Должно быть, это было своего рода помешательство.

Каждый божий день начинался одинаково.

Раннее утро. Принятие отвратительного кофе. Бинокль – в руки. Бутерброд в вещевой мешок. Быстрые шаги по лестнице – наверх, на крышу. Именно с самого дальнего конца открывался замечательный обзор – а бинокль создавал полное ощущение того, что и он сам там, внизу, вместе со всеми. Беседует с кем-нибудь, сидя на скамейке и с улыбкой провожает взглядом бегающих мимо веселящихся детей. Слушает местные сплетни. Заигрывает с какой-нибудь хорошенькой девушкой…

Неважно где я сейчас, думает он, смахивая в мусорную корзину воображаемую мирную картинку. Важно то, зачем я здесь.

Он устремил свой бинокль на выход центрального здания, уставившись на массивную дубовую дверь.

Обернуться. Проверить, не появилась ли на крыше женщина, которая по вторникам вывешивала здесь белье. Вспомнить, что сегодня среда. С досадой плюнуть и вновь уставиться на дверь, лихорадочно регулируя четкость бинокля.

Сосчитать до десяти.

И слушать в ушах учащенное биение сердца, глядя на то, как в открывшемся проеме появляется заветная фигурка в ослепляющем белом свитере.

Наблюдать. За каждым шагом. За каждым движением.

Жалеть о том, что не слышит ни единого слова, слетающего с ее губ.

Он ненавидел. Эти дурацкие пышные волосы, волнами колыхающиеся за спиной. Внимательные яркие глаза. Печальную улыбку. И это вечный раздражающий быстрый взгляд вправо от себя, словно видящий собеседника, виденного никем, кроме нее.

Неважно, какой она бывала – радостной ли, печальной ли или же загадочно задумчивой.

Он ненавидел и презирал ее. И его сердце наполнялось теплом, когда он начинал, бывало представлять, как переломает все ее косточки, изуродует белоснежную нежную кожу, выколет глаза, заживо закопает ее еще живой. Но когда наконец наступит Обещанный день, он сделает все очень просто и четко. Без дурацких фантазий. Ему будет достаточно одного только удовлетворения от выполнения задуманного плана.

Плана мести. Плана возмездия.

— Почему ты настолько возненавидел ее? – в который уже раз спрашивал назойливый голос залетевшей мысли. Он болезненно морщился. На этот вопрос он не мог дать ясного ответа. И уже знал, что за этим последует.

— Ведь вы могли бы быть друзьями, – продолжал голос. – Настоящими друзьями.

В его голове вспыхивали одно за другим воспоминания.

Вот он совсем-совсем маленький. Смеющаяся девочка протягивает ему венок из одуванчиков. Они виделись с ней очень часто. По своему обыкновению, она приходила в сад поиграть с ним. Не смотря на то, что он был гораздо старше, из-за тогдашнего маленького роста и миловидного вида, она принимала его за младшего себе. Он был не против этого. Скорее наоборот. Ведь общаться ни ему, ни ей просто было не с кем. В этом огромном доме были только взрослые с их скучными разговорами.

Поэтому целыми днями они играли в саду, благо дед его промышлял тем, что следил за здешними цветами.

На день рождение он подарил ей красивую заколку для волос, купленную на все свои карманные деньги. Но отчего-то, казалось, что ее совсем не порадовал такой подарок, хоть она и делала вид, что ее ничего не беспокоит и улыбалась.

А на следующий день впервые появился другой ее друг. Прежде он считал Его только лишь старой игрушкой, подаренной ей очень давно ее отцом.

Она любила рассказывать о Нем. И разговаривать с ними обоими поочередно.

Он не придавал этому особого значения. В конце-концов Он-то всего-лишь игрушка, а она только девочка с богатым воображением.

Иногда он ловил на себе еще один взгляд, приносящий непонятное беспокойство. Но даже тогда он не обращал на это внимание.

Но когда, Он, наконец, действительно стал слишком часто появляться в поле его зрения, он стал думать о нем несколько иначе, с подозрением. Тогда он просто заставлял ничего не понимающую Лемми оставлять игрушку дома. Но даже тогда, порой он замечал Его, появляющемся вновь то в ее руках, то на клумбах, то сидящим на старом деревянном ящике, где дед хранил садовые инструменты.

Он считал это дурацким совпадением, а она – всего лишь только игрой. И, тем не менее, это никак не повлияло на события, свершившиеся затем.

Событие, которое он дал себе слово забыть и никогда-никогда не вспоминать.

Событие, заставившего его полностью изменить еще наивный и доверчивый тогда взгляд на мир и окружающих его людей.

Несколько дней спустя, после Деловой встречи, как окрестили это взрослые, его дедушку отыскали в своей каморке, умершего от сердечного приступа. Рядом с ним нашли старую игрушку...

Вскоре после похорон он просил ее сделать выбор и решить, кто является для нее настоящим другом. И после этого завтра, в полдень придти в сад и дать ему ответ.

Девочка ему ничего не ответила. И, тем не менее, он ждал ее до самого позднего вечера.

И когда его уже начали гнать из сада, он развернулся и убежал.

Она так и не пришла.

