Санзу псина бешеная — это уже все более-менее выяснили и уяснили. Это он на первый взгляд весь из себя такой спокойный, молчаливый, за Мучо-саном своим хвостиком ходит и красиво рядом с ним стоит. То есть хвостиком он реально ходит и стоит красиво, но вот про спокойствие — херня полная. Про молчаливость пятьдесят на пятьдесят. Короче, на самом деле Санзу…

— Сука, — с чувством выдыхает Риндо, — хватит ржать.

«Ты в конце концов не лошадь», — думает Риндо.

«Ты псина», — думает Риндо.

Но Санзу не думает затыкаться. Ему просто сдохнуть, как весело. Хотя сдохнуть — это про Риндо. Потому что он явно сдохнет по пути домой, если пойдёт туда без линз, а линзы…

— Проебать… обе… сразу… — выдавливает Санзу. Он сидит на бампере ржавой машины, и от смеха его гнёт так, что он скоро провалится сквозь отсутствующее лобовое стекло в салон.

И уж лучше бы провалился. Желательно сквозь землю. Потому что тогда Риндо было бы морально легче. Морально легче ползать по свалке в поисках линз. Искать две прозрачные пластинки, размером чуть больше рыбных чешуек, на свалке под грудами хлама со зрением в -6. Предприятие обречённое, блядь, на успех.

— Я их из-за тебя проебал! — огрызается Риндо.

И, вообще-то, он абсолютно прав. Но началось всё не с Санзу, а со стрелы, которую Риндо забили. Типа именно ему. Не Хаитани (образу собирательному), а вот конкретно, Риндо, тебе, потому что ты мудак конченный. По крайней мере, так говорилось в персональном приглашении. Особых планов у Риндо не было, да и персональная стрела — это всё же некий новый экспириенс. Ну он и пошёл. По итогу всё оказалось, как он и ожидал. Противники на самом деле хотели разобраться не с ним лично, а всё-таки с Хаитани (всё ещё собирательный образ). Но разбираться с ними двумя сразу — сложно, стрёмно и, вообще, не по умному. А по умному: выманить Хаитани поменьше, нейтрализовать его, а потом уже и до Хаитани побольше добраться.

Как говорил Цезарь: «Разделяй и пизди их по отдельности». Ну или как-то так он говорил. Не суть.

Суть в том, что если эти ребята Цезарь, то Риндо собрание сенаторов. Типа двадцать восемь ударов ножами они действовали наверняка. Короче, Риндо бы серьёзно уделал их всех, если бы какой-то мудак не подкрался к нему сзади с арматурой. Риндо его не заметил и потому был весьма близок к провалу. Зато этого мудака заметил Санзу. И на этом месте истории у Риндо сразу несколько вопросов.

— Что ты вообще здесь делал?

Санзу хмыкает, поправляет маску, немного съехавшую пока он ржал, поудобнее устраивается на капоте, скрещивая ноги чуть не в позе лотоса, и только потом отвечает:

— Гулял.

— И часто ты по свалкам гуляешь?

— А что со мной хочешь?

— А ты приглашаешь?

— А ты навязываешься?

Они что, флиртуют?

— Нет.

— Ну вот и забей, — фыркает Санзу. Походу, часто гуляет всё-таки.

— Чего ты вообще помогать-то мне полез? — Риндо ползает рядом с машиной, на которой восседает Санзу, и тот явно борется с желанием поставить ногу ему на спину.

— Просто.

— Сложно, блядь, — шипит Риндо, — говори нормально.

— Захотелось.

— Мне помочь?

— Нет, ёбнуть кого-нибудь.

В общем, того мудака с арматурой Санзу ебанул ржавой трубой. Карма ещё никогда не была настолько мгновенной. Но отвал линз произошёл, конечно, не из-за того, какой Санзу офигенный. А из-за того, что Санзу придурок. Когда последний противник пал, он решил, что труба ему больше не нужна, и эффектно её отшвырнул. Прямо под ноги Риндо. Сам Риндо уже немного расслабился, не ожидал подставы, трубы не заметил, споткнулся, упал… и вот имеют то, что имеют. Ржущий до слёз Санзу и Риндо, ползающий у его ног.

