«Не влюбляйся, Сонь»
В голове, мешаясь с завыванием ветра и покрикиванием надзирателей, звенели слова Максима, вышедшего из-под заключения несколькими месяцами ранее. Он отсидел по той же статье, что досталась Соне Сомусевой, ─ «228. Незаконные производство, сбыт или пересылка наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов, а также незаконные сбыт или пересылка растений, содержащих наркотические средства или психотропные вещества, либо их частей, содержащих наркотические средства или психотропные вещества». Эту фразу вызубрили все оппозиционеры.
Соня наивно надеялась доказать свою невиновность, но последнее слушание для неё закончилось в автозаке, с чудовищным, бессердечным приговором ─ 6 лет лишения свободы. Помотавшись пару месяцев по зонам, она оказалась в ИК-14. Начался настоящий ад.
Семьи у неё, считай, не было. Муж-депутат решил, что его имиджу члена партии СлоНа («Слово нации») повредит связь с политзаключённой, и начал бракоразводный процесс, едва Соне выдвинули обвинение. Родители, узнав о её деятельности, отреклись и никогда не брали трубку. Лишь накануне суда ей пришла открытка с лаконичным «Так тебе и надо». Максима, самого близкого друга, никто не хотел пускать на свидания, а заключить с Соней брак он не имел права ─ так и не удалось сменить документы на мужские. Она была одна.
«Не влюбляйся, Сонь»
Сокамерницы поначалу отнеслись к ней с уважением. Она сидела с воровками, которые в первый же день сочли её самой умной и решили не трогать. Женщинам запрещалось общаться с Сомусевой, но та часто ловила их сочувственные взгляды и доброжелательные улыбки. Рабочая артель, в которую её определили, тоже оказалась неразговорчивой. «Тем лучше», ─ решила Соня. ─ «Так я точно не привяжусь ни к кому ненароком».
Дни тянулись однообразно. Первый суд по УДО ожидаемо ничем не помог, а общение с журналистами сделало пребывание Сони в тюрьме ещё менее сносным ─ болтать было нельзя. На работе придирались по мелочам, грозя заключением в ШИЗО, за соблюдением распорядка дня стали следить строже. Влетало всей камере. Потихоньку добрые взгляды сменялись ненавистническими, зло нахмуренные брови вытесняли с лиц улыбки.
От уныния спасали мысли о воле. Соня мечтала о том, что будет, когда эти чёртовы шесть лет закончатся, и видела только хорошее. По ночам, тщетно пытаясь уснуть раньше трёх утра, она вызывала в памяти картины дотюремной жизни. Она, Максим, глава их партии, другие оппозиционеры ─ плечом к плечу в сцепке на митинге; университет и первая любовь, сфинксы на набережной, белые ночи. Один раз в колонию смог пробраться Максим, вместо длинного свидания, о котором просил, получил короткое, половину передачи отобрали, не хотели сперва пускать из-за несоответствия внешнего вида паспорту. Он поклялся Соне быть на всех судах, обещал дослать нужное почтой, обнадёжил, показал фотографии нового отделения партии, где работал, передал ото всех приветы и исчез по первому зову, оставив ей пакет с вещами, где на самом дне лежала свежая книга одной из их коллег. «Почитай», ─ гласила размашистая роспись на форзаце. Что-то про Сатурн и про любовь, ─ Соня обрадовалась, увидев в книге вкладыши другого произведения. Таким изощрённым способом Максим смог передать ей запрещённую в колонии литературу и планы партии на ближайшие полтора года. Девушка теперь читала их.
«Не влюбляйся, Сонь»
Прошло четыре года, и Сомусева отчаялась выйти на свободу раньше срока. Менты, подкинувшие наркотики, разгуливали на свободе, а за решёткой оказывались Сонины друзья, коллеги, единомышленники. На редких свиданиях ─ которые прервались на полтора года для всей колонии по прихоти администрации ─ Максим старался рассказывать только хорошее, но и нерадостные новости иногда слетали с его уст. За то время, что Соня провела в заключении, она бесконечно (как казалось ей) отстала от технического прогресса и ничего не понимала в тех гаджетах, что приносил с собой её друг. Телефоны сменяли друг друга, устаревали тренды, менялись до неузнаваемости приложения ─ а Соня будто застряла среди мемов из «Одноклассников», не имея возможности оттуда выбраться. Максим ловил её потерянный взгляд и старался сменить тему, но они теперь будто говорили на разных языках.
