— Ты бы очень красиво лег на мою музыку.

Эту странную фразу Мин Юнги произнес совершенно естественно. Так же естественно, как несколько минут ранее он пришел в отделение танцев и выловил Хосока после репетиции.

Они никогда до этого не общались. Так было здесь заведено, в Корейском национальном университете искусств, или K-Arts, или Самом социофобном учреждении всего Корейского полуострова. Шесть школ, и ни одна с другой не общалась. Актеры проходили мимо режиссеров, танцоры — мимо художников, музыканты — мимо традиционщиков. Факультеты замыкались сами в себе, коридоры пустовали из-за вездесущей холеры интровертности.

Исключением из правила был Мин Юнги, которого знали практически все. Уже на первом курсе преподаватели пророчили ему большое будущее и восторгались композиторским талантом, на втором он начал писать саундтреки для магистрантов «Кино и мультимедиа» к их проектным работам, в этому году про его успехи несколько раз написали в СМИ. На самом деле Мин Юнги был не просто исключением из правил, он сам по себе был исключителен. В отличие от Чон Хосока, не самого приметного второкурсника с хореографического. От того танцор и не понимал: что этот блистательный человек перед ним делает, почему он решил подойти именно к нему и что это за странная фраза, в котором подозрительных подтекстов было больше, чем смысла.

— Прости, я… Что ты имеешь в виду?

— Ты очень эстетичен и у тебя уникальный стиль исполнения. Я бы хотел, чтобы ты танцевал под мои композиции. Если ты не против, мы могли бы встретиться и все подробнее обсудить.

У Хосока тогда пол ушел из-под ног, и далеко не от прошедшей пятичасовой репетиции. У него не было времени обдумать предложение, впереди небольшой перерыв, дальше — ночная тренировка. И так каждый день, у него вообще не было времени ни на что, кроме учебы. Но Чон сказал парню перед собой «да», уточнив только время и место встречи. Потому что уже тогда Мин Юнги был кем-то великим, и уже тогда Чон Хосок был в него влюблен.

***

Он смотрел на длинные жилистые пальцы композитора и не мог поверить, что видит их так близко. До этого он мог рассматривать их только на фотографиях в Твиттере Юнги, на который был подписан уже полтора года. Среди этих атмосферных снимков на фоне рабочего компьютера у Хосока были свои фавориты, он сохранял их на своем телефоне. У него также были сохранены все выпущенные треки Мина в SoundCloud, он часто слушал их перед сном.

Хосок не просто тайно фанател по этому человеку, он фетишизировал его. До их личной встречи это ощущалось болезненно, но нормально, у всех есть свои идолы. Но сидя в метре от Юнги в пустой танцевальной студии, у Хосока потели руки и пересыхало горло. Он очень боялся сболтнуть что-то не то. К счастью, первым заговорил старший.

— Как прошел день?

Чон не ожидал настолько официально-вежливого начала и еще сильнее растерялся. Промычав стандартное «э-э-э», он все-таки выдал:

— Нормально. Спал до половины третьего, поел, пришел сюда.

— Это же твой единственный выходной? — склонил голову к плечу Юнги.

— Как и у всех танцоров, — кивнул Хосок.

— Большая нагрузка, да?

— Как и у всех в K-Arts, — улыбнулся Чон.

— Спасибо, что несмотря на это пришел, — посмотрел прямо в глаза старший.

Хосок свои тут же отвел, стук сердца бил по ушам, будто из динамика. «Эстетичный», «уникальный», «спасибо» — за эту неполную неделю Юнги успел сказать слишком много запретных слов. Ими пытались зацепить и привязать того, кто и так был припаян.

— Просто ты, Юнги-щи, умеешь заинтриговать.

— Рад слышать, — коротко улыбнулся Мин. — Кстати, можешь обращаться ко мне «хен».

— А? — щеки предательски запылали. — Да, ладно, хорошо.

— Я очень надеюсь, что мы все-таки начнем сотрудничать, поэтому, мне кажется, будет лучше, если мы сразу перейдем на неформальное общение.

От запретных слов Юнги приступил к запретным предложениям. Но Хосок держался, а еще благодаря чужой внимательности и вежливости все-таки слегка расслабился:

— Окей, хен, — уверенно кивнув. — Так что ты имел в виду, когда говорил, что хочешь, чтобы я танцевал под твои композиции?