— А ты эти линзы себе в глаза, что ли, потом опять вставлять собрался? — Санзу наклоняется и с интересом смотрит в ту же сторону, что и стоящий на четвереньках Риндо.

Риндо думает: «Ну выходит, что так. Выходит, что собрался».

— Они ж грязные, — говорит Санзу с нескрываемым отвращением.

Его самого в процессе драки немного поваляли по земле и пыли, так что, до тех пор, как начать ржать, Санзу был занят тем, что пытался вытряхнуть из длинных белых волос всё, что в них застряло, и отряхнуть от грязи форму. Выходило у него, кстати, фигово.

— Ты реально засунешь себе в глаза то, что валялось на земле на свалке? — видимо, в этот момент он вспоминает, что тоже валялся на земле на свалке, и снова начинает отряхиваться.

— У тебя есть идеи получше? — устало спрашивает Риндо.

— Купи новые.

Умник, блядь. Во-первых, Риндо не ебёт, где здесь оптика. Во-вторых, со своим зрением он до неё не дойдёт. В-третьих, он не взял на стрелу деньги, потому что а нафига?

Но и на этот случай у Санзу есть решение:

— Иди домой.

— Смотри пункт два, но поменяй оптику на дом.

— Я-то посмотрю, — хмыкает Санзу, — а ты-то нет.

Риндо делает глубокий вдох.

— Если ты думаешь: то, что я вижу тебя размытым пятном, помешает мне тебе въебать — зря.

— Рану позвони, — предлагает Санзу, как ни странно, уже менее издевательским тоном.

— Да это тупо как-то, — тушуется Риндо, — он драму разведёт из-за того, что я без него попёрся. Да и телефон я забыл.

— Ну ладно, — Санзу легко спрыгивает с капота, и Риндо думает: всё, сейчас он уйдёт, а ему тут оставаться одному и до ночи линзы искать. Или топать домой через половину Токио, молясь всем богам, чтобы его не сбили, не затоптали, не… Риндо не знает что. У него с детства плохое зрение, и однажды он вышел гулять без очков, потому что ребята дразнили. Размытый мир был немного пугающим, но в целом ориентироваться получалось. Риндо даже поверил, что, в целом, может обходиться без очков и линз. А потом его сбил велосипедист. Дальше темнота, больница, сотрясение, перелом ноги, очень взволнованный и злой Ран, повторяющий, чтобы никогда больше…

Ну вот Риндо с тех пор никогда больше. Он в целом может ориентироваться, распознать светофоры, дороги, машины, вход в метро, но ему страшно. Против толпы одному драться нестрашно, а тут…

— Ладно, — говорит Санзу. — Провожу тебя.

И Риндо выпадет. Типа как линзы.

Потому что Риндо и Санзу, вообще-то, враги. То есть они такие себе враги, это Майки с Изаной враги, зыркают друг на друга, ссорятся, мирятся, не могут поделить семью и сферы влияния. Поднебесье и Томан (ещё два собирательных образа) тоже вроде как враги. Сталкиваются время от времени, катают друг друга по асфальту чисто так, чтобы в тонусе держаться. Но это не мешает им Хаитани (верхушка Поднебесья) регулярно пить с Мучо (верхушка Томан). Никого ничего не смущает.

Ладно, тут Риндо гонит. Санзу как раз таки смущает. Он на это каждый раз смотрит с видом невинной девицы, которая узрела разом все пороки общества и собирается уйти от этого в монастырь. Но не уходит.

И сейчас не уходит.

Точнее, уходит, но вместе с Риндо.

В смысле Санзу хватает его за рукав и тащит к выходу со свалки. Риндо всё ещё немного стрёмно существовать в этом размытом мире, но рядом с Санзу он почему-то чувствует себя лучше.

Санзу псина бешеная — это уже все более-менее выяснили и уяснили. Но, оказывается, он ещё и собака-поводырь. Это выясняет и уясняет только Риндо.

***

— Ну ты это, проходи, что ли, — говорит Риндо, демонстрируя всё своё гостеприимство и красноречие. Это действительно далеко не худший вариант, потому что Ран гостеприимство источает как радиационный фон.

