В Токио почти полночь. В Ране три порции сазерака.

— 15 мл абсента;

— 45 мл коньяка;

— 30 мл ржаного виски;

— 2 капли биттера Пишо;

— 1 кубик сахара;

— лимонная цедра;

— лёд;

— толика декадансной тоски на самое донышко.

Без последнего никак, иначе не пойдёт. Иначе вынесет слишком быстро. Иначе Ран всего этого не вынесет. Потому что с Такаши Мицуей совершенно невозможно пить. Примерно так же, как невозможно пить из чашки с отбитым дном. Где-то на уровне законов физики.

Но Ран Хайтани пьёт. Медленно, как принято пить виски, растягивая коктейль, время и пытку. Хотя хочется опрокинуть в себя весь роксБокал для коньяка и коктейлей с ним., как опрокидывал раньше наспех намешанные шоты с токийской розой (саке, водка, кровь твоих врагов вместо томатного сока). Три быстрых глотка и можно дальше идти крошить кому-то кости.

Но Ран Хайтани в двадцать пять лет совсем не тот, что Ран Хайтани в пятнадцать или в семнадцать. Он гораздо, гораздо, блядь, хуже.

Мицуя Такаши в двадцать два тоже совсем не тот. Раньше Рану хотелось завалить его точным ударом в голову. Сейчас Рану хочется завалить его на тот диван, на котором он сидит, на кровать, на пол. Куда, блядь, угодно.

Но есть одна проблема: Мицуя Такаши — тот ещё мудак.

В смысле больший, чем сам Ран. Он готов поклясться. Он готов дать руку на отсечение. Не свою, конечно — он мудак, а не идиот — чью-нибудь чужую руку на отсечение. Хоть две.

Мицуя Такаши не должен был оказаться в Бонтене, и эта информация у него на всё лицо крупными буквами. Ебучим баннером с навязчивой рекламой. «Я здесь против воли». «Я здесь, потому что так сложились обстоятельства».

Сначала он хотел отомстить за смерть Доракена. Любым способом. Потом у него заболела мать, её нужно было на что-то лечить, сестёр на что-то кормить, учить, одевать.

Рану не было его жаль. В его голове отсутствовало понятие концепта жалости. Потому что Мицуя, пожалуй, мог соскочить. Даже когда мать умерла и сёстры остались только на нём. Можно было выйти из игры и зарабатывать деньги честным путём. Ран в душе не ебёт как, но ему-то и так нормально. Это у Мицуи там какие-то заповеди про использование силы только ради защиты. Он вроде как использовал силу, чтобы защитить свою семью от нищеты. Но эта мысль его с собой не примирила.

Рану не было его жаль, даже когда он порвал все отношения с сёстрами, чтобы их не задело. Оставил только регулярные денежные транзакции через цепочку левых счетов. Ран в душе не ебёт, как бы он жил без Риндо. Но у него-то нет такой проблемы.

Рану не было его жаль, потому что Мицуя Такаши мудак. Он делает свою работу так же, как и они все. Но мудак он не потому, что стреляет в людей, а потому что никогда не стреляет первым. Потому что никогда не убивает, если может просто вырубить. Не появляется ни на одной тусовке (а как же корпоративный дух, эй?). Не притрагивается даже к самой лёгкой растительной дури. Он, сука, даже не курит. Пьёт не чаще пары раз в месяц, и Ран ни разу не видел его реально пьяным. Именно поэтому Мицуя Такаши конченый мудак. Потому что даже находясь на вершине иерархии ебучего Бонтена, он ухитряется оставаться приличным человеком. И ненавидеть себя за то, что живёт неправильно.

Ран тоже ненавидит его, потому что при одном взгляде на Мицую, ему — ему! Рану Хайтани — кажется, что живет неправильно он сам.

Ран начинает прикладывать к себе нравственные стандарты Мицуи. Всё ломается ещё на слове «нравственные». Мерки Мицуи на Рана не ложатся. Сам Мицуя тоже на него не ложится. И под него не ложится. Вообще никуда не ложится. И Рана это ужасно бесит.