— Именно то, что сказал, — быстро переключился на основную тему Юнги. — Сразу хочу предупредить, что это не тот вид треков, которые ты, возможно, у меня слышал.

Хосок слышал их все и не один раз. Уточнять это он, конечно, не стал, ограничившись вопросительным взглядом и приподнятыми бровями.

— Я включал парочку треков своему преподавателю, он назвал их экспериментальными. При этом позже он добавил, что имеет в виду не экспериментальную музыку, а просто эксперимент, баловство, — острые черты лица скривились. — Сказал, что рад, что я пробую себя в разных направлениях и развиваюсь, но будущего у этого нет.

— Понимаю, — сочувственно выдохнул Чон. — Я тоже часто экспериментирую с хореографией, но зачастую преподаватели говорят, что это ни на что не годится. Конечно, они не запрещают мне пытаться создать что-то новое, но всегда напоминают, что прежде нужно научиться азам. Только тогда можно ожидать, что твое собственное выйдет действительно годным и уникальным.

Юнги, внимательно вслушивающийся в каждое слово, наклонился ближе и пытливо спросил:

— Но ты при этом получаешь удовлетворение от всех этих азов и постановок, которые для вас ставят?

Младший нахмурился:

— Да, наверное. Как я могу не получать от этого удовлетворения?

— Я вот не получаю, — усмехнулся Юнги и облокотился на спинку кресла.

— Тебе не нравятся твои работы? — удивился Чон. Мин выглядел неуверенным, вызвав тем самым во втором парне море негодования:

— Хен, ты слышал про синдром самозванца?

— При чем здесь это?

— Ты пишешь прекрасную музыку. Я понимаю это чувство недовольства собой, желание, чтобы все выглядело идеально. Этим страдают большинство творческих людей. Но, хен, все признают твой талант. Скажу честно, относительно твоей личности я слышал разные мнения, но, когда речь заходила о твоей музыке, все как один говорили, что ты очень хорош. Удивительно хорош, — с преданным взглядом прямо в черные глаза. — Поэтому, пожалуйста, не недооценивай себя.

Юнги удивился, но поток пылких комплиментов принял без смущения:

— Я знаю, что хорош, и я не недооцениваю себя. Проблема в другом, — сильнее облокотившись на кресло, он запрокинул голову. — Большинство моих композиций товарного сорта. То, чему нас учат в университете, то, что от меня требуют заказчики, когда предлагают работу, — это все популяризированные типы музыки, понимаешь? Вне зависимости, фольклор или поп, итоговое звучание должно быть понятным и привычным для слушателя, потому что все в первую очередь идет на продажу.

— Поэтому тебе не нравятся эти композиции?

— Не совсем, — сморщился Юнги. — Я всегда получаю удовольствие, когда пишу музыку, и я всегда понимаю, что в большинстве своем композиции выходят годными. Но мне хочется большего. Я хочу вызвать в слушателе эмоции, которые он сам от себя не ожидает. Я хочу пугать его, заставлять чувствовать ком в горле, напряжение в животе, желание блевать или рыдать. Проблема в том, что современных людей так много кормят простой популяризированной музыкой, что они уже не способны воспринимать что-то другое. Тут даже моих способностей недостаточно, именно поэтому мне и нужен ты: визуализировать, дать прочувствовать трек не только через уши, но и через глаза.

Хосок все еще не понимал. Должно быть, ему нужно было в первую очередь послушать те экспериментальные треки, о которых говорил старший. Но перед этим оставался еще один вопрос:

— Почему я?

Уголки тонких губ загадочно приподнялись:

— Впервые я увидел тебя на осеннем Фестивале, когда ты представлял свою хореографию. Я заинтересовался, посмотрел все видео с тобой, которые смог найти. И так понял, что визуализацией моей музыки должен стать именно ты.