Но Санзу талантов Риндо не ценит, так и не пересекая порог квартиры.

Хотя до этого самого порога довёл добросовестно, не кинул посреди дороги, не толкнул куда-нибудь по приколу, не увёл непонятно куда. Они всю дорогу даже разговаривали. В смысле по-настоящему, а не колкостями бросались. Начали с обсуждения общих знакомых, продолжили любимой мангой, а под конец Санзу рассказывал о видах самурайских мечей и о том, как отличать их друг от друга. И ещё ржал над Риндо, который думал, что все самурайские мечи были заточены так остро, что могли резать листья в полёте.

Но вот сейчас разговор как-то не клеится.

— Ты чо, без меня дома не сориентируешься? — Санзу сто процентов как-нибудь насмешливо-издевательски кривит брови, но Риндо похер. То, что он не видит, не может его задеть.

— Сориентируюсь, — говорит он, потому что по дому реально может с закрытыми глазами ходить, — но ты всё равно проходи.

— Да зачем? — Санзу нервно стряхивает что-то с рукава. Что-то, кажется, не стряхивается.

— Можешь помыться у меня, — предлагает Риндо, — и форму постирать.

Это, наверно звучит, тупо. Потому что в гости обычно приглашают там на чай, на пиво, на в приставку поиграть, а не помыться. Но…

— Тебе ж не нравится, что ты весь в пылище, — добавляет Риндо.

— С чего ты взял? — Санзу скрещивает руки. Как кажется Риндо, больше затем, чтобы перестать отряхиваться, чем в качестве выражения недовольства.

— Ты всю дорогу отряхиваешься, — говорит Риндо со всей тактичностью.

Потому что не со всей тактичностью будет: «Я догадываюсь, что у тебя мизофобия или что-то типа, а ещё о том, что домой ты не пойдёшь». Риндо не первый день за ним наблюдает и многое успел заметить. Не то чтобы он специально наблюдал за Санзу. Просто ему нравится. В смысле наблюдать, а не Санзу.

Как говорил Сунь Цзы: «Держи друзей близко, а врагов ещё ближе». Ну вот Риндо и держит. Сначала, конечно, его Санзу сам за рукав схватил, но он, походу, тоже в искусстве войны шарит. Вот теперь надо как-то возвращать этот врагодержательный долг, поэтому Риндо приглашает Санзу к себе в дом.

— Ты мне не помешаешь, — добавляет Риндо. Хотя он говорит это Санзу. Судя по его репутации, ему не просто должно быть похер на такие мелочи, он должен с ноги открывать дверь в чужие квартиры.

— А Рану? — ему почему-то не похер.

— Его до вечера не будет или даже до утра, — говорит Риндо самым ровным на свете тоном, отрицая тот факт, что от мысли остаться с Санзу наедине ему становится странно неловко. Но это какая-то приятная неловкость.

Санзу ещё минуту мнётся на пороге — и куда вся бешеность подевалась? — но заходит. Бурчит что-то вроде «ну ладно, я быстро» и ещё там что-то из-за маски его этой не разобрать.

Риндо думает, что никогда не видел его лица целиком. Риндо думает, что ему интересно: это тоже часть мизофобии или Санзу там что-то скрывает? Риндо думает, что он, блядь, многовато думает.

Впихнуть Санзу сменную одежду и полотенца удаётся грёбаным чудом. Потому что он, похоже, собирается сполоснуть себя вместе с формой, а потом вылететь из квартиры и обсохнуть на улице. Отличный план для пасмурного прохладного дня.

— Я быстро, — обещает Санзу, — пять минут, и всё.

— Никогда не поверю, что с твоими волосами можно справиться быстрее, чем за пятнадцать.

— Можно, — у Санзу такая вдохновенно-честная интонация, что Риндо думает: «Минимум десять».

— Забей, — говорит Риндо. Он типа видел, забивать Санзу умеет. Того парня с арматурой забил отлично. — Я привык, что Ран по три часа в ванной сидит. Так что в экстренных случаях могу голову даже в кухонной раковине помыть.

У Санзу в глазах зажигается идея.

— Не думай даже.

Идея погасает.

