понимает, что это будет действительно тяжело.

Кажется, что на неё не надели утяжелители, а всё её тело налилось чугуном, стало тяжёлым и неповоротливым. Каждое соприкосновение подошв с землёй будто сотрясает её изнутри. Нужно взбираться на камни, иногда на небольшие холмы, огибать сосны и полувысохшие печальные деревца. Под ногами скрежещет каменная крошка, а иногда бег смазывается о пережжённую рыхлую почву. Сердце колотится, как бешеное, и Люмин кажется, что ещё немного, и оно не выдержит. Она не выдержит. На нарастающей жаре тело неприятно мокнет, волосы липнут к лицу, лезут в глаза.

Вскоре она осознаёт, что они поднимаются в гору — может, чтобы сократить круг, а может — чтобы окончательно её извести. У неё каждая клеточка надрывается от этого сумасшедшего забега. Чайльд уже далеко впереди, она едва видит его тонущий в солнечных лучах силуэт, когда он легко взбирается на очередной громадный камень.

В этот момент случается самое страшное, о чём она только могла подумать — она спотыкается и падает. Ей даже не больно, просто нет сил встать. Последние минут десять она бежала просто по инерции.

Немного подождав, он спрыгивает к ней и возвышается в лучах палящего солнца, как снизошедшее с небес воинственное божество. Как же с ним невыносимо. Он каким-то ловким неуловимым движением умудряется поднять её безо всякого её участия и водружает себе на спину, как походный рюкзак. Будто она ничего не весит. И будто её слово — тоже.

— Дай мне снять утяжелители, и я доберусь, — злится она.

— Остынь, салага, либо так — либо никак, — у него ещё силы есть на то, чтобы болтать с такой ношей на бегу, Люмин даже осознать это не может. — Ты скажешь себе: «Пусть так, но я преодолела этот маршрут», — и не испытаешь горечи. Ты должна понять, что не добежать — это всегда провал.

Чтобы не слушать и дальше, как у него почти не сбивается голос с такой нагрузкой, она больше ничего не говорит, только следит за тем отрезком пути, который обязательно должна преодолеть завтра. Больше половины. Ещё больше половины.

У двери Люмин с особой жестокостью сдирает с себя утяжелители и швыряет в коробку, на что Чайльд только ухмыляется. Когда он говорил о том, что они идут нагуливать аппетит, он ни капли не привирал. К тому моменту, как они добираются до жилого отсека, желудок сводит в спазмах от голода, несмотря на лёгкую тошноту от недавней пробежки. Запах еды, витающий в воздухе буквально из-за арки в десяти шагах, не делает ситуацию лучше.

— Десять минут на переодеться и сполоснуться, потом проходи на кухню, — бросает ей Чайльд по дороге в свой отсек.

Люмин кивает в пустоту и снова оказывается в своей комнате. Быстро принимает душ, смывая с себя всю грязь и пот, кидает одежду в корзину и наскоро натягивает на себя такой же комплект одежды.

К моменту, когда она появляется на кухне, Чайльд уже сидит за накрытым столом и ждет ее.

— Как ты это делаешь? — не скрывая удивления спрашивает Люмин, садясь напротив него.

— Что именно? — он выгибает бровь и подается вперед, складывая руки на столе в замок.

— Сколько ты уже ждешь меня тут?

— Минуты три, — Чайльд жмет плечами. — Здесь нечему удивляться. Я так живу… — он закатывает глаза в попытках посчитать, — много лет, — наконец отвечает он. — Ты привыкнешь к режиму со временем. Если ты думаешь, что у тебя будет оставаться время на что-то еще кроме тренировок в первые пару недель, то ты ошибаешься. Я вижу, что в тебе много упорства, но вот силы и выносливости не достает. Скоро ты ко всему здесь привыкнешь и станет значительно легче и проще.

— Поверю тебе на слово, — Люмин опускает взгляд на стол.

