Я не думаю, что я способен что-то создавать. Я думаю, что единственное, на что я способен — это разрушение.
Я болен и устал быть разрушителем. Что стоит жизнь, если ты не можешь быть кому-то полезным?
Джеффри Дамер, или «Милуокский каннибал».
Число жертв — семнадцать.
Каждый день начинался одинаково: Джеффри просыпался ближе к полудню с тяжелой головой и около получаса убеждал себя подняться с кровати. Упершись взглядом в уныло белый потолок, припоминал список предстоящих дел, бодрости это нисколько не прибавляло, наоборот злило и придавливало грузом ответственности к ортопедическому матрасу.
«Завтра интервью для газеты, и надо отправить статью, а я даже не приступал. Можно, конечно, попросить Сэнди, но она выебет мне мозги, пока будет писать, да и нехорошо на мелкую скидывать свою же работу. Бля, я еще и в альянс обещал съездить, совсем башка ничего не держит. Так, хватит валяться, давай, мешок дерьма, оживай».
Выбираясь из-под одеяла, Джеффри в первую очередь шагал в ванную, там открывал шкафчик с лекарствами, высыпал на ладонь пригоршню таблеток и проглатывал их разом. Он уже не пытался выучить названия, запоминал лишь форму и размер пилюль, чтобы не перепутать утреннюю, дневную или вечернюю дозу. Сложнее было с пептидом, его приходилось колоть, руки тут же начинали дрожать, и Джеффри мог долго примеряться, стоя перед зеркалом. Из отражения за ним наблюдал усталый человек с помятым лицом и тяжелым равнодушным взглядом. Красавцем он никогда не был, а потому не стеснялся ни крупного носа, ни высокого роста, умело оборачивал все недостатки в достоинства, эпатируя окружающих яркими нарядами и выходками. Но сейчас от прежнего задора остались разве что морковно-рыжие волосы, к которым лишний раз не хотелось прикасаться. И дело вовсе не в возрасте, ему совсем недавно исполнилось тридцать восемь, просто он не узнавал себя, настолько безвольным и поникшим виделся ему незнакомец из зеркала. Зачем умываться? Чистить зубы? Принимать лекарства? Просыпаться? Вопросы из детства обретали теперь совершенно иной, пугающий подтекст. К счастью, пока он соблюдал минимальные правила гигиены, без энтузиазма проходился бритвой по щекам, и то, потому что не переносил щетины.
Джеффри не помнил, в какой момент все так стремительно полетело под откос. Ответ — когда узнал, что заразился, — звучал слишком очевидно и не совсем верно. Все началось намного раньше, и Джеффри казалось, что, если он сумеет найти ту точку невозврата, ему станет легче. Бредовая идея, безусловно, но по-своему занимательная. Но когда?
«Как эта херь про коров называлась? Сэнди что-то говорила... Опять забыл», — и, с раздражением воткнув иглу в бедро, болезненно поморщился.
Забавно, Джеффри всегда считал себя умнее других: в школе, колледже, институте, даже на должности младшего помощника редактора «Сан-Франциско кроникл», — и не безосновательно. Внимательный и в меру наглый, он умел без ущерба для собственного достоинства входить в доверие преподавателей и начальства. Никогда не сомневался в том, что ему удастся прославиться на поприще журналиста, и не ошибся. Примерно через год после его появления в газете в Сан-Франциско пошел слух о борделях, в которых якобы продавали на органы строптивых работниц. В городе находили трупы девушек, а полиция будто смотрела на все сквозь пальцы. Тут-то Джеффри и решил попытать удачу. Он практически в одиночку организовал полноценное расследование, рыскал по самым злачным местам, куда иной раз копы с дубинками и пушками старались не соваться, часто оказывался на волоске от того, чтобы не быть порезанным на кусочки.
Через год Джеффри сумел собрать достаточно доказательств. Вскрылась страшная правда: в Сан-Франциско действительно существовала сеть публичных домов, куда заманивались девушки из Латинской Америки, как правило, несовершеннолетние и с крепким здоровьем, где, помимо привычных услуг, предоставлялась возможность «заказывать» товар по кускам. Полиция всячески потворствовала быстро развивавшемуся бизнесу, порой помогала с утилизацией тел, шериф имел с этого весьма неплохой процент. Последний и выдал солидную часть информации, уж больно ему хотелось покрасоваться перед молодым и любознательным любовником.