Потому что Ран его хочет. Даже не в плане простого человеческого потрахаться. В этом плане можно и с кем-то другим. Мало ли людей на свете? Тут не то. Ран хочет Мицую в каком-то другом плане. Он хочет залезть ему в голову. Хочет занять там всё пространство. Хочет, чтобы Мицуя думал о нём. Как минимум так же часто, как Ран думает о Мицуе.

Рана выкручивает. Он ненавидит, когда не может что-то получить. Потому что Ран Хайтани получает всё.

Кроме Мицуи Такаши. Потому что он такой мудак, такой конченый мудак. Сними свой блядский нимб, можешь вместе с одеждой. Поцелуй меня. Выстрели в меня. Сделай что-нибудь.

Мицуя просто пьёт.

Раньше Ран пытался развести его на слабо.

— Да ты просто не можешь выпить больше, — говорит Ран в свои двадцать один.

— Между не хочу и не могу есть большая разница, — возражает Мицуя в свои восемнадцать.

— Докажи.

— Не собираюсь тебе ничего доказывать. Не хочешь — не верь.

— Наверняка пьяным ты представляешь собой довольно жалкое зрелище.

— Не более жалкое, чем ты.

Край улыбки Рана нервно дёргается. Все, кто их окружает — шестёрки Томан Канто, человеческий мусор — начинают расползаться. Они вусмерть пьяны, но чуют опасность, исходящую от Рана волнами. Мицуя делает вид, что у него начисто отбит нюх.

— Я никогда не представляю собой жалкое зрелище, — Ран улыбается.

После этой улыбки противники обычно начинают просить не убивать их. Мицуя выглядит так, будто вот-вот попросит завалить ебало.

— Докажи, — говорит Мицуя Такаши, улыбаясь такой же взрывоопасной улыбкой.

Вот тогда Ран и понимает, что он мудак. Понимает, что ему ужасно хочется проломить Мицуе голову. Понимает, что ему ужасно хочется впечатать Мицую в стену. И целовать, кусая его губы до крови.

У Мицуи в глазах пляшут языки пламени. И Ран понимает — ему тоже чего-то хочется. То ли въебать, то ли выебать. Но он не понимает, что конкретно. И это, сука, бесит.

Но Ран Хайтани всё делает только назло. Он воплощение зла. Он скроен из тёмной материи. Она проступает у него на коже родимым пятном татуировки. Его именем пугают мелкую шпану во всех подворотнях Токио. Он живёт назло родителям, которые предпочти бы, чтобы они с братом где-нибудь сдохли. Но назло Мицуе Ран может только бездействовать, потому что он не понимает, не может решить, какое действие выбесит Мицую больше.

Мицуя заставляет его сомневаться. Ран это ненавидит. Рану это так нравится.

— Ты на нëм помешался, — говорит Риндо в свои двадцать один. Звучит это как обвинение. Ты слишком много думаешь о ком-то, кто не мы.

— Ничего подобного.

Вообще нет. Это не помешательство. Помешательство не так выглядит. У Рана есть наглядный пример Санзу, чтобы сравнить.

— И что в нëм такого? — не отстаëт Риндо. — Он же ну… Такой правильный и скучный.

Ран лишь дëргает плечом.

Мицуя Такаши не правильный. Правильность в нëм сломалась в тот же момент, когда он увидел тело Доракена, пробитое пулями. Весь его правильный мир в этот момент рухнул в ад. Так почему он продолжает придерживаться каких-то принципов? Чтобы оправдаться перед собой? (Неправда, я вижу, как сильно ты себя ненавидишь). Чтобы оправдаться перед другими? (Да плевать тебе на других). Чтобы оправдаться перед богами? (Да плевать им на тебя). В глазах у Мицуи пламя. Почему-то, кроме Рана, этого никто не видит.

В глазах у Мицуи пламя. В глазах у Рана всё плывёт от боли.