То, что Чайльд сказал про недостаток силы и выносливости — она сама знает — правда. Взять хотя бы их недавнее столкновение, но слышать об этом все равно неприятно. Люмин, прокручивая ту их встречу в голове из раза в раз, да ещё и сегодняшнее шоу в придачу — и сколько такого еще впереди? — вообще едва может представить, какие же тренировки нужно было пройти, чтобы достичь такой мощи в столь молодом возрасте — ему всего двадцать три года, а он без труда может справиться в одиночку с отрядом неплохо подготовленных ребят, что уж говорить о полицейских, которые ему и в подметки не годятся. Его что, готовили стать преступником с пеленок? Это многое бы объяснило. Люмин до встречи с ним никогда не считала себя слабой — что ж, всё познаётся в сравнении. Ещё и тело предательски потряхивает от напряжения из-за утренней пробежки.

— Бери все, что хочешь, но советую оставить в желудке пустое место, иначе на тренировке тебе обратное может выйти боком, — он улыбается и закатывает глаза к потолку, будто что-то вспоминает, а после берет вилку и нож, принимаясь за омлет перед собой.

— Кто здесь готовит? — Люмин оглядывается по сторонам, подмечая, что сейчас они находятся здесь совершенно одни.

— Ты же не думаешь, что в этом месте нет обслуживающего персонала? — он склоняет голову набок, не сводя с нее взгляда. — Вообще-то я и сам классно готовлю. Может, когда-нибудь приготовлю что-то и для тебя, — он поднимает вилку и указывает зубчиками в ее сторону. — Уверен, ты будешь в восторге.

— Какая самонадеянность, — Люмин усмехается. — Подсыпешь туда яд?

— Я же говорил, — Чайльд откладывает столовые приборы в сторону. — Это не в моих интересах.

— А что в твоих?

— А ты хороша! — Чайльд смеется. Ему, по всей видимости, весь этот разговор доставляет какое-то особое удовольствие, чего не скажешь о Люмин. — Но пока тебе придется жить с той информацией, которую ты уже имеешь, и довериться мне. У тебя нет другого выхода, не правда ли?

Люмин не отвечает и опускает взгляд на тарелку, вернувшись к еде. Вот же сукин сын!

— Утяжелители существовали в программе подготовки не всегда, если совсем честно, они появились несколько лет назад, — прерывает молчание Чайльд. — Это наш знак верности своей цели. Был тут один мужик, Васян, обычный такой, с ним просто жизнь жестоко обошлась. Он пришёл в наши ряды в комплекции, при которой из-за угла сначала появляется огромное пузо. Над ним все смеялись и делали ставки, сколько он тут продержится с таким весом и бэкграундом. А он держался порой лучше них, очень старательно учился, только на пробежках всегда прибегал последним. И тогда ребята из уважения к нему стали бегать с утяжелителями, чтобы уравнять шансы. Это дало потрясающие результаты. Ты сама это испытаешь.

— Может быть, — мрачно отвечает она.

— Эй, ты опять себя жалеешь! Я тебя не осуждаю, ты не хотела этого всего, но это твой выбор. Если будешь смотреть на то, как тебе тяжело, так и продолжишь колебаться, а не слишком ли далеко замахнулась. В тот страшный день ты едва ли думала, что можно так быстро бегать на каблуках, ты просто бежала к семье.

Вот же. Сукин. Сын! Сквозь Люмин будто разряд пропустили. В горле встаёт ком, есть больше не хочется. Она откладывает вилку и вперивает в него злой взгляд, но быстро заставляет себя успокоиться и делает вид, будто ей интересен экзотический аквариум за его плечом. Какой смысл беситься, если он прав? Его задача — учить её.

— Тебе нужно время, чтобы сделать что-то перед обучением? Минут десять? — она слышит, как стул с раздражающим скрипом проезжается по полу, и Чайльд поднимается.

— Нет, — она качает головой.