Потом Риндо показывает, как включать машинку, и отмахивается от всех «да не надо ради одной моей формы включать». Можно было бы сказать, что он в шоке от того, сколько в Санзу этой странной скромности и желания не мешаться, но Риндо не в шоке. Потому что он всё ещё наблюдательный, держит врагов близко, а Санзу Харучиё ещё ближе.

Когда они стоят рядом, рассматривая кнопочки на стиралке, ванная кажется ужасно маленькой. Но это какая-то приятная теснота.

— Короче, тридцать минут тебе, — бросил Риндо, выходя за порог ванной.

— Пять.

— Двадцать.

— Десять.

— Пятнадцать, — строго сказал Риндо, — минимум. А то я тебя тут запру и до нужного времени не выпущу.

А потом захлопнул дверь у Санзу перед носом. Запирать, конечно, не стал. И хорошо, а то за щелчком замка мог бы не услышать тихий, непривычно мягкий смех.

***

Из ванной Санзу выходит пятнадцать минут спустя, словно отмерял максимально разрешённое время по таймеру, хотя Риндо, вообще-то, сказал «минимум».

Не глядя, Риндо достал из шкафа первые попавшиеся шмотки, они оказались оверсайзом, сидящим на Санзу, как овер-овер сайз. Ну то есть в огромной футболке, домашних штанах и с полотенцем на плечах Санзу выглядел непривычно по-домашнему. Кроме одной детали. Чёрная маска всё ещё была на нём. Видимо, у Санзу их целый запас. И Риндо всерьёз начинал думать, что тут дело не в фобии.

Но в целом он все эти пятнадцать минут старался не думать. Получалось откровенно фигово. Он даже включил музыку, стараясь концентрироваться только на звучании, но каждая песня становилась саундтреком к мыслям о Санзу.

«Да бля, — подумал Риндо, — никогда так много о нём не думал».

И так бессовестно себе не врал.

Вот будто не знает, сколько и о ком он думал. Будто самого себя реально можно обмануть.

А вот Санзу обмануть, наверно, можно. Поэтому Риндо мастерски делает вид, что его вообще не удивило то, что он из душа в маске вышел. Все так делают. Ничего особенного. Ну то есть так реально многие делают, но маска обычно косметическая, а не санитарная, но это мелочи и нюансы.

— Я быстро, — говорит Риндо, понимая, что повторяет слова Санзу. — Можно ну, телевизор там включить или приставку, чтобы нескучно было.

На самом деле Риндо умеет устраивать вечеринки. Но сейчас он чувствует, что его навык падает в ноль.

— Не, не надо, — качает головой Санзу, — пусть так.

«Так» это он про музыку, плавно текущую по квартире, смешивающуюся с шумом начавшегося дождя. Санзу прислушивается с необычным напряжённым вниманием, и Риндо считает, что это лучший момент, чтобы ненадолго оставить его одного. Только перед уходом он набрасывает Санзу на голову ещё одно полотенце, сам не зная, откуда в нём взялась такая заботливость.

***

Когда Риндо выходит из душа — он, кажется, никогда не мылся так быстро, — Санзу всё ещё сидит, смотрит в окно и слушает. Сидит он на полу, прямо перед панорамным окном, по которому водопадом стекает дождь. Его тонкая фигура, окутанная сероватым светом, почти призрачная. Музыка течёт по комнате, медленная, туманяще мягкая, как дым от благовоний.

Риндо вдруг понимает, что замер, зачем-то задержав дыхание. Чтобы не спугнуть? Кого? Санзу? Мгновение?

Тихо подходя и садясь рядом, Риндо всё ещё боится что-то сломать. Что-то неуловимое разрушить.

— Ты быстро, — говорит Санзу, не оборачиваясь, — а мне говорил сидеть дольше.

— У меня просто волосы короче, — Риндо ерошит мокрые разноцветные пряди.

— У тебя просто двойные стандарты.

— Может быть.

Так и есть. У Риндо двойные стандарты. Все блага мира для людей с длинными волосами. Однажды он сам отрастит волосы, и вот тогда все у него попляшут.

