За всю свою дивную полную романтики и сладких поцелуев школьную пору Вика ни разу не комплексовала по поводу своей внешности, никогда ни от кого не слышала, что выглядит как-то не так, и для большинства окружающих ее людей была недосягаемым идеалом. Холеную гладкую, словно у ребенка, кожу всегда подсвечивало изнутри здоровое сияние, мягкие губы не трескались даже в самые суровые морозные зимы, а кончики ее до пояса цвета пшеницы волос никогда не секлись. Она могла не краситься совсем и выглядеть свежей и милой даже с температурой тридцать девять или же нанести макияж и источать сексуальность лишь взглядом, обрамленных темной дымкой коричневых теней и от природы густыми ресницами, серых льдистых глаз. Ее ноги были длиннющими, талия осиной, грудь сочной, а пропорции такими, что вечно сидящие на жутких диетах лучшие подружки называли Вику ведьмой за глаза. Она благодарно принимала всю данную ей природой красоту и нежно любила в себе каждую частичку… ровно до тех пор, пока не поняла, что не все парни одинаково полезны для ее психологического здоровья. Она долго не могла поверить в то, что человек, когда-то боготворивший ее внешнюю и внутреннюю красоту, как чокнутый фанатик, может просто от этого всего тупо устать. Поэтому сейчас рассматривала себя в зеркале крайне придирчиво и судорожно пыталась придумать, чем бы таким Тиму удивить. Наконец она решилась и, взяв с полки настенного шкафчика, силиконовую резинку сестры, забрала обычно распущенные волосы в небрежный на макушке узел. И это было ново даже для нее.

— Мне пора, — подкрались к ней со спины и поцеловали в медовую кожу на шее, окутав руками тонкую талию.

Тима внимательно осмотрел водруженную на голове шишку и неопределенно сощурился, будто смотрит не на Вику, а на зеркало, заляпанное прямо по центру раздражающими отпечатками чьих-то кривых рук. Он не был тем, кто когда-то ее жестоко бросил, а преданно признавался ей в любви вот уже четвертый год подряд. И все могло бы быть действительно идеально, если бы не некоторые его поступки, которые ее пониманию категорически не поддавались. Ей просто приходилось мириться с этими… странностями, только потому, что даже с ними Тима казался лучшим среди ее бывших, ее несостоявшихся и состоявшихся не ее, а ее лучших подруг.

— Не нравится? Привыкай, скоро ты будешь видеть это постоянно.

Тима улыбнулся чужому милому отражению и, усилив объятия, задвигался в такт неслышимой музыки, мягко покачиваясь из стороны в сторону:

— Нравится. Ты можешь побриться налысо, и я буду в восторге.

— И это меня пугает.

Танец прервался. Тима ткнулся носом Вике в теплую шею и серьезно вопросил:

— Почему?

— Мне начинает казаться, что ты лукавишь, — призналась честно и, уже секунду спустя, крупно об этом жалела.

Тима замолчал. Отстранился с таким видом, будто его что-то обидело. Развернулся и направился в прихожую к двери. После со сквозящим в тоне осуждением произнес:

— Глупо думать, что я люблю тебя за твою прическу, не находишь?

Вика вышла в коридор, сунув в рот костяшку большого пальца и, нервно в нее вгрызаясь, прислонившись плечом в стене, рискнула развить мысль, а скорее, объясниться:

— Человека любят за определенный набор его качеств.

— Тогда это не одно из них, — поправил Тима выглаженный воротник своей белой рубашки, смотрясь на себя в зеркало шкафа-купе.

Вика слегка улыбнулась и поспешила сделать признание:

— Я тоже тебя люблю.

— За волосы? — усмехнулся Тим, потянувшись за ложкой для обуви, и выжидающе глянул на Вику из-под светлой челки, закрывшей голубой глаз.

Девушка закокетничала:

— Пока не знаю. Побреешься, тогда скажу.

Лицо Тимы смягчилось. Он обулся, притянул любимую к себе и бегло поцеловал в губы.

— Все, малыш, закрывайся, до завтра. Буду дома, позвоню, — вышел Тима в подъезд.

Вика щелкнула замком, вернулась в ванную, равнодушно осмотрела небрежный узел на голове и распустила свои с идеальными кончиками бестолковые волосы.