Главный редактор чуть ли не пищал от восторга, увидев на своем столе такой материал, продажи газеты взлетели до небес. Стоило на прилавках появиться первому выпуску с громким расследованием, как общественность взорвалась праведным гневом. Люди вышли на демонстрации, в том числе и представители исполнительной власти, не желавшие иметь ничего общего с «прогнившей системой». Шериф спешно обналичил счета и попытался улизнуть в Мексику, но его успешно задержали на границе и доставили в Вашингтон, поскольку возвращать мерзавца в Сан-Франциско было попросту небезопасно.
Джеффри наделал страшного шороху, о заслугах юного журналиста говорила вся Америка, за один год его номинировали сразу на несколько престижнейших премий. Конечно, из Сан-Франциско пришлось уехать, чтобы уменьшить шансы встретиться с тем, кому он перебежал дорогу. Это была небольшая цена, тем более, что о нем мечтали крупнейшие издания: «Бостонский глобус», массачусетский «Самописец» и «Нью-Йорк пост» наперебой предлагали ему бешеные деньги и отличные должности.
«Задолженность по свету? Класс. Где я возьму лишнюю двадцатку?» — думал Джеффри, мрачно перебирая почту. В голове промелькнула смятая купюра, которую он так безмятежно сунул Сэнди в карман, а мог бы приберечь на черный день. Хотя нет, не мог. Джеффри охотнее поживет без электричества, чем позволит кому-то усомниться в его благополучии. Особенно Сэнди: «Эта наглая девчонка еще жалеть меня начнет. Черта с два, напишу статью, возьму халтурку, как-нибудь справлюсь».
Да, деньги. Возможно, из-за них все и случилось? Он перебрался в Нью-Йорк, купил роскошные апартаменты на Риверсайд-драйв, стремительно обзавелся полезными знакомствами. Стал желанным гостем вечерних шоу, закрытых выставок и богемных тусовок. Ему понравилось пить дорогое вино, одеваться в люкс, общаться с талантливыми и успешными людьми. Что же в этом зазорного? Он никогда не опускался до уровня разнузданных богачей, воображавших, что пачкой долларов удастся решить любые проблемы, не мечтал о золотом унитазе и не спускал кровно заработанные гонорары в казино.
Может, его испортила слава? Вряд ли. Джеффри был тем, про кого говорят «широко известен в узких кругах», его не узнавали на улицах, зато с его мнением считались крупные издания и телеканалы, он регулярно появлялся в списках приглашенных экспертов на ночные эфиры, где обсуждались самые горячие темы. Джеффри прекрасно понимал, что построить карьеру исключительно на громких расследованиях не получится, а потому охотно перебивался с политических интриг на голливудские скандалы. «В мире навалом неосторожных и влиятельных идиотов, считающих, что их никто не схватит за задницу. И когда их безнаказанность полностью застилает им глаза, тогда появляюсь я, весь в белом и с ворохом компромата». Он с наслаждением писал о взяточниках и лжецах, о неверных мужьях и продажных женах, высмеивал лицемеров и дураков, чем немало веселил своих читателей, но с не меньшим упорством он оправдывал оклеветанных и защищал невинных. Врожденная гордость и придирчивость не позволяли ему зарабатывать на вранье, роясь в откровенной грязи.
Закинув футболку в и без того переполненную корзину с нестиранным бельем, Джеффри расхаживал по гостиной и меланхолично жевал подогретый в микроволновке бургер. Вид захламленной полутемной квартиры уже практически не раздражал. Напротив, царящий здесь бардак отражал его внутреннее состояние — если на людях приходилось кое-как изображать остроумность и бодрость, дома Джеффри ощущал себя собой — разбитым и полностью потерявшим интерес к жизни. Он бы с радостью провел остаток дня на кровати, довольствуясь полуфабрикатами и слащавыми сериалами, разжижающими мозг, но чувство долга пока пересиливало малодушное уныние. Нужно работать. Ясно, что тут нормально собраться у него не получится, надо перебраться в место почище и не с такой давящей атмосферой. Район Кастро подходил для этого как нельзя лучше.