— Тогда пойдем в тренировочный зал. Будет весело!

Тренировочный зал — это огромная полупустая комната с несколькими матами, боксёрской грушей в виде туловища человека и укреплёнными стенами, на которых виднеются пугающие вмятины. Что за «тренировки» пережило это помещение?

— В будущем эта тренировка тоже будет с дополнительным весом, но пока я покажу тебе основы, которым не учат на курсах для школьников. Должен признать, ты уже хорошо владеешь приёмом сбивания противника с ног. Но со мной этот номер не пройдёт. С ним тоже, — он кивает на грушу без ног, скрещивая руки на груди. — Что будешь делать?

— Тросы уберут разницу в росте, — отвечает Люмин, уперев руки в бока.

— Насколько мне известно, сейчас их у тебя нет. Мы готовимся к худшим сценариям. К тому же, тросы отбирают у тебя скорость и непредсказуемость. Я за секунду до каждого удара знал, куда ты будешь бить, а это слишком много. Сработает только с неповоротливыми противниками.

— В таком случае, я знаю только два варианта для себя: попробовать прыгнуть и ударить по середине шеи или седьмому позвонку или попробовать ударить в пах и убежать, — насколько же она беспомощна.

— Помимо этих трёх уязвимых точек есть ещё около тридцати, и каждую из них стоит иметь в виду, но удары мы тебе поставим все, чтобы ты могла подстраиваться под ситуацию. Попробуем для начала эти, — он рисует на манекене крестики в области солнечного сплетения, сердца, гортани и подбородка. — Покажи свой удар. А я подержу этого беднягу, чтобы он не поранил тебя.

Он это специально. Чтобы она разозлилась. И она, демон его раздери, злится — в ней столько всего накопилось! Она вкладывает в удар всё.

В следующее мгновение ей кажется, что рука сейчас рассыпется — хотя груша достаточно мягкая, из-за стальной хватки Чайльда ей приходит ужасно болезненная отдача.

— Неправильный удар. Ты не поранилась?

— Нет, — огрызается Люмин, потряхивая кистью, будто пытается убедиться, что та ещё цела.

— Тебе нужно научиться брать опору и распределять отдачу…

Он показывает ей невероятное количество хитростей. В какой-то момент она полностью погружается в процесс и перестаёт думать о моментах, в которых он выпендривается или поддевает её, о моментах, где повторяет «ты маленькая» и всё в таком духе. Эта набитая песком туша стоит между ней и Итером. Она заставит её пошатнуться.

В голове звучат только команды. Удар. Ещё. Ещё один. Теперь два быстрых разными руками. Сильней. Сильней! Два быстрых и вверх! Противник выше тебя, ты должна уметь бить вверх. Два быстрых и вверх. В сердце. Попробуй с ноги. Стоп. Я покажу как правильно.

— На сегодня достаточно, — говорит Чайльд, когда ей стало казаться, что вот-вот получится.

— Уже?

Он кидает ей бутылку с водой, которую она на удивление легко ловит, и отпивает из своей, направляясь к выходу.

Из тренировочного зала Люмин выходит абсолютно вымотанная, но виду старается не подавать: ноги и руки трясутся сильнее прежнего, но она старается идти прямо, не сбавляя шага.

— До обеда предлагаю сделать перерыв на часа четыре, — подает голос Тарталья, когда они оказываются в холле отсека. — Тебе нужно отдохнуть.

— Я готова продолжать! — упрямо отвечает Люмин.

— Нет, ты не готова, — Чайльд протягивает ладонь вперед, — дай руку, — Люмин косится на открытый жест с подозрением. — Ну же, я не кусаюсь. По крайней мере пока. Помнишь, что я говорил про доверие?

Люмин вздыхает и протягивает руку — дрожь в пальцах никак не унимается.