Стены в квартире едут в разные стороны и вот-вот сложатся треугольным карточным домиком. Ран, как и Мицуя, здесь впервые, потому что это квартира на случай непредвиденного пиздеца, и они оба рассчитывали в ней не оказываться, но посмотрите-ка…

— Ох, ну давай уже, — тянет Ран. Он полулежит на неудобном диване, и искусственная кожа обивки неприятно липнет к его собственной настоящей коже, покрывшейся испариной. Ему совершенно иррационально хочется натянуть рубашку, но она разорвана, — ты всегда так долго тянешь или я особенный?

— Ты можешь заткнуться и помолчать хотя бы секунду? — Мицуя на него почти рычит. Любой другой, кто сказал бы Хайтани Рану заткнуться (кроме Риндо, конечно) через минуту собирал бы свои зубы с пола. Но Мицуя и правда особенный.

— Только секунду и только если ты уже начнёшь что-нибудь делать.

— Если я поспешу, сделаю только хуже.

— А если не поспешишь… в общем, пообещай, что будешь нежен и приступай.

— Прекрати бросаться этими фразочками.

— Ты смущаешься?

Ран скалится. Мицуя хочет его убить.

У Рана пулевое ранение в бок, а он делает вид, что бессмертный. Пуля прошла по касательной, но задело его неслабо.

«Сколько же, блядь, крови, — думает Ран, откидываясь на спинку дивана, — и как же тут, блядь, неудобно».

Возможно, в Бонтен нужен тестировщик диванов в конспиративных квартирах. Типа как вообще можно залечь на дно вот на этом?

Ран думает о чём угодно, только бы не отключится. Потому что ему немного страшно не включится обратно. Ран думает о чём угодно, только бы не о том, что Мицуя сейчас будет его шить.

— Здесь есть что-нибудь выпить? — спрашивает Ран, обводя мутным взглядом квартиру.

Кроме спирта и антисептика.

— Алкоголь не обезболивает.

— Я просто хочу сделать вечер чуть более приятным.

— Я тебя умоляю, заткнись.

Мицую явно выворачивает от ужаса, этот ужас плещется чернотой в его расширенных зрачках. Но руки у него не дрожат. Ран надеется, что он правда хорошо умеет шить.

Полчаса назад он этими же руками почти дотащил Рана до квартиры, потому что в какой-то момент от потери крови начали заплетаться ноги. Майки то ли специально, то ли случайно бросил их на разборки с самой опасной группой противника. Ещё и разбил на не самые привычные пары, потому что считал, что это сделает их сильнее.

«То, что нас не убивает, — думает Ран, — очень об этом пожалеет, когда будет подыхать у наших ног».

Ран не до конца понимает, почему Мицуя не бросил его там. Ран сам облажался и поймал пулю, это его вина. Но нет, Мицуя, рискуя собой, прикрывать полез. Рана это почти бесит, потому что я тебе кто, чтобы ты так рисковал?! Я за тебя бы в огонь не полез! Понял меня?

Не понял. Потому что мог бы просто сдать Рана в больницу и плевать, что из палаты его бы вывезли прямо в тюремную камеру.

Но нет, Мицуя перетягивал ему рану, тащил его на себе, сейчас вот ещё… жизнь ему спасать будет?

Мицуе Такаши без пары недель двадцать лет, Рану Хайтани без пары часов вечная память.

Ран скалится. Мицуя смотрит на него жарким огнём своих глаз. И вонзает в Рана иглу.

Ран знает, если ему гореть в Аду, пламя там будет нежно-фиалковое.

«Моё адское пламя будет цвета твоих глаз».

— Между нами не так уж и мало общего, — говорит Ран. Он не помнит когда конкретно, но после очередного отказа Мицуи выпить с ними.

— Что, например? — спрашивает Мицуя.

У них у обоих парные татуировки. Синдром старшего брата. Гопническое прошлое. Уличные бои. Глаза почти одного цвета. Волосы.