Если многим Сан-Франциско представлялся оазисом вечного праздника, то Кастро можно было назвать его центром, сердцем, бьющимся в ритме рок-н-ролла. Джеффри помнил, как из обыкновенного поселения ирландских разнорабочих район превратился в маленькую гей-столицу. Помимо баров и клубов, здесь располагалось все необходимое для спокойного существования: начиная с прачечной, заканчивая частной больницей, — и люди съезжались сюда со всех концов страны, кто-то развеяться и поглазеть на пестрых обитателей, а кто-то осесть и остаться навсегда. Местные знали друг друга по именам, жили в абсолютном согласии, встречали туристов с улыбками, так что даже среди натуралов бродило поверье, что в случае вселенской тоски стоит заглянуть в Кастро, и уж там-то вам наверняка поднимут настроение.
Нарядные улицы завлекали красочными вывесками. В клумбах возле цветочного магазина торчали радужные вертушки и флажки, витрину мясной лавки украшали скрещенные лабрисы, а главная библиотека носила гордое название «Лямбда».
Раньше Джеффри с превеликим удовольствием залетел бы в какой-нибудь клуб и танцевал там до стертых подошв и дрожи в ногах. Но, во-первых, в обеденное время ни один из клубов не работал, а во-вторых, хотелось настроиться на продуктивный лад, а не забыться в вихре плясок, потому он направился в «Золотого льва», одно из приличнейших заведений района. Хозяева, немолодая пара, открывали бар после полудня и охотно принимали любых посетителей. В основном к ним захаживали представительные клерки в отглаженных костюмах и начищенных башмаках, свободные художники, увешанные причудливыми украшениями и амулетами, а также фотографы, музыканты, писатели, публицисты. Шумным вечеринкам они предпочитали умиротворенные посиделки в уютном зале с чашечкой ирландского кофе или бутылкой пива. Не отрываясь от документов или эскизов, принимались болтать, обменивались последними сплетнями, совмещая приятное с полезным.
Вокруг стоял тихий перезвон посуды и шелест газет, из колонок под потолком журчал дивный голос Роя Орбисона, распевавшего об одиночестве посреди полуночного веселья. Джеффри сел за столик у окна, обложился новостными вырезками, принесенными из дома, и карандашными набросками, но так и не смог приступить к статье. Лист перед ним оставался девственно чистым, а мысли продолжали вертеться вокруг утренних изысканий. Когда же все стало не так?
Он устало блуждал взглядом по лицам гостей и медленно потягивал светлое нефильтрованное прямо из горла. С одной стороны, чувствовал, что в окружении респектабельных мужчин ему по-своему комфортно, с другой — ловил себя на том, что втайне посмеивался над ними: уж больно выхолощенные, душистые и свежие здешние посетители. «На кой так красоваться? Сегодня гребаный понедельник». На их фоне он казался себе старым и потасканным в протертых джинсах и измятой рубашке.
В выборе партнеров Джеффри сохранял привычную избирательность. Они должны были быть обаятельными, не слишком скромными и красивыми. В этом его вина? В том, что ему нравились симпатичные парни? Бред. Он не принудил ни одного из них к близости, наоборот, те сами охотно спали с успешным журналистом, хвастались друзьям, всячески восхищались новым любовником, и Джеффри заслуженно тешил свое самолюбие. Сейчас о прежних похождениях думалось тяжело, потому что все, за что его могли хотеть: юность, известность, страсть, уверенность, деньги, — испарилось, а довольствоваться прогорклыми воспоминаниями Джеффри не научился.
Он снова покосился на пустой листок и ощутил непреодолимое желание пролить на него пиво, затушить сигарету, плюнуть, написать матерное слово, сделать что угодно, лишь бы расправиться с отвратительным белым цветом.
К столу Джеффри подошел Габриэль:
— Держи, дорогуша, — и поставил перед ним миску рыбных палочек и кальмаров в кляре. — Поклюй немного.
— Я не просил.
— Ты прикладываешься к третьей бутылке. Ты на часы смотрел? Если не хочешь, чтобы я опять возился с твоей пьяной тушей, не зли меня и поешь, — небрежно махнул на ворох бумаг. — Как закончишь прохлаждаться, подпишешь мне журналы.
— Я как бы работал, — подчеркнуто недовольно отозвался Джеффри, хотя возможность еще ненадолго отсрочить возню со статьей его безусловно порадовала, и он придвинул закуску поближе.