— Вот про это я и говорю, — Чайльд, кажется, даже не смотрит на ее руку. — Если мы пойдем на тренировку сразу же, то это просто будет избиение младенца, а я предпочитаю детей не бить. Знал я одного такого, как ты, ничего хорошего тогда не вышло, — он усмехается. — Хоть времени у нас и немного, это не повод проводить плохие тренировки. Твоему брату это не поможет никак.

Люмин понимает, что Чайльд прав, но мысль о том, что она тратит время впустую, никак не хочет покидать. Да ещё эти его слова про жалость к себе. В любом случае ей ничего не остается, как только согласиться с ним. Здесь она на птичьих правах, и даже если Чайльду она не доверяет, ей придется делать вид, что это так, и слушаться его, пока это выгодно. На данный момент это единственный ключ к спасению Итера, и она должна поступиться своими принципами ради достижения цели, хотя дается ей это тяжелее, чем она думала изначально. Надо признать, свою утреннюю ошибку она совершила тоже лишь потому, что думала, будто он над ней попросту издевается.

Люмин падает на кровать и прикрывает тяжелые веки в попытках немного вздремнуть. Все мысли вертятся вокруг Итера. Где он сейчас? Жив ли он? Как с ним обращаются? Она даже не знает, удалось ли Чайльду выяснить хотя бы что-то: даже мелкая крупица информации помогла бы собраться с силами. Но даже если спросить его напрямую, вряд ли он сейчас ей ответит. За этими неприятными мыслями ей все же удается задремать.

Впервые за долгое время ей снится сон. Они с семьей сидят за большим столом в гостиной. Итер и отец как всегда рассказывают о работе, а мама с Люмин сидят по обе стороны от них и посмеиваются над десятками историй, которыми они делились каждый вечер, возвращаясь домой. Все такое привычное, родное, узнаваемое. Картинка во сне резко меняется — становится мрачной и темной. На ее место приходит тот же зал, в котором они так часто собирались с семьей, но в этот раз с развороченным столом и забрызганными в крови стенами. Здесь так много крови. Ни Итера, ни папы, ни мамы.

Люмин подскакивает на кровати от звука будильника, который так вовремя выдернул из этого кошмара, и едва успевает подавить крик, рвущийся наружу. Время обеда. Интересно, каким же немыслимым образом ей нужно запихивать в себя еду после этого сна? Она садится спиной к стене, поджав колени к груди, и старается как можно скорее прожить эти эмоции. Тарталья явно всколыхнул то, что не должен был, упрекая, что она забыла, зачем всё это делает. Ни черта он не понимает. Она сама не своя, потому что впервые в жизни позволила отобрать себя у себя. Здесь она не принимает решений о своём будущем, не знает, что ждёт её завтра, не знает, как повлиять на то, чтобы завтра было лучше, чем сегодня. Люмин всегда была свободолюбивой и самостоятельной, а теперь ей диктуют всё вплоть до расписания обедов-ужинов и посещения душевой. Только кормят дурацкими отговорками на важные вопросы. Хочется плакать, но слёзы не идут. Да и не время сейчас. Нужно идти.

Она встаёт с кровати и морщится. Прекрасно, ещё и мышцы начали побаливать и как будто налились свинцом.

Чайльд пристально наблюдает за ней, когда она проходит на кухню.

— Я бы хотела пропустить обед, мне кусок в горло не лезет, — говорит Люмин, присаживаясь за стол и наливая себе воды.

— Нельзя пропускать приёмы пищи, это часть тренировки. И если на завтрак можно всё, оставшиеся два приёма заполняют потребности по белку и клетчатке. Не получив нужное количество, ты перечеркнёшь все свои сегодняшние старания и лишишь себя сил завтра. И мои старания тоже перечеркнёшь, я лично рассчитывал твои нормы!

Она издаёт что-то среднее между смешком и фырканьем.

— Тогда воздержись от комментариев моей гримасе в процессе.

— Идёт! — отвечает Чайльд и расплывается в улыбке.