Ещё пару треков они сидят в молчании, которое, как ни странно, не кажется неловким. А потом Риндо понимает, что что-то не так. Что-то не то. Это что-то разливается по комнате, заполняет её всю, топит, давит на стены, вот-вот хлынет наружу, разбив окно. Эта музыка…

— Я переключу! — излишне поспешно говорит Риндо, едва удерживаясь от того, чтобы пулей сорваться с места.

— Да не надо, — Санзу будто даже не замечает его взволнованности. — Мне нравится.

Риндо замирает, так и не встав. Санзу нравится. Сначала Риндо думает, что это могло быть сказано из вежливости, а потом вспоминает, что это Санзу. В его понимании вежливость — это ебануть тебя трубой не со спины. А значит, ему реально нравится?

— Я её раньше не слышал, — говорит Санзу. — Чья она?

«Моя», — не говорит Риндо. Упорно молчит Риндо. Только чудом не сверлит пульт и колонки убивающим взглядом, потому что как они вообще могли его так подставить?

— Не знаю, — выдавливает неуверенно. — Не помню.

— А посмотреть нельзя?

— Нет.

Он даже почти не врёт. Потому что «Unknown artist» трек под нечитаемой комбинацией цифр и букв. Риндо никогда не придумывает названия трекам, которые пишет. Никогда не дописывает сами треки до конца. Никому не рассказывает, что вообще что-то пишет.

Музыка обрывается, без плавного затухания, без финальной ноты, потому что Риндо ничего не придумал. Он просто бросил. Хотя этот трек ему почти нравился.

— Странно заканчивается, — хмыкает Санзу.

— Она не дописана, — тут же отвечает Риндо.

А потом думает: «Бля».

«Бля, зачем?»

«Бля, кто тебя за язык-то тянул?»

Риндо уверен, что Санзу сейчас задаст ему миллиард вопросов, а потом скажет, что у Риндо нет талантов, и лучше бы он никогда ничего не писал.

Но Санзу говорит:

— Понятно.

И всё. И больше ничего не говорит. А сердце в ушах Риндо всё равно колотится так, что он готов сдохнуть на месте. Но слава всем богам, больше ничего непредвиденного не включается. Поэтому Риндо немного успокаивается. И даже решает начать творить некоторую херню.

— Слушай, — говорит он Санзу. — Ты можешь тут без маски ходить. Тебе, наверно, в ней дышать тяжело.

— Да я привык.

— Ну всё равно.

«Ну всё равно мне пиздец интересно, что у тебя под маской. Что ты там прячешь».

Риндо не верит, что Санзу из тех, кто может просто загоняться по поводу собственной внешности. Кто угодно, но не он. Должна быть причина весомее.

— Тебе просто интересно, что под ней, — говорит Санзу с этой своей убивающей прямотой. Он точно мысли читает. Либо у Риндо на лице всё написано. Ну, конечно, Санзу-то его лица целиком видит.

Ран бы точно нашёл слова получше. Что-то вроде: «Просто хочу увидеть твоё прекрасное лицо. Конечно, я думаю, что твоё лицо прекрасно. Не так прекрасно, как моё, конечно». Риндо отмахивается от голоса брата в голове. Он в конце концов не флиртовать с Харучиё собрался. Совсем нет. Зачем ему? Он же не запал на него в конце концов.

Хотя лицо у Харучиё и правда красивое. Даже с маской этой. Ему невероятным образом идёт. И волосы у него красивые. Выглядят мягкими. И вообще…

И вообще, Риндо не запал на Харучиё, ясно? Неясно в какой момент он начал называть его по имени, но это другое.

— Ну может, я и правда хочу посмотреть, — признаётся Риндо, пялясь в пол.

Самую капельку. Типа такую же, как этот ливень за окнами.

— А ты реально без очков ничего не видишь? — неожиданно меняет тему Харучиё.

— Почему спрашиваешь?

— Ты так уверенно без очков по квартире ходил, пока мне вещи искал, я подумал, что ты меня наёбываешь, — снова Харучиё Санзу и его прямота, которая разит точнее, чем катана.

— Ну я ж не слепой, — усмехается Риндо, нервно запуская руку в волосы. Жалко, в свои. Потому что хочется в волосы Харучиё. И не нервно, а спокойно, медленно… нежно даже? — Я всё вижу. Просто размыто. Типа как когда зрение расфокусируешь. Только похуже.

