Кен нежно держал Инуи за талию, неторопливо двигаясь и заставляя кусать губы и — глотать слёзы.

Он утирал их шершавыми от работы подушечками пальцев и улыбался так ярко, что Сейшу боялся ослепнуть. Льнул к нему, обхватывал сильный торс ногами и зарывался носом в шею, прячась. В первую очередь — от самого себя.

Сейшу просто... просто не мог поверить, что Доракен рядом. Он так сильно любил его, что сдавливало глотку и сворачивало внутренности, и хотелось шептать, шептать до бесконечности о том, какие чувства его разрывают. Но Инупи молчал; лишь целовал всё, до чего мог дотянуться. Долго-долго прижимался влажными губами к чужим, доверчиво и трепетно, жалобно выгибая брови и желая раствориться в Рюгуджи без остатка. Доракен молча принимал каждый порыв, надёжной скалой нависая над возлюбленным, зная, что тот хочет спрятаться в нём от остального мира.

А ещё:

— Я люблю тебя.

Потому что Сейшу необходимо слышать это. От томных доракеновских вздохов, вкрадчивого лукавства, проскальзывающего в каждом слове («Маленький, ты такой красивый», «Смотрел бы на тебя вечно», «Прижмись теснее, Сейшу»), у Инупи начинали подрагивать руки (все имеющиеся конечности, если быть предельно честным), а глаза непроизвольно наполнялись дурацкой солёной влагой, которую он изо всех сил пытался сморгнуть. Кен тихо (волшебно) смеялся, целовал свою любовь в лоб и — усыпив бдительность, сукин сын, — входил резко, на всю длину, заставляя выгибаться и комкать простыни, жмуриться и бессознательно выкрикивать его проклятое имя, которое уже намертво отпечаталось на искусанных губах. Доракен тут же припадал к открывшейся шее и уже не сдерживал своих порывов, позволяя себе буквально всё. А Сейшу и не был против, Сейшу мог лишь скулить и бормотать что-то позорное до одури влюблённое, из-под опущенных ресниц наблюдая, как розовеют щёки напротив.

Сгребает Рюгуджи в охапку и покрывает мелкими поцелуями грудь и плечи, пока самого потряхивает от оргазма.

И ещё раз:

— Я люблю тебя.

Потому что никогда не бывает много.