— Именно, что «как бы». Твою статью напечатали в «Маттачине ревью».
— Ого, я польщен. Какой у них тираж? Погоди, дай угадаю… Сто экземпляров? Больше? Сто один?
— Ты закончил?
— Что, сто два?
— Боже, Джефф, просто подпиши журналы. А если не прекратишь острить, я припомню тебе неоплаченные счета.
Он прекрасно знал, что добродушный владелец «Золотого льва» с ним бы так никогда не поступил, но, дабы не искушать судьбу, он послушно взял ручку:
— Можно подумать, что это как-то поднимет их стоимость.
— Допустим, что не сильно, но, поверь, многим куда приятнее иметь номер с автографом.
— О, да, ведь я такая знаменитость.
Тот вздохнул и зашагал к полке с прессой, за ним потянулся шлейф сладковато-мускусных духов, и Джеффри в очередной раз невольно позавидовал. Когда бы он ни заявился в бар, то видел Габриэля неизменно хорошо одетого и причесанного, это был приятный, чуть полноватый дядечка пятидесяти лет с аккуратно подстриженной бородой и неторопливыми жестами, всегда услужливый, порой не в меру любопытный и с собственным мнением по любому поводу. Несведущему человеку распознать в нем хиппи, мотавшегося по всевозможным фестивалям с гитарой наперевес, не представлялось возможным.
— А еще и интервью в воскресенье давал... что скажешь? — полюбопытствовал Джеффри, когда ему наскучило выводить свое имя на страницах тонких журнальчиков.
— Тебе внезапно стало интересно мое мнение? — отозвался Габриэль, раскладывая свежие номера «Vogue» рядом с «Playgirl». — Я полагал, что ты считаешь себя самодостаточной личностью, не требующей чужого одобрения.
Джеффри аж присвистнул:
— Что, настолько не понравилось?
— Слишком много грубости. Такое ощущение, что ты школьник, недавно узнавший о существовании мата.
— Материться тоже надо уметь. К тому же как еще разговаривать с такими гомофобами? Начнешь с ними любезничать, решат, что у тебя нет яиц. Вспомни, какой Харви был душечка, и что с ним сделали. Уж лучше пусть думают, что я злой и зубастый.
Габриэль сердито свел белесые брови:
— Ты же понимаешь, что из-за твоего поведения у других и складывается впечатление, что геи поголовно остервенелые хамы?
— Брось, Габби, с каких это пор ты заделался в чистоплюи?
— Наверное, с тех, когда повзрослел, и тебе советую.
Габриэль рассказывал о юности неохотно, уверял, что был чересчур глуп, наделал много ошибок, главная из которых заправляла барной стойкой.
— А по мне, нормально вышло, — вмешался Вилбур, вынырнув из кладовой с ящиком вина. — Задорно так, я посмеялся.
Он напоминал хиппи куда сильнее своего партнера, носил выцветшие штаны из парусины и растянутые футболки, отросшие до пояса седые волосы собирал в небрежную косу и всем видом показывал, что внешность его мало волновала. В принципе не отличался многословностью, не расставался с трубкой и, если и вынимал ее изо рта, то лишь для того, чтобы в чем-нибудь возразить Габриэлю. Чаще всего его можно было застать дремлющим возле кассы или листающим каналы на маленьком пузатом телевизоре. Поговаривали, что Вилбур служил в пехотных войсках, якобы его призывали во Вьетнам, откуда он каким-то чудом сумел сбежать. Сам бармен на вопросы о войне отвечал расплывчато и нажимал на пульте кнопку «громче». Сегодня ему внезапно захотелось присоединиться к беседе:
— Особенно удачная шутка про голландский штурвал в конце, — рассуждал Вилбур, натирая стаканы до блеска. — Потом, в мире столько мрачных и твердолобых ублюдков, почему бы над ними не посмеяться? И себе настроение поднял, и людей развеселил, и с чистой кармой остался.
— Я ни секунды не сомневался, что твое чувство юмора замерло на уровне кота Фрица, — проворчал Габриэль. — Но Джеффри не какой-нибудь дешевый комик, чтобы развлекать толпу сальностями.
— Да, но ему не нужно притворяться невинной овечкой и лебезить перед каждым, кто обратил на него внимание.