Но говорит Ран не это.

— В конце концов мы оба здесь, значит, ты не такой уж хороший.

— Ошибаешься, — говорит Мицуя, и в глазах у него адское пламя самого нежного цвета. — Я хуже, чем ты. Ты хотя бы никого не бросал.

«О-о-о», — думает Ран, тянет довольно, намечает цель для болезненного удара и не ударяет.

Семья, друзья — Мицуя бросил их всех. У Рана же никого не было, кроме Риндо. Никого важного. Даже бросить-то некого. Даже не о ком тосковать.

— Что мы вообще пьём? — спрашивает Мицуя сейчас, осушив уже где-то половину бокала.

— Сначала пьёшь, потом спрашиваешь? — улыбается Ран ленивой лисьей улыбкой. — Неужели мы дошли до такого уровня доверия?

— У меня нет ни единой причины доверять тебе.

На Мицуе рваные джинсы и кардиган тёплого кофейного цвета, наброшенный поверх футболки. Ран ловит себя на том, что время от времени пялится на ключицы и шею Мицуи, открытые воротом. Ран думает о том, что Мицуе пошли бы водолазки с высоким горлом. Так хочется дать ему повод носить такие.

На самом Ране старая толстовка, растянутые джинсы и носки, которые он спёр у Риндо (не говорите ему, тс-с-с). Зато идеальная укладка ещё не успела растрепаться.

Они выглядят настолько как нормальные люди, что даже страшно. Они выглядят как друзья, которые просто выпивают вместе. Если не учитывать то, что Ран выглядит как ебучая фэшн катастрофа. Но он оделся так с рассчётом, что чувство прекрасного Мицуи заставить его снять с Рана одежду. Пока не заставляет, но Ран подождёт.

— Впрочем, у меня не так много причин подозревать тебя во всём, — заканчивает фразу Мицуя.

— Кроме удара по голове кирпичом?

— Эта одна из последних. Семь из топа десять. Ты не единственный, кто бил меня по голове.

— Но я у тебя хотя бы первый? — Ран округляет глаза в притворном ужасе.

— Прости, но нет.

— Оказывается, до меня ты вёл довольно распутный образ жизни, а я-то думал, ты приличный, — Ран театрально заламывает руки.

Мицуя усмехается. Ран готов ударить себя за всплеск радости, вызванный этим смехом. Но на самом деле рассмешить Мицую — достижение. Потому что большую часть времени он ходит с таким выражением лица, будто его здесь нет.

— Так что мы пьём?

— Сазерак. Старейший коктейль в мире. Коньяк, бурбон, абсент, невысказанное, но неоспоримое напряжение между нами.

Мицуя делает медленный глоток, с полминуты задумчиво молчит, потом говорит:

— Странно, последнего вообще не чувствую.

Какой же он мудак. Рану нравится. Рану так сильно нравится.

— Ты просто мало выпил, посмотрим, что будет ещё через три рокса.

Ран хищно скалится. Мицуя смотрит на него адским огнём своих глаз. И улыбается. Это прошибает сильнее, чем сорокаградусный алкоголь, сильнее, чем пули.

Ран не знает, чем всё это кончится. Но Мицуя всё же согласился с ним выпить. И пусть только потому, что Риндо угнали на другой конец страны порешать вопросы с поставками, а у Рана, вообще-то, день рождения. Всё равно это значит, они движутся в правильном направлении. Значит, они к чему-нибудь да придут. Может, к тому, что однажды они упадут на одну кровать, срывая друг с друга одежду. Может, к тому, что однажды они упадут, изрешетив друг друга пулями. Может, к тому, что они однажды просто упадут.

Но сейчас Рану без двух минут двадцать шесть. Мицуе без всех, кто был ему дорог, смертельно одиноко.

И Ран не тот, кто может его от этого спасти. Он в целом не тот, кто может хоть кого-то от чего-то спасти.

Но ему так безумно хочется.

В Токио полночь.