— Мог бы и сам тогда до дома дойти, — в голосе Харучиё не слышно упрёка, простая констатация факта.

— Мог бы, — нехотя признаётся Риндо, — но мне стрёмно.

— Почему?

Он мнётся. Нервно стучит пальцами по полу. Харучиё на него даже не смотрит, он всё ещё глядит на дождь. Но его взгляд будто бы прожигает. Потому что на самом деле, вдруг понимает Риндо, Харучиё смотрит на него, просто через отражение в стекле.

Всматривается в него, будто ему реально интересно. Ему реально интересно не про Хаитани, не про то, как они дерутся, держат район, тусят с Изаной. Ему почему-то интересно про Риндо. И он от этого интереса изводится не меньше, чем Риндо от своего.

Риндо думает, вздыхает и рассказывает свою тупую короткую трагическую историю.

Харучиё слушает, а после ничего не говорит. Просто снимает маску.

Снимает маску, и Риндо почти физически чувствует, как Харучиё хочется отвернуться. Быстро, резко, завесить лицо волосами, скрыться от чужого взгляда. Ему так же тяжело не делать этого, как Риндо не пялиться. Но он старается, они оба стараются. Обменяться своими уязвимостями, держать врагов ещё ближе, потому что ну оба же шарят в искусстве войны.

Риндо соврёт, если скажет, что не думал про шрамы, но не про такие.

— Не говори ничего, — бросает Харучиё, отворачиваясь обратно к окну, — я знаю, что они стрёмные.

— Нифига, — тут же говорит Риндо, хотя ему секунду назад сказали, чтобы не смел. Говорит поспешно, не успев подумать, что будет звучать лживо.

Ран бы придумал что-то получше. Ран бы сказал, что эти шрамы не способны испортить столь красивое лицо, что это только делает внешность Харучиё особенной. В голове Риндо все эти слова путаются и не выговариваются. У него на языке крутится только какая-то хрень:

— Ты маску носишь, потому что стесняешься?

«Отлично, — думает он, — нашёл что спросить. Десять баллов тебе по шкале долбоебизма, звёздочку, блядь, на лоб».

Риндо ожидает, что Харучиё сейчас свалит и больше никогда с ним не заговорит и даже не посмотрит в его сторону. Риндо с пугающей чёткостью осознаёт, что не переживёт этого. Но Харучиё не уходит. Харучиё фыркает насмешливо и надменно:

— Нифига. Я не стесняюсь. Просто не хочу, чтобы меня по шрамам запоминали, а маски много кто носит.

— Тебя и без шрамов забыть сложно. Ты слишком красивый и ебанутый, — говорит Риндо, а потом думает, что, вероятно, снова сказал херню. Люди с головным мозгом обычно делают наоборот. Но у Риндо, очевидно, только спинной. Видимо, всё умение флиртовать в семье досталось Рану, а Риндо ушёл в минус.

Хотя он же не флиртует. Он несёт херню. Никакого флирта. Это даже не похоже на флирт. Это похоже на позор.

Риндо хочет немного сдохнуть. Совсем чуть-чуть сдохнуть, так чтобы ощутимо, но не насмерть. Но пока он умирает только в глазах Харучиё.

— Ты чё ко мне подкатываешь? — спрашивает он с вызовом.

Риндо думает, что, возможно, его сейчас ебанут по голове, он отключится, а наутро ничего не вспомнит. Правда Харучиё-то будет всё помнить. Блядь. А что если ебануть по голове его, а потом попробовать заново? Типа как в симуляторе свиданий. С последнего сохранения начать.

Правда у них тут не симулятор. И не свидание. Вообще нет.

— Нифига, — вдохновенно врёт Риндо.

Врёт? Нифига. Он говорит правду. Это не подкат. Подкат — это когда ты пробуешь быстро кому-то понравиться, чтобы потом быстро разбежаться. Тут что-то другое, Риндо не знает что. Поэтому так отчаянно лажает.

— Ну и правильно. Нехер ко мне подкатывать, — грозно говорит Санзу, вздёривая подбородок. А в глазах что-то вроде обиды.