К сожалению, попросить избавить её от ухмылок она не может.

Перед ней на тарелке — здоровенный кусок индейки и целая гора тушёных овощей. Она в жизни столько не ела. Примерно к половине порции ей начало казаться, что она сейчас лопнет.

— Мне всё же кажется, что ты где-то просчитался, — отмечает Люмин, несмотря на то, что его порция выглядит больше.

— Исключено, но к этому действительно нужно привыкнуть. Когда твоё тело перестроится под тренировки, станет легче, но чтобы оно начало перестраиваться быстро, сначала придётся страдать.

— И что, ты тоже страдал? — интересуется она.

— Даже Васян страдал, а уж он-то большой любитель поесть.

Она усмехается и качает головой. Это действительно тренировка, она ещё никогда так не выматывалась, просто пережёвывая пищу.

— И чему ты собираешься учить меня после такого обеда?

— Уклонению от ударов. Не волнуйся, сегодня всё начнётся очень медленно, успеешь адаптироваться.

Он в самом деле не вставал из-за стола, пока она не доела, хотя отведённое на обед время прошло полчаса назад. Видимо, так он даёт ей понять: растягивая неизбежное, она теряет своё время на тренировки.

После обеда они возвращаются в зал. Тарталья становится в центре и жестом призывает её подойти ближе.

— Покажи мне, как ты уклоняешься. Важно не делать лишних движений, это даст тебе возможность контратаковать. Куда я бью?

Он очень медленно ведёт сжатую в кулак руку к её лицу — она наклоняет корпус вбок, отвечая:

— В нос. Как грубо.

— Ха-ха, а теперь? — кулак заходит снизу вверх, значит надо выгнуться назад.

— Подбородок. Хотя бы не по лицу.

— А так?

Он показывает удар ногой, но она не понимает, куда он придётся. Голень? Задняя часть бедра? А может, по почкам? Люмин отпрыгивает в бок и пригинается, как испуганная кошка.

— Не понимаю, — выдыхает.

Это ещё более неприятно, учитывая, что всё настолько медленно. Тарталья отпускает лёгкий смешок.

— Ты неплохо среагировала, — то ли правда хвалит, то ли издевается. — Ты не знакома с моим стилем боя. Этот удар пришёлся бы в голову, но крайне невыгодно открыл бы меня.

Люмин напрягается от мысли, что могла бы вернуть ему удар прямо сейчас.

— Я не позволил бы тебе этим воспользоваться, но ход твоих мыслей мне близок, — ухмыляется так, что хочется ему врезать ещё сильнее, хотя казалось бы — куда ещё? — А теперь попробуем тот же набор быстрее.

Быстрее — это всё ещё медленно, но не так противоестественно медленно, как до этого. Они проходят два цикла, когда он снова командует «Быстрее». Потом на новой скорости — три, она снова слышит предупреждение. Ей это начинает нравиться — будто танец, который неожиданно оказался по вкусу. И как же её удивляет, когда ноги просто подламываются под ней, ударяя об пол — Люмин смотрит на них так, будто они ее лучший друг, высадивший нож меж лопаток во время объятий.

— Передохни перед последним испытанием, — разрешает он ей, — а я покажу, какие точки важны, чтобы вырваться из захвата.

Чайлд оказывается на удивление хорошим и самоотверженным инструктором: не стесняется вставать в неловкие позы и делать смешные в отсутствие противника движения, не скупится на шутки и боевые истории, и всё это ради того, чтобы однажды она вмазала ему по морде и ей ничего за это не было.

Однако, последнее испытание на сегодня повергло её в ужас.

— Пэйнтбол? — выгибает бровь Люмин, принимая от Тартальи защитный костюм и специальное ружьё.

— Отдельно люблю разноцветные шарики. Они создают шедевры. Я повешу его на стену вон туда, — показывает на пространство за убранным из центра манекеном.