Ей тоннами шли письма из разных городов и стран: за её процессом следил весь мир, все были глубоко возмущены произошедшим, но за возмущением ничего не последовало. Простые люди часто делали больше, чем мировые лидеры, ─ и писали об этом Соне. И ей действительно важно было получать эти письма с милыми рисунками, фотографиями, смешными шутками, почти отчётами об акциях… первые четыре года. Очередной суд по УДО закончился лишь угрозой продлить срок наказания, и именно это почему-то сломало девушку. Потухший взгляд, бессильное молчание, тонкие пальцы на похудевших от нескольких голодовок руках ─ она сдалась.
«Не влюбляйся, Сонь»
Четверг. Такой же день, как и все предыдущие, такой же день, как и все последующие. Угрюмые арестантки в бараках, липкая холодная каша, тюремная ушанка. Уже шла весна, но Сомусева всё так же не видела дневного света: работа по шестнадцать часов без выходных, а иногда и без обеда. Шитьё идиотских шапок и иногда брюк.
─ В вашей артели новая работница, ─ бесцеремонно нарушил медитативный треск машинок усатый опер. ─ Ты, ─ он ткнул в Сомусеву толстым грязным пальцем, ─ обучишь её.
К Соне подсела девушка примерно её возраста со светлым хвостиком на макушке. Мельком оглядев её, Соня не могла не отметить, что от всей фигуры её веяло безнадёжностью. Как и от неё самой.
─ Олешева Алина Евгеньевна, 228.1, ни разу не шила, а тебя как? ─ на одном дыхании произнесла новенькая.
─ Соня. Тоже по 228, ─ вздохнула девушка, продолжая изучать Алину взглядом. ─ Давай покажу, что как, а дальше сама. Общаться особо нельзя, только если покурить выйти.
─ Отлично, ты куришь? Я ─ да. Могу поделиться, если вдруг выйти захочешь.
На улице светило солнышко, и Соне впервые за много недель захотелось на волю, или хотя бы на свежий воздух, на лице её скользнула улыбка, и она коротко кивнула, начав рассказ об устройстве швейной машинки.
В три часа дня никогда не курившая и демонстративно игнорировавшая обеды Соня выскользнула на перекур, где её уже ждала новая знакомая.
─ Держи, ─ в Сониных пальцах оказалась сигарета, и она неумело прикурила у Алины. Грело мартовское солнышко, прямо рядом с ними ширилась лужа, в которую стекала тонкая струйка с кровли.
─ Сколько лет тебе дали? ─ уточнила Сомусева после недолгого молчания.
─ Два, ─ буркнула Алина. ─ Пошла на сделку со следствием, но срок всё равно дали, суки. А тебе сколько?
─ А мне два осталось. Из шести.
─ Где ж ты столько взяла, а? Или не поделилась с кем? ─ удивлённо спросила Олешева.
─ Да я вообще не употребляю, подбросили мне.
─ Так ты что, политическая? ─ ещё больше удивилась Алина. ─ Во дела-а-а-а. Постой, я, кажись, видела тебя где-то. Не после ли митингов тебя задержали?
─ Ага, после. Мне друзья говорили, что к нам в офис потом РЕН ломился, хотели сюжет снять, но их послали.
─ Вот я суд твой видела, по телеку показывали. Во дела-а-а-а, ─ вновь протянула она, гася окурок сапогом. ─ Не знала, что с такими знаменитостями под одной крышей оказалась.
Девушки вернулись к работе. Соню до конца дня не покидало ощущение, что жизнь налаживается. Она засыпала, погружаясь в воспоминания о тех нескольких минутах, которые она провела под солнцем рядом с Алиной, и решила, что непременно выйдет курить опять, лишь бы снова насладиться этим чувством.