Риндо сейчас в окно нахуй выйдет.

— Не буду, — обещает он.

— Не будь.

Риндо готов аннигилировать прямо, блядь, сейчас и окончательно перестать быть.

Санзу прислоняется к подлокотнику дивана, подтягивая колени к груди, смотрит на дождь из-под тяжёлых ресниц. Или опять на Риндо. Он пытается поймать взгляд Харучиё через отражение, но тот хорошо умеет скрываться.

Потом снова сидят молча, вокруг только дождь, музыка и мерное гудение стиралки, полощущей форму. Даже как-то уютно. Риндо думает, что поцеловать сейчас Харучиё было бы классно. То есть не классно. Было бы хорошо. Так одуряюще прекрасно, что сердце может не выдержать, что в лёгких кончится воздух, а у Риндо самообладание. Но он не поцелует. Не сейчас.

Потому что это немного нечестно целовать кого-то, когда он в твоей квартире, в твоей одежде, на улице дождь, а вы ни о чём таком изначально не договаривались. Ни о квартире, ни об одежде, ни о дожде, ни о поцелуях.

Риндо поцелует его потом. Не через неделю, не через месяц. Но после одной из тяжёлых драк, в которой Томан и Поднебесье каким-то чудом будут на одной стороне, Харучиё на Риндо наорёт. Потому что…

— Хер ли ты прикрывать меня лезешь?! Рана прикрывай, если так хочется!

— А если Ран и сам справляется, а хочется тебя. Прикрывать в смысле.

— Перехоти, блядь, тогда.

— Не могу.

— Ты в меня влюбился, что ли?!

— А если да?

Риндо будет ожидать ответа вроде «так разлюби, придурок, придумал себе любовь какую-то, ты сёнен-ай манги начитался, что ли?»

Но Харучиё вообще ничего не ответит.

Харучиё подастся вперёд быстрее и резче, чем когда наносит удары. Он вопьётся в губы поцелуем так, будто это вовсе не про любовь, не про нежность, даже не про страсть. Про страх. Коснуться быстро, обжечь, ускользнуть раньше, чем оттолкнут. Риндо ещё пару секунд будет стоять, как идиот, чувствуя на губах холод, неприятный после жара. Он почти позволит Харучиё подумать, что его не хотят удержать. А потом схватит его за руку, притянет к себе. Потому что ну врагов же надо ближе держать, вот Риндо и будет.

Целовать будет. По-нормальному, тягуче долго, чтобы голова закружилась. Точнее, попытается так поцеловать. Потому что, окажется, что с Харучиё невозможно целоваться нормально. В смысле он врежет Риндо по рёбрам, отпрянет с искренним ужасом на лице, снова быстро ужалит в губы, пока Риндо не успел отдышаться и свалит. Недели на две.

За эти две недели Риндо изведёт Рану все нервы, грустно полежит на всех пригодных для этого поверхностях в доме, один раз ужасно напьётся и напишет три грустные композиции, которые ему ужасно не понравятся.

А потом Харучиё вернётся. Сразу на порог квартиры Хаитани, словно специально подгадает момент, когда Ран уйдёт. Харучиё будет молча стоять, сверкать глазами, одновременно зло и виновато, как умеет только он. А потом снова первым полезет целоваться. Даже по-нормальному. У них даже получится. Потому что Риндо уже будет научен горьким опытом и первый удар в рёбра просто вытерпит, второй перехватит, мягко вжимая Харучиё в стену, чтобы меньше брыкался. Он всё равно будет брыкаться, не потому что ему не нравится, а потому что у него какая-то странная реакция на нежность, на Риндо, которому ужасно хочется быть нежным и целовать его медленно и мягко, получая в ответ почти укусы, ловя неровные, нервные вдохи.

Но это всё только будет, а пока машинка щелчком извещает о том, что стирка закончена, а Риндо думает, как бы укрыть уснувшего Харучиё так, чтобы не разбудить.