— Ты переворачиваешь все с ног на голову, — возмутился Габриэль. — Я не прошу его притворяться, я говорю, что было бы умнее показать себя с цивилизованной стороны, а не отвечать на грубость еще большей грубостью, журналист он или кто?
— Он свободный человек, имеет полное право оставаться собой при любых обстоятельствах.
— Да что ты прицепился со своей чертовой свободой, как баран?!
— Ты зануда, — пожал плечами бармен. — И брюзга.
— Ребят, ребят, — окликнул их Джеффри. — А с кем из вас я должен согласиться, чтобы мне дали еще пива?
Вилбур достал из холодильника новую бутылку и ловко сбил крышку быстрым ударом о край стойки:
— За счет заведения.
Как правило, все так и происходило: пока Габриэль следил за чистотой в «Золотом льве», подбирал мебель так, чтобы она гармонично сочеталась с бежевыми обоями и ламинатом, стилизованным под мореный дуб, Вилбур вносил лепту беспорядка и увешивал стены странными музыкальными инструментами, индейскими масками и плакатами, которые успел насобирать за годы путешествий. Из них получался поистине комичный дуэт: опрятный — небрежный, низкий — высокий, полный — худой, — но сколько бы они ни спорили из-за бизнеса и устройства бара, было очевидно, что им вдвоем как минимум неплохо.
«Славные дядьки, пускай и шумные», — промелькнуло в голове, но как-то недобро. Чужое благополучие раздражало. Наблюдая за хозяевами «Золотого льва» и их нелепыми склоками, он мысленно возвращался в собственную квартиру, пустую и одновременно заваленную вещами. Уютная атмосфера бара лишь укореняла в нем чувство всепоглощающего одиночества, а следом за ним росло отвращение к себе. Он перманентно устал от всего и всех.
«Черт, соберись уже, Джефф, ни хера не готово, зато ты поднакидался. Сэнди надерет тебе задницу за то, что ты ведешь себя как ленивый мудень», — но вместо того, чтобы хотя бы попытаться что-нибудь написать, он откинулся на спинку стула, сунул в рот колечко кальмара и продолжил сидеть, мучимый дурным настроением и подбирающимся дедлайном. Изредка до него долетали обрывки чужих разговоров. Болтовня наслаивалась на мрачные мысли, звучала абсолютно бессмысленно, но даже она казалась увлекательнее.
— Кстати, Габби, а где Твинки? — вдруг спросил один из гостей совершенно будничным тоном, словно уточнял что-то из меню. — Давно его не видно, такой славный парнишка.
Габриэль скривился:
— Мне откуда знать? Я похож на сутенера? — и грозно хлопнул подносом по столу, отметая любые последующие вопросы. — В городе полно борделей, вам там подберут по вкусу, только заплатите.
— Не, ну, так-то мальчишка, правда, был недурен собой, — заметил Вилбур, скорее всего, чтобы еще больше разозлить возлюбленного.
Он своего добился, лицо Габриэля за секунду сделалось возмущенно румяным:
— А тебя никто не спрашивал, старая перечница!
Да, Джеффри припоминал Твинки: худой, со смазливым лицом и наивными, как у новорожденного олененка, глазами. Нигде не работал, днем слонялся без дела по Юнион-Сквер, по вечерам появлялся в ночных клубах или в районе красных фонарей. Иногда заглядывал в «Золотого льва», где его с радостью привечали (разумеется, все, кроме Габриэля), угощали дорогой выпивкой и закусками, а парень любезно разрешал трогать себя за голые плечи и колени, смотрел благодарно и как будто влюбленно на каждого, кто оказывался с ним мил. В целом Твинки был безобидной потаскушкой, по слухам бравшей за ночь ничтожные гроши. Таких мальчишек в Кастро полным-полно, их любят, пока они молоды и свежи, а когда возраст и наркотики берут свое, им на смену приходят новые красавцы без денег и принципов. Эдакие бабочки-однодневки. Никто даже настоящего имени Твинки не знал, а зачем? Слащаво-пошлого прозвища вполне хватало.
— Жалко, — печально охнул второй посетитель. — Все красивые мальчишки куда-то деваются.
— Известно, куда, в Лос-Анджелес или в объятья тому, кто заплатил больше, — ехидно ответил другой.