Шли дни, жизнь Сони снова заиграла яркими красками ─ настолько яркими, насколько это было возможно с тем же выматывающим режимом, с теми же суровыми надзирателями, с теми же недружелюбными взглядами. Теперь она выходила «покурить» несколько раз в день и вела беседы с вечно угрюмой Алиной, которая, впрочем, звала её на перекуры сама. Выяснилось, что обе они жили в Петербурге. «Сможем после отсидки встречаться», ─ подумала однажды Соня и испугалась своей мысли. Но эта идея так захватила её, что несколько недель она засыпала, представляя, как они с Алиной будут гулять по городу, встречать рассвет на набережных, фотографироваться у памятников…
«Не влюбляйся, Сонь»
─ Сонь, ты с этой девкой не водись, ─ бросила как-то за завтраком сокамерница Сомусевой. ─ Она ж «сука», тебе ж хуже только будет.
«Суками» на тюремном жаргоне называли заключённых, что сотрудничали с администрацией колонии. Соня отмахнулась и выкинула это из головы. «Что мне будет от неё, ─ рассуждала Сомусева. ─ Если и так, то хуже мне через неё точно не сделают, хуже-то здесь и некуда, а мне хоть поговорить есть с кем».
И она говорила. Говорила много, долго, взахлёб, забывая иногда, что не всё в тюрьме стоит рассказывать. Алина слушала, изредка задавая вопросы, сама говорила мало. Вскоре Соня поняла, что причиной тому не скрытность, а однообразная и непримечательная жизнь новой подруги. Зато Соне было что вспомнить. Двадцать лет, прожитые ей до заключения, были полны увлекательных историй и ярких воспоминаний. Много дней Сомусева рассказывала о детстве, любимых книгах, событиях, которые привели её в стан видного оппозиционного деятеля, учёбе в университете, делилась знаниями и шутками. Порой осекалась, заменяя имена, города, даты.
Однажды Алина заговорила.
Они, как обычно, стояли на улице с сигаретами в зубах, опираясь на стену какого-то сарая с инвентарём. Никого не было, лишь робко пели птицы, будто знали, что шуметь здесь нельзя. Соня молчала, впитывая в себя весенние лучи солнца.
─ С днём рождения, ─ внезапно бросила Алина. Соня решила, что это шутка.
─ С чьим? ─ опешила она, удивлённо хлопая глазами.
─ С твоим. Или ещё кого видишь? ─ ухмыльнулась Алина. ─ На, держи, ─ в её ладони лежала «барбариска» из тюремного магазина. ─ Желаю здоровья и выйти поскорее.
Соня впервые за долгое время поймала её взгляд. Синеву радужки почти поглотил зрачок.
─ Эй, ты что куришь? ─ воскликнула Соня с ужасом. ─ И что мне даёшь?
─ Спокойно, мои препараты и эти сигареты покупаются в разных местах. У тебя в руках изделие табачное.
─ Но как… Зачем…
─ Я зависимая, в отличие от тебя, помнишь? Чтобы не было ломки, понемногу… У меня лёгкие, чисто чтоб работать могла, ─ поясняла Алина, подходя вплотную к Соне. ─ А ещё эти штучки дают мне смелость. Смелость сказать тебе кое-что…
Они стояли так близко, что соприкасались носами и дыхание смешивалось.
─ Я люблю тебя, ─ выдохнула Алина в губы Соне. Та неожиданно отпрянула и убежала в швейный цех. Алина докурила и последовала за ней.
«Не влюбляйся, Сонь»
Было поздно.
Они не общались уже несколько дней. Соня вновь перестала выходить на улицу, Алина всё так же, как по расписанию, курила. Сомусева пыталась унять тревогу, твердившую, что зря она тогда убежала, но это тогда было уже далёким, забытым, из параллельной вселенной.
Соня вышла на перекур в конце апреля. Птицы пели уже смелее, а заключённые чуть веселее смотрели на окружавший их мир. Лишь Алина одаривала угрюмым взглядом каждого, кто попадал в её поле зрения. Теперь в него попала Соня.
─ Не угостишь? ─ кивнула она на потрёпанную пачку, торчавшую из кармана Олешевой.
Та молча протянула ей сигарету.
─ Ну что, весна ─ уже совсем весна, ─ глупо улыбаясь, ляпнула Соня.
─ Зачем? ─ отозвалась Алина, выдыхая едкий дым.
─ Что «зачем»?
─ Зачем говоришь сейчас? Зачем пришла? Зачем тогда ушла?
─ Ну… просто, ─ Соня не знала, что ответить на это, хотя сами ответы знала давно. Вернее, один ответ на три вопроса.