***

Риндо сидит неподвижно и смотрит в стену чуть левее экрана ноутбука ровно час и семнадцать минут. Харучиё засекал. Ему было интересно, сколько Риндо так продержится, но в итоге собственное терпение кончается даже быстрее. Харучиё решил бы, что Риндо помер, но он дышит и моргает. Иногда.

Они живут вместе уже достаточно долго, так что Харучиё прекрасно знает, что всё это значит: Риндо не может придумать, как закончить трек, поэтому все клетки его мозга впали в анабиоз до наступления лучших времён, то есть прихода вдохновения.

Ну что ж. Всем прекрасно известно, что его вдохновение на самом деле…

— Хару, — Риндо отмирает, только когда Харучиё облизывает ему ухо, прикусывая ушную раковину. — Хару, я работаю.

Это звучит почти жалко. Он так мило пытается быть ответственны и выполнить заказ в срок. Риндо пишет музыку для игр и фильмов, и сам до сих пор в шоке от того, как хорошо она продаётся. А вот Харучиё не в шоке, он сразу знал, что всем зайдёт. Ему же зашло. А у него отличный вкус.

У Риндо тоже отличный вкус, особенно ярко это ощущается, когда прикусываешь кожу у него на шее.

— Ты не работаешь, ты смотришь стену. Там ничего рабочего не показывают.

— Ну я думаю в это время, — оправдывается Риндо. Оправдывается, но перехватывает лицо Харучиё, втягивая в поцелуй.

Харучиё ненавидит, как Риндо целуется. Харучиё всегда ждал от него болезненной грубости, но Риндо будто назло целует медленно и глубоко, так что у Харучиё каждый раз подгибаются колени, а сам он задыхается. Задыхается от любви и нежности, забывает быть безумным и резким. И это против правил. Но Риндо любит такие нечестные приёмы. А Харучиё любит его.

— Думай так, какая разница? — улыбается Харучиё. И его улыбка острая и вызывающая. С этими шрамами должно быть пугающе. Но Риндо целует эту улыбку и почему-то не боится, что Харучиё откусит ему язык.

«Так» — это значит с Харучиё, устроившемся у него на коленях. Вообще, это тот ещё квест — залезть на Риндо и не спихнуть со стола ни одну странную херню со светящимися кнопочками и крутилками. Но Харучиё справляется, значит, и Риндо справится.

И Риндо справляется. Он привычным движением заправляет розовые пряди Харучиё за ухо. Движение лёгкое, едва уловимое, но такое приятное, что хочется заурчать. Или тихо застонать. Харучиё почти ненавидит себя за то, что тает от такого. От каждого поцелуя Риндо. От его рук под футболкой.

А потом одна рука Риндо пропадает и тянется куда-то дальше. К столу. Точнее, к той штуке с кнопочками и крутилками. Однажды Харучиё выучит, как она называется. Или нет.

Экран ноутбука оживает, пестря звуковыми дорожками. Харучиё отрывается от губ Риндо, только чтобы внимательно на него посмотреть.

— Ну ты же сказал думать.

— Я имел в виду думать обо мне, — фыркает Харучиё.

— Надо было уточнить.

Харучиё бы его стукнул, если бы всё не было так и задумано. Так уж вышло, что лучшего способа заставить мозги Риндо выходить из ступора, Харучиё не придумал. Да и не то чтобы он правда хотел придумывать что-то другое. Он правда не против подобных обломов, потому что на Риндо в творческом ступоре смотреть невозможно. А вот на Риндо, который сосредоточенно пишет музыку, смотреть одно удовольствие.

Харучиё собирается слезть с него, но Риндо кладёт руку ему на бедро, останавливая.

— Посиди так, мне буквально чуть-чуть закончить. Пять минут, и всё.

— Да ты пять минут только тональность подбирать будешь, — фыркает Санзу, — тридцать минут.

— Десять.

— Пятнадцать минимум.

Харучиё прислоняется к нему близко-близко, как к самому лучшему своему врагу, самому любимому, самому ценному. Риндо целует его в висок, так по-домашнему уютно, что в это почти не верится.

Санзу псина бешеная — это уже все более-менее выяснили и уяснили. Но вот Харучиё хочется быть мягкой домашней кошкой, выпускающей когти только от удовольствия. Но это выяснить и уяснить позволено только Риндо.