— А что, если все-таки пришла? А ты-то убежал, как последний слюнтяй, – злорадно произнес голос в голове. – Каким же ты был ребенком и каким остался!

— Нет! – пробормотал он, роняя бинокль и яростно мотая головой, словно стараясь стряхнуть с себя все те давние воспоминания, которые все чаще не давали ему покоя.

— Так, нет? Значит, тебя променяли на какую-то там игрушку, – издевательски продолжил голос. – А она продолжает быть по-своему счастливой. Именно это тебя злит, не так ли? Но тогда почему ты до сих пор наблюдаешь за ней? Почему, черт возьми, не можешь наплевать на нее? Зачем тебе мстить ей?

— Я ее ненавижу, – произносит он вслух. – По ее вине умер дедушка, а мне пришлось жить в детском доме. Она должна испытать ту же боль, что испытываю я. Поэтому…

— Ты обманываешь самого себя. На самом деле ты…

— Да пошел ты! – выкрикивает он и пинает валявшийся под ногами бинокль.

Его же собственный голос в голове, наконец, затихает. Он подбирает бинокль и резким шагом движется обратно к лестнице.

Через некоторое время, в своей небольшой пыльной комнате, бывшей когда-то чуланом, он усаживается на кровать и достает из-под матраса маску размером в пол лица, вырезанную из картона и обклеенную черной тканью.

Он очень хорошо помнил тот день. Раздобыть этот костюм не составляло труда. Также он знал и то, что всю вину, разумеется, свалят на другого человека, одетого в похожую одежду. О нем он навел справки и разузнал слухи и местные байки, одна другой страшнее.

И даже пистолет он сумел раздобыть.

Единственное, что беспокоило его, так это то, что он так и не успел выстрелить из него.

Его опередили. Он понятия не имел, кто это мог быть и какая у него была цель. И судя по жутким пулям, конкурент у него явно не стеснен в средствах.

С другой стороны, в этом был плюс. Хоть и убить человека легко, горько думал он, а все же...Он мог растеряться, спасовать. А тут вдруг сложилось именно так. Точненько по плану. И руки пачкать не пришлось. И нанимать никого тоже не надо – как же вовремя появился конкурент.

Он сунул маску обратно под матрас и улегся на кровать.

На его лице блуждала странная улыбка.

Завтра можно будет, наконец, приступить к последней части плана.

* * * *

— Как жаль, что я не могу потанцевать с тобой напоследок, милая. – молвил он вслух чужим дурацким голосом.

«Выходит, теперь я облегчаю ее страдания?» — думал он, вытягивая руку и целясь пистолетом в ее сердце. – «Никогда бы не подумал, что все действительно закончится так»

Больше не за кем будет следить целыми днями. Незачем больше постоянно скрываться и гримироваться то под старенькую уборщицу, то под какого-нибудь молодого врача. Некого больше ненавидеть. Некого больше с особым садизмом представлять в собственной камере пыток.

Да и непонятная ненависть эта, скорее всего, была лишь привычкой.

Сейчас он больше не чувствовал ничего. Никакого триумфа, никакой радости. Его охватила только лишь жалость к этой хрупкой девушке, что сползла по стенке и стояла перед ним на коленях с пустым взглядом наполненных слезами глаз.

Он помнил. Очень хорошо помнил, как сильно любила она своего отца.

Больше, чем мать. Больше, чем своего выдуманного друга. Больше всего на свете.

«Зачем мне все это?» – промелькнула мысль. – «Ради чего я жил?»

Его палец нерешительно замер на курке.

Но зачем тогда все эти годы он следовал своему плану? Мести. Ненависти…

Он больше не понимал. Он окончательно запутался.

«Может быть, мне просто следовало поговорить с ней?» — мелькнула мысль.

«Но ведь уже слишком поздно» — вторила другая мысль. – «Единственное что, остается тебе теперь – это выполнить свой план и убить ее. Или же просто уйти»

«Уйти. И начать все сначала. Почему бы и нет? Ведь твоя рука все равно не способна сделать это. Тебе жаль ее. Слишком жаль»

Прошло всего несколько секунд. И он принял решение. Но прежде чем он исполнил его, прямо перед ним мелькнула знакомая темная фигура.

Он вздрогнул и нечаянно нажал на курок.

* * * *

«Хорош же ты» — мысленно говорил он себе, морщась от боли и тсщетно пытаясь подняться на ноги. — «Они теперь считают тебя преступником. А она наверняка ненавидит тебя больше жизни. С другой стороны, ты это вполне заслужил. Вот и расплачивайся теперь за свою жалость кровью да переломанной рукой»

Когда он, наконец, кое-как поднялся на ноги и с трудом дотащился до раскрытого ящика в столе, где валялась спасительная аптечка, и, кряхтя, с трудом открыл ее, раздался задумчивый скрип двери.

— Убей меня, если хочешь, – хрипло произносит он вслух, даже не оборачиваясь. – Вон в углу пистолет валяется, а на столе – нож. Выбирай, что пожелаешь. Мне все равно.

Ему никто не отвечает.

Он слышит только неторопливые шаги. Он не собирается оборачиваться и посмотреть на вошедшего. Он только закрывает глаза и улыбается, когда шаги замирают прямо за его спиной.