— А кроме того чтобы повеселить тебя и расстроить меня это мероприятие чем-то полезно? — Люмин шуршит пакетоподобным костюмом, окончательно в него влезая, и подбоченивается.

— Попробуем снова через неделю. Ты увидишь разницу, — Чайльд хитро улыбается и, закинув своё «ружьё» на плечо, преодолевает весь зал до самого дальнего края; уже оттуда командует. — Отойди ближе к двери!

Раздаётся дикий, ужасающий грохот, и пол вибрирует так, будто земля под ногами у Люмин разверзается, а небо падает на гору. На полу появляются причудливые прорези, очерчивающие контуры плит, которые тут же уходят под пол, и из открывшихся проёмов в разных местах помещения появляются укрытия, бетонные и металлические. Тарталья оказывается за одним из них — она тоже прячется за ближайшим.

— Подстрели меня, если сможешь! — выкрикивает этот придурок.

Люмин стискивает зубы и осматривается — дистанции между убежищами приличные, а она совсем не в форме, но и чёрт бы с ним. «Соберись!», — командует она себе и срывается с места. Тарталья тут же начинает палить по ней и, что удивительно, практически сразу попадает. Поражённая икра и бедро, пострадавшее, когда она замедлилась от первого удара, нещадно ноют. Будут синяки. Она не сдаётся — раз уж он собирается сделать из её тела картину, у неё есть бесконечное число попыток. Завтрашнее пробуждение будет адом, но до завтра ещё далеко.

Она пытается снова и снова, от укрытия к укрытию, всё ближе. Едва она начинает замечать снаряды ещё далеко в пути, понимает, что тело не успевает за реакцией. А потом она оказывается слишком близко, чтобы даже замечать, да и от боли в теле, кажется, весь мир плывёт. Укрытие Чайльда выглядит, как ещё один шедевр современного искусства, только по нему она ни разу не попала — и он знал, что так будет, потому что даже не соизволил напялить костюм.

— По-моему, достаточно, — доносится из-за укрытия рыжего, когда Люмин, похоже, слишком долго отсиживается за своей колонной не в силах снова встать. — Выкинь пушку, чтоб я её видел, и выходи с поднятыми руками.

Она усмехается, толкает «ружьё» так, что оно укатывается за другое укрытие, и, кое-как поднявшись, исполняет вторую часть инструкции.

— Опасаешься, что я не удержусь и всажу пулю тебе в лицо?

— На твоём месте, я бы не удержался.

Он помогает ей снять защитный костюм, который, к слову, действительно неплохо защитил туловище, но у Люмин не осталось сил совершать сложные движения. Ужину сразу после холодного душа она тоже не сопротивляется, потому что, если не восстановится, завтрашний день пройдёт впустую. К тому же, к ужину прилагаются анальгетик и заживляющий гель.

— Рекомендую хорошенько выспаться, — говорит Чайльд, проводив ее до двери спальни. — Ты сегодня поработала на славу! Продолжай в том же духе! — он легонько хлопает ее по плечу. Но это, казалось бы, слабое касание отдается дикой болью, цепной реакцией отзываясь по всему телу.

Она не подает виду. Вот еще. Он только этого от нее и ждет, проверяет, следит за ней, а, может, у нее начинает отъезжать крыша. Поэтому вместо этого лишь устало приподнимает бровь. У нее нет сил даже рот открыть.

— Не делай такое лицо, — Чайльд смеется и наконец убирает ладонь с ее плеча. Она вздыхает почти с облегчением. — Чтобы ты понимала, некоторые просто не доживают до вечера первого дня.

— Ты их убиваешь? — она усмехается и разворачивается к двери спальни. — Ладно, сочту это за комплимент. Спокойной ночи, Чайльд.

Она обещала держать Сяо в курсе и не пропадать, но сейчас ее последние силы уходят на то, что снять с себя одежду и завалиться в кровать, которая кажется ей такой мягкой, какой никогда не казалась. Напишет ему завтра.