Чон подумал, что лучше бы не спрашивал. Вне зависимости от того, насколько экстраординарна будет музыка, после таких слов он не сможет уйти. Это действительно была ловушка, потому что первое же прослушивание одного из треков заставило Хосока дергаться от резких звуков и сжиматься в моменты нагнетающего крещендо. Ему не хотелось блевать или рыдать, но с последними нотами в голове образовался вакуум, в котором глухо отражались удары ускорившегося сердца. Юнги идеально описал свой экспериментальный стиль. Это не то, что Чон когда-либо слышал. Это не то, что он ожидал от старшего, некоторые композиции которого заслушивал до дыр из-за их красоты. Подобное не назовешь красивым, уместнее было бы сказать ошарашивающий.

— Ну что? — Юнги прицельно посмотрел прямо в глаза. Не кусал губы в ожидании критики, не показывал волнения. Потому что он не волновался, это его музыка, и все, что ему было нужно — понять, подходит ли это его другому человеку.

— Включи еще раз, хен, — попросил Хосок, пряча голову меж коленей и закрывая глаза.

Он вовремя вспомнил, что его пригласили сюда не как слушателя или критика, а как танцора. Значит и воспринимать он должен был как танцор. Во второй раз прослушивание композиции далось легче: пронзительные и ударные звуки больше не пугали, они превращались в такие же резкие движения в голове. Минорные инструментальные фразы трансформировались во взмахи руками и волны всем телом. Тончайшие, незаметные в первый раз, мотивы — во взмахи головой и скольжение ног. На третий круг Хосок поднялся и обрывочно с легкой ленивостью повторил продуманные в голове движения. Когда трек начал звучать в четвертый раз, Чон с полной готовностью встал посреди студии и отыграл тревожную, отталкивающую на первый взгляд, мелодию. Визуализировал — да, это верная характеристика того, что творилось с его телом.

Последние ноты — вакуум, и он пустая оболочка, стоящая на коленях. Тяжело дыша, Хосок поднял глаза на композитора. Трясся внутри в ожидании критики, волновался, верно ли понял его музыку.

— Я был прав насчет тебя, — улыбнулся Юнги, его грудь тоже тогда тяжело и часто вздымалась. — Это было исключительно, Хосок-а.

***

Их тандем поняли не сразу. Первое время они не решались показывать кому-либо результаты своей работы вживую, поэтому сконцентрировались на съемке и выкладывании видео на YouTube — просмотры едва ли набирались. Хосока, как человека, привыкшего мгновенно получать фидбэк, эта ситуация угнетала. Каждое воскресенье он приходил в пустую студию, в которой всегда уже сидел Юнги, пытался прочитать на его лице недовольство или разочарование, но он был спокоен. Привычно спрашивал, как у Чона дела, как он себя чувствует, после нажимал на play на своем ноутбуке, и колонки прерывали только-только начавшийся диалог.

В одну из встреч Хосок не выдержал. Они отсняли три материала, это чуть больше месяца работы, каждое воскресенье, свой единственный выходной, он тратил на репетиции с Мином, и как результат – 54 подписчика на их YouTube-канале.

— Хен, нам нужно поговорить, — Чон успел сказать за секунду до того, как старший нажал на кнопку проигрывания.

— О чем? — рука все еще была занесена над клавиатурой. Юнги не выглядел расположенным к разговору.

— Нам необходимо продвижение, — собрав ноги лотосом на полу, выдал Хосок. — Хотя бы минимальная реклама. У тебя же много подписчиков в Твиттере, ты мог бы по крайней мере репостить видео туда. Я могу поспрашивать своих знакомых с раскрученными страницами в соцсетях, кто-то наверняка согласится помочь.

— Нет, мы не будем никого просить, — дернул головой Мин.

— Почему?! Это же твоя музыка, ты сам сказал, что хочешь, чтобы люди услышали новое звучание. Или ты стыдишься своих треков?

— Я никогда не стыжусь того, что делаю, — жестко отрезал Юнги. — Но у меня свои планы на наше, как ты говоришь, продвижение.

— А мое мнение в твои планы не входит, хен? — поднялся на ноги Хосок. — Я понимаю, что это твоя музыка и наше сотрудничество — тоже твоя идея. Но я также прикладываю массу усилий, чтобы делать хороший материал. Я тоже часть этого проекта, но ты воспринимаешь меня как безвольную куклу, которая способна только танцевать под твою дудку. Нет, хен, у меня есть свои мысли и желания.