Джеффри брезговал проститутками, в первую очередь из-за отсутствия искренности, тем более теми, кто плотно подсел на иглу. Он не строил из себя святого, в конце концов, жить несколько лет на Манхеттене и ни разу не попробовать травку или марочку — сложно. Совсем другое, наркоманы, принимавшие героин или «китайца», это были уже не люди — ходячие мертвецы с вытаращенными глазами, отражавшими лишь два состояния: истерическую жажду до принятия дозы и абсолютную негу — после. Вот и во взгляде Твинки он успел уловить характерную сладостную дымку прежде, чем парень пропал.
«Почти всегда это осознанный шаг. Кто-то захотел новых ощущений, кто-то — упростить себе существование и не замечать дерьма вокруг, по итогу и те, и другие оказываются заложниками секундной слабости и тупости. Обидно, если мальчишка сторчался и окочурился в какой-нибудь из подворотен. Ему, наверное, и двадцати-то нет. Помню-помню, белобрысый такой, совсем как...», — осекся и прикусил губу.
Невовремя, ох, невовремя он решил окунуться в ностальгию. День сделался паршивее прежнего, хотя куда уж хуже. Джеффри нашел взглядом старый телефон, висевший рядом с дверью в уборную. Может, позвонить? Не обязательно даже начинать разговор. Просто набрать знакомый номер, послушать гудки и… тут идеи заканчивались.
— Уже уходишь? — спросил Габриэль, забирая подписанные журналы.
— Да, что-то не могу собраться, — Джеффри почувствовал, как ему на плечо легла мягкая ладонь. — Что?
— Прости, что наворчал, ты же понимаешь, какое ты золото?
— Боже, Габби, избавь меня от этого.
— Я серьезно, ты боец, и хоть мне не нравятся твои методы, я понимаю, какое большое дело ты делаешь, еще и в своем состоянии...
— Габби, все, серьезно! У нас обоих сахар подскочит, такой ты приторный, — он сгреб в кучу материалы для статьи и торопливо выскочил на улицу.
Получилось максимально невежливо, но Джеффри становилось дурно от подобных слов поддержки, в них ему мерещилась жалость, будто он — разбитый болезнью старик или инвалид, нуждавшийся в непрерывном поглаживании.
«Когда все стало вот так?» — Джеффри не понимал. Где-то неудачно съязвил в адрес влиятельного сенатора – перестали звать на ток-шоу. Заявившись однажды в редакцию с адским похмельем, нагрубил начальнику — вдвое урезали зарплату. Вышвырнули из квартиры. Богемные друзья стремительно испарились, зато те, кому он мешал, не упустили шанса поквитаться с ним. Можно было бы отмыться, взять реванш и утереть нос любому завистнику, в конце концов, Джеффри по-прежнему оставался талантливым журналистом. А потом пришли результаты анализов. Это сейчас известно, что со СПИДом, а тем более с ВИЧ возможно выжить, тогда новость об инфекции раздавила его. Не хотелось ни славы, ни денег, только здоровья. Джеффри бегал по больницам, послушно давал испытывать на себе непроверенные средства и, пожалуй, впервые за долгое время был готов пойти в церковь, но чуда не случилось, и к тридцати восьми годам он сделался никому не нужным фриком, изредка мелькающим в местных газетенках и передачках. Тощей развалиной, пьющей таблетки по расписанию и мечтающей дотянуть хотя бы до сорока. «А толку? Если лекарство и изобретут, то мне оно вряд ли поможет». Джеффри догадывался, что выглядел жалко, но гордость не позволяла ему принимать жалость от кого бы то ни было, и не важно, насколько паршиво он чувствовал себя на самом деле, а потому он, скрипя зубами, шагал прочь от «Золотого льва» к альянсу, располагавшемуся недалеко от Маркет-стрит.
Конечно, «альянс» — звучит солидно, на деле же старому трехэтажному зданию требовался капитальный ремонт. Трубы прорывало минимум раз в месяц, регулярно перегорала проводка, трещины в стенах, как бы их ни латали, магическим образом появлялись снова, но, к сожалению, ничего современнее они себе позволить не могли. Фонды и так выделяли огромные деньги на закупку лекарств из-за границы.