─ Что «просто», что тебе просто? ─ вспылила вечно спокойная Алина. ─ Нахуя продолжить решила, а? Посмеяться надо мной?
─ Ты мне тоже нравишься, ─ прямо сказала Соня.
─ Значит, посмеяться пришла, ─ грубо отрезала Олешева.
─ Нет же! ─ отчаянно вскричала Соня. ─ Пришла, чтобы сказать, что я дура, и ты мне нравишься, только я не даю своим чувствам волю, потому что мне сказали…
─ Ты говоришь правду? ─ прервала её Алина. Ветер нещадно трепал её светлые волосы, из-за чего она становилась похожей на героиню аниме.
Вместо ответа Соня притянула её к себе и поцеловала.
«Не влюбляйся, Сонь. Там нельзя влюбляться ─ будет хуже».
Дни полетели быстрее и легче. На Сонином лице вновь появилась улыбка. Ожидание освобождения теперь отошло на второй план, хотелось насладиться чувством и романтикой тюремных отношений. Очень скоро обитатели колонии прознали про связь девушек и сочувственно качали головами им вслед. Та самая соседка, рассказавшая Сомусевой о роли Алины, пару раз пыталась заговорить с ней, но оставила это дело, видя, как светится радостью Соня. Однажды лишь невзначай упомянула, что это время ей припомнят. Так оно и вышло.
В Алинин день рождения девушкам удалось уединиться в Сониной камере. Сомусеву не покидало ощущение, что за ними следят не только через камеры, но присутствие Алины отвлекало от тревоги. Позже, вспоминая этот день, Соня признавала его лучшим за всё время их знакомства.
─ Мы будем жить в Питере вместе, я завяжу с наркотой, и вместе мы свергнем нахуй всё и всех, ─ шептала Алина в тот день, и Соня верила, потому что ей самой этого хотелось.
А потом назначили дату суда по УДО. Соня вновь поверила в возможность скорого освобождения, и только об этом и говорила со своей единственной слушательницей. Алина молча кивала и просила лишь не говорить адвокату об их отношениях. Соня, недоумевая, согласилась.
─ Так, журналистам обязательно говоришь об условиях содержания. Обязательно! Для суда я сам всё подготовлю, ─ говорил адвокат Воронцов, впервые за долгое время приехавший на встречу с подопечной. ─ Они обязаны это распространить, тебе точно ничего после этого не сделают, а мы посадим этого упыря, ─ под «упырем» он имел в виду начальника колонии. Внезапно Воронцов сбавил градус пафоса и почти по-отечески обратился к Соне:
─ Сама-то сейчас как? Силы есть?
─ Есть, ─ глухо отозвалась Соня, понимая, во что она влипла, признавшись Алине в чувствах. ─ Ты говоришь, мне ничего не будет. А остальным?
─ Так, альтруистка моя, сначала достаём отсюда тебя, любой ценой. Любой.
«Не влюбляйся, Сонь. Там нельзя влюбляться ─ будет хуже. Они воспользуются твоей привязанностью».
─ Адвокат сказал не молчать, ─ бросила Соня во время очередного перекура.
─ Он настолько не заботится об остальных людях? Им же может быть плохо от твоих слов.
─ Но говорить-то надо, ─ отвечала Соня, вслушиваясь в радостную трель птиц. ─ Это иначе никогда не прекратится.
─ Сонь, ну не надо, пожалуйста, ─ проскулила Алина. ─ Тебе тут ещё какое-то время быть, мне, остальным, они же со свету нас сживут.
─ Мне кажется, важнее то, что, если я промолчу, это всё будет продолжаться долгие годы. Если скажу ─ станет иначе.
─ Да всё так же останется, просто доказать это станет труднее. Сонь, ну смолчи ты, выйдешь по УДО, а я целее тут буду с твоим молчанием. Выйду ─ и заживём, хорошо будет, пожалуйста, Сонь…
Соня молчала в ответ. По её щекам текли слёзы.
Максим явился, когда девушка его меньше всего ждала. Назначенный суд должен был состояться меньше, чем через неделю, и к ней ездил лишь адвокат. Поток писем вновь увеличился, Соня снова с радостью их читала.
─ Что, самая красивая заключённая ИК-14, готова к суду и обороне? ─ привычно насмешливо приветствовал её парень.
─ Ты чего, есть красивее меня, ─ радостно ответила Соня.