На самом деле Хосок слегка слукавил. Юнги очень уважал Чона как танцора и позволял ему все, что касалось его хореографической части работы. Иногда старший мог выразить свои пожелания к будущему хорео или засомневаться в некоторых моментах, но после всегда прислушивался к мнению младшего и больше не спорил. Бесконтрольность и полная свобода действий подкупали, от этого Хосок быстро стал зависимым. Но чувство эйфории обрывалось сразу после танца, когда он сбрасывал образ и осознавал, что в глазах своего композитора оставался простым танцовщиком, не коллегой или партнером. Юнги брал на себя всю оставшуюся работу: он писал музыку, снимал видео, монтировал, придумывал тайтлы, даже название основному каналу он выбрал самолично — Avant-gang, соединение avant-garde и Ханган.

Хосока устраивало все, что делал Мин, но ему хотелось стать частью его работы.

— И твое желание — это миллион подписчиков за жалкий месяц работы? — с иронией надавил Юнги.

— Нет! Мое желание — получить нормальный фидбэк, — сжал кулаки Чон. — Мне важно знать, что мое творчество кто-то видит, что я делаю это не в пустоту. Я хочу понимать, что получается хорошо, а где стоит измениться. Я привык так работать и уже не могу по-другому. С каждым разом мне все тяжелее танцевать, потому что я не понимаю, в какую сторону развиваться.

— Хорошо. Возможно, позже мы создадим дополнительный аккаунт, в Твиттере или Инстаграме, не знаю, но пока рано.

— Юнги-хен, — Хосок облизал пересохшие грубы, чтобы не закричать. — Ты не понимаешь? Этого недостаточно! Нам нужны пиар и реклама со стороны. Именно так сейчас все работают, чтобы продвигаться. Неважно, насколько необычно и оригинально то, что мы создаем. Никто про это не узнает, пока мы не расскажем.

— Я не хочу, как все. Я уже объяснял, что у меня особое отношение к тому, над чем мы работаем. Это непривычная музыка для корейской публики, она выходит за рамки популяризированных сэмплов и простых раскрученных битов. Мне важно добиться не только того, чтобы ее услышали, и даже не только того, чтобы ее приняли благодаря твоей хореографии. Я хочу для нее историю, которая бы особняком стояла от типичных капиталистических методов. Да, я могу кинуть ссылку у себя в Твиттере, я могу попросить своих заказчиков посмотреть на наши ролики, и уже завтра мы наберем нашу первую тысячу. Но если я позволю себе так сделать, я прогнусь, это будет означать, что вся моя идея о потенциально не продающейся музыке продастся уже на первых этапах ее создания.

Хосок долго смотрел в нахмуренное лицо музыканта: смотрел больше с недоумением, но также с подозрением.

— Так ты коммунист?

Юнги очень красноречиво усмехнулся:

— Нет.

— Тогда идеалист или самоубийца.

— С учетом 1991 все эти слова — синонимы, — сильнее оскалился Мин. — Но нет, Хосок-а, я не коммунист, не идеалист и не суицидник. Я человек с большой идеей и конкретной целью, который хочет их воплотить.

— Значит, ты идиот! — окончательно вышел из себя Чон, проигнорировав помрачневший взгляд старшего. — Потому что твою идею и цель никак не достигнуть теми методами, которые ты выбрал. Ты хочешь всему миру показать свою музыку, перевернуть всех с ног на голову, устроить революцию, но при этом ждешь какой-то божьей помощи, что проснешься одним утром, и из каждой кастрюли будут звучать твои экспериментальные треки. Но так никогда не будет, ты ничего не получишь! Таким способом у нас ничего не получится!

Практически прокричав последнее предложение, Хосок замер. Тяжело дыша, он с беспокойством смотрел на безэмоциональное лицо старшего.

— А теперь хватит истерить и успокойся, — холодно приказал Юнги. Он сказал без всяких уважительных окончаний, фамильярно и уничижительно, что было по делу, но все-таки слишком грубо. Не то, что Чон ожидал услышать.

— Нет, хен, я ухожу. Если ты сам знаешь, как нужно, то не вижу смысла мне здесь дальше находиться, — подхватив свой рюкзак с пола, Хосок на ходу закинул его и вышел за дверь.