Внутри вечно творилась суета: на первом этаже дежурили волонтеры, они помогали встать в очередь на таблетки, записаться к проверенному врачу, который бы не отпрыгивал от пациентов, заслышав диагноз «СПИД», тут же совали брошюрки с расписанием групповых занятий психологической поддержки или списком заведений, куда можно было бы устроиться в качестве официанта, грузчика, кассира и т.д. В альянс наведывались не только зараженные, туда прибегали и те, кому попросту оказалось негде жить: выгнали из дома, выселили, сами сбежали. Комнат не хватало, распихивали по пять-шесть человек на спальню, а новенькие все прибывали. К счастью, теснота здесь мало кого смущала, так что речи о «дружной семье» даже не были красивой ложью.
Когда нервы начинали иссякать, он заваливался сюда и часами просиживал в парадной, обзванивая благотворительные организации, поставщиков, медицинские центры. Беготня вокруг успокаивала. Аромат свежевыстиранного белья, вывешенного прямо у входа, смешивался с запахом кухни, где непрерывно что-то варилось, гремело и обязательно подгорало. Порой с Джеффри заговаривали жильцы, в основном совсем юные ребята. Многие из них понятия не имели, кто он такой и чем занимался, а потому ничуть его не стеснялись и раскрывали самые неожиданные факты своей биографии. Джеффри слушал вполуха, но и прогонять случайных собеседников не спешил. Против распространенного убеждения, помогая другим, он не решал собственные проблемы, скорее, забывал о них без использования алкоголя и запрещенных веществ и, занимаясь делами альянса, научился отключать голову, так что время пролетало заметно быстрее. «Это называется “замещение”, это мне объяснили».
Завидев Сэнди, мечущуюся с коробками по коридору, Джеффри интуитивно потянулся к ней.
— Вы соизволили явиться?
— Хера ты злобная. Я поздороваться не успел, ты сразу шипишь.
— Вы обещали прийти в три, сейчас пять, от вас несет пивом, а мне на ногу уронили пакет муки.
Джеффри усмехнулся. Ему было неловко, что он втянул Сэнди в хлопоты с его же активистской деятельностью, но ее присутствие успокаивало. Именно с ней удавалось ощущать себя комфортнее всего. «Питаюсь энергией юных дев, не иначе». Провел по пушистым волосам.
— Что? — Сэнди изумленно подняла на него взгляд.
— Да так, мусор какой-то насобирала. Это что на тебе, рубашка Рона? Как он там? Вы больше не ссорились?
— Мы вообще не ссоримся, просто оба слишком много думаем и паримся из-за фигни. Но мы договорились обо всем друг другу рассказывать, так что проблем больше не возникнет.
— А просто трахаться вы не пробовали?
Она возмущенно вскинула брови:
— Вы отвратительный, хуже Гринча.
— О, нет, моя хорошая, я скорее Фриц, «упивающийся свободой от предрассудков и излишней чопорности», — уловив недоумение в глазах Сэнди, растерялся. — Да ладно, Фриц. Кот Фриц, персонаж комикса, по нему сняли два мультика с шутками про травку, секс и нацистов. Господи, пропащее поколение, чему вас только в университетах учат, если вы не знаете классики.
Сэнди ничего не ответила, рассмеялась и сунула боссу самую тяжелую коробку. Она никогда не жалела его, смотрела не как на немощного больного или скатившегося забулдыгу, а как на наставника, пускай и со странностями. Рядом с ней Джеффри обратно становился собой, без всякого притворства и без лишних усилий, шутил, ехидничал и острил, как в старые-добрые. Уже лишь за этот факт девчушку хотелось поблагодарить, чего, разумеется, он делать не будет. «Еще возгордится». Не в его правилах заводить дружбу с подчиненными, житейский опыт подсказывал, что ничем хорошим подобные отношения не заканчивались, но одиночество вынуждало Джеффри поступиться принципами. «Любопытно, в какой момент я наступлю на те же грабли и опять все испорчу?» — украдкой обернулся на телефон, стоявший на краю стола возле красочного плаката с разноцветными человечками, державшимися за руки на фоне цветов и радуги.
— Слушай, а ты… не поможешь мне со статьей? Деньги поделим пополам, только у меня ничего не готово.
— Опять? Как у вас вообще кто-то что-то заказывает? — вздохнула. — Когда крайний срок?
— М-м, — протянул Джеффри. — Скажем так, ты будешь очень недовольна.