─ Так, ─ напрягся молодой человек. ─ Что случилось?
─ Ничего, ─ улыбалась Соня. ─ Всё по-прежнему, а ты сам как?
─ О, нет, ─ простонал Максим. ─ Что ты наделала?
Соня поняла, что её раскусили и виновато молчала.
─ Тебе УДО теперь не светит, понимаешь, нет? Тебя так просто не выпустят. Как зовут хоть?
─ Алина, ─ Соня теперь плакала, ощущая вину за беспокойство друга.
─ Красивое имя. Но спроси лучше у неё, зачем она тут появилась и что ей за это дали; думаю, тебе будет интересно послушать. Напишешь мне.
«Там нельзя влюбляться ─ будет хуже»
─ Ты таки ссученная, ─ вместо приветствия отчеканила Сомусева на следующий день. ─ Впрочем, мне стоило этого ожидать. Какая уж тут любовь…
─ Но я действительно… ─ попыталась возразить Алина.
─ Хоть теперь уж правду скажи, ─ устало вздохнула Соня.
Повисло молчание, заволочённое сигаретным дымом. Птицы внезапно смолкли, ожидая дождя из огромной тучи, нависшей над колонией.
─ Мне давали наркоту и обещали УДО, ─ тихо-тихо призналась Алина.
─ Ты меня точно не любила, раз на такое согласилась.
─ Я сначала согласилась, а потом тебя увидела и влюбилась, как девчонка маленькая. Прости ты меня, но я не могу без препаратов, совсем не могу, я за свою шкуру беспокоилась, теперь мне точно не жить.
─ И стоило оно того? ─ насмешливо протянула Соня.
─ Оно стоило твоей любви. Я и умереть теперь готова, зная, что меня кто-то любил, ─ горячо шептала Алина. ─ Мне это и грозит, я думаю. Но я буду знать, что меня любили.
─ Ты очень низко поступила, чтобы тебя любить. Однако, к твоему счастью, любить тебя я буду ещё долго. Иначе просто не умею. Надеюсь, ты полюбишь такого же, как ты, и будешь жить с ним душа в душу. Хотя души у тебя и нет.
Соня всунула недокуренную сигарету в руку Алине и ушла дошивать ушанку.
***
Суд неожиданно закончился увеличением срока на два месяца ─ это была плата за влюблённость. Соне было всё равно, в её душе будто выжгли всё до тла. Остекленевшим взглядом она обводила всех собравшихся участвовать в этой клоунаде. Рассказ об условиях содержания в колонии отработали хорошо, по новостным заголовкам разлетелись её цитаты, а ведомства обещали «начать проверку по упомянутым фактам». Соне уже было плевать.
Её перевели в одиночную камеру и бросили на произвол судьбы. Пока начальники суетились, пытаясь прикрыть свои задницы перед проверкой, она умирала от внутренней боли в одиночестве. Наконец, в одну из ночей она решилась. Оторвала шатавшуюся плитку, разбила, осколком пропахала вены на руках. Наблюдающие не сразу сообразили, что произошло, а когда пришли ─ было слишком поздно. Она сидела в неестественном положении на полу у своей койки в луже крови, бледная и убийственно красивая.
Записи с камер разлетелись по всему миру. Тысячи людей выходили на акции памяти, многие узнавали о ней через годы после её смерти, приговаривали: «Какую хорошую девушку мы потеряли». Друзья бережно хранили память о Соне, два раза в год собирались в квартире Максима, ездили вместе на кладбище и организовывали ежегодные шествия.
Только Соню это вернуть не могло.
Алина оказалась в ШИЗО ─ ненадолго, правда. Вышла по УДО ещё через полгода, о Сониной смерти узнала из независимых газет в годовщину её дня рождения. С наркотиками она после долгой реабилитации действительно завязала. Ей удалось разыскать Максима и рассказать ему о себе и о случившемся тогда в ИК-14. С её слов Максим написал и опубликовал книгу, которую тотчас признали экстремистской. Добиваясь правды, он провёл в судах несколько лет и изрядно поседел за это время.
В свободной России наступившего будущего Соне установили скромный памятник у того места, где стояла ИК-14. Бронзовая девушка сидела с книжкой под берёзой, на которой устроилась иволга. В книге ─ три слова: «Россия стала свободной».