х х х
Ты живёшь в своих поступках, а не в теле.
- Антуан де Сент-Экзюпери
I.
1939 год, часть китайских земель под оккупацией японских сил;
Японец чуть было не забил козу. Их последнюю козу.
Если бы дети гурьбой не встали на её защиту, истекая соплями и слезами, черт знает, была бы та коза жива. Виновато ли дурное животное в том, что пожевало исподнее офицера, забравшись в соседний двор? Нет, конечно же, это же просто животное.
Был ли виноват наставник Сяо, что не уследил за козой? Решительное да.
Но это не главная причина, по которой Сяо Чжань собирает детей в долгий путь. Всего лишь предлог для них.
Дела шли всё хуже, единственная надежда скрывалась в письме, нарочно зашифрованном густой и пафосной поэзией: давний друг писал, что в провинции Аньхой, недалеко от деревеньки Хуаншань, все ещё стоит и будет стоять добротный дом. Да, эти земли тоже под оккупацией, но… Чжань помнил тот дом.
Его ещё попробуй найди. А вокруг - густой лес, способный прокормить и согреть грядущей зимой. Давний друг писал, что им удалось сделать запасы в своё время. Дом использовали когда-то как склад и скрытую базу, прежде чем пришлось отступить. Конечно, наставника Сяо не очень радовало, что вместе с продуктами и дровами там наверняка хранится оружие партизанского движения, но… может, и хорошо, с другой стороны? Кто знает, как повернется жизнь. Сейчас ничто не подвластно прогнозу. Если сравнивать их положение сейчас с такой возможностью - последнее выигрывало.
Японцы засматривались на девочек. Самой старшей, - Мэйлин, - уже четырнадцать. Девочек на четыре больше мальчишек, и как назло, все они их старше. Что бы Чжань ни предпринимал, их зачатки женственности и цветущий вид привлекали солдат. Городок маленький, женщин осталось не так много, и те, что остались, уже солдатами испробованы, да и “возраста не первой свежести”...
Короткие волосы, плотные одежды, нарочно грязные пальцы - ничто не могло унять блеск глаз, легкий румянец, звонкий смех и абсолютно девчачьи повадки. Видит Небо, Чжань даже заставлял их сутулиться на людях, но солдаты просто знали - это юные девушки.
Сяо Чжань ожидал, что со дня на день к нему придет парочка офицеров и пока что нарочно вежливо и насмешливо попросят отдать им пару девочек “на воспитание” или “в услужение”, а может “просто спеть за ужином, ваши песенки такие милые”.
Сяо Чжань ожидал, потому что так уже было. Меймей и Синь так и не вернулись после этого. Чжань корил себя каждый день.
Часть здравого смысла говорила ему, что иначе всё могло быть хуже. Его бы убили и детей все равно забрали, например, только всех. Или же взялись за них прямо там. Заставили бы его смотреть. А может, может… еще может - девочки живы. Живы и это уже немало. Он обязательно узнает, когда-нибудь, он найдет каждого, кого потерял.
В приюте “Пристань лотоса” на начало войны насчитывалось двести двадцать семь детей, десять наставников, три высших учителя, и двадцать семь единиц персонала.
На данный момент есть только наставник Чжань и семнадцать детей.
Кого-то удалось пристроить, будь то семьи или организации красного креста, кого-то забрали сами наставники, разбредаясь по разным уголкам Китая и уводя за собой самых младших. Кто-то пропал без вести, кто-то умер от болезни, а кто-то был убит. Кто-то держал путь дальше. Намного дальше от войны. Чжань получил весточку от наставницы Хейо - она смогла увезти с собой пятерых девочек от двух до шести. Путешествие пережило четверо из них, самая младшая заболела тифом и не смогла его побороть. Но сейчас они в безопасности.
Через океан.
Океан. Сяо Чжань хотел бы его увидеть таким, как описала его наставница Хейо. В её строках, кроме тревоги, чувствовалась бескомпромиссная сила великой стихии, которая милосердно не поглотила их за этот долгий и страшный путь.
Наставник Чжань верил, что их она не поглотит тоже.
В роли стихии его жизни выступали холод и война.
Но как и в случае с первым, второе тоже не вечно.
Жаль, что письма он наверняка уже не сможет получать, хоть новый предполагаемый адрес отправил всем, кому только мог.
За день до отхода, Сяо Чжань целится в голову козы из маузера.
Последний достался ему “в подарок”. Он возвращался из городка в приют, когда прямо перед ним один японец застрелил другого. А потом почему-то отдал пистолет ему. Неизвестно, чем руководствовался пьяный мозг японского солдата, но Чжань не дурак отказываться. Хоть и наивно надеялся, что использовать его никогда не придется.
Коза отупело смотрела на него. Вычищенная руками тройняшек Сун.
Сестрицы любили эту козочку, как только могут любить животных дети.
— Разве у меня есть выбор? Ты не переживешь этот поход в любом случае. Это - акт милосердия, понимаешь?
Белая шерстка, куцая бородка. Коза опускает голову, затем поднимает. Вряд ли она понимает.
На правый рог кто-то прицепил красную толстую нить. Наставник смотрит на нее, ветер легонько касается края. Сяо Чжань опускает пистолет.
— Я пожалею об этом.
Коза никак не может ему ответить. Она остается жить. И как ни странно, переживает весь путь до деревни Хуаншань. Всю неделю долгого пути. Мэйлин говорит, что это потому что их коза - талисман богов. Сяо Чжаню нечего возразить. Если боги и правда помогают им и в этом как-то замешана коза… пора дать ей имя, что ли. Дети совещаются в первый день в новом доме и торжественно ставят наставника Сяо перед фактом: козу отныне зовут Дынька.
Несколько месяцев спустя, начало зимы;
Могло быть хуже. Он мог висеть головой вниз. Тогда от прилива крови он бы уже умер, скорее всего. Что там — кровавые пузыри из носа и буквально вытекшие глаза, да? Самое время вспоминать страшные байки, которые, как Ибо подозревал, вовсе не байки.
Это ведь логично. Ван Ибо знает, его отец - судмедэксперт.
За очередную попытку хоть немного подвигаться приходится платить острой болью. Та пронзает плечевой сустав копьем, звенит упавшим металлом по всему телу и затихает только с воем сквозь сцепленные зубы. Совсем не героическая смерть. Радует, что хотя бы последний приказ был исполнен. Ван Ибо достойно прикрыл отход бомбардировщиков на своем Хоуке. Да будет ему этот лес хорошей могилой.
Спасибо, что не утащил за собой, приятель. Или наоборот. Сукин ты сын. Лучше бы с тобой помер, чем висеть здесь, пока…
— Nǐ hái huózhe? (вы - живы?)
Это - китайский. Уже хорошо. Ван Ибо опускает взгляд, насколько может себе позволить. Задрав голову, на него смотрит ребенок. Возможно - подросток. Вроде как долговязый. Трудно сказать, мальчик это или девочка. На голове всклоченные черные волосы, мордашка немного чумазая (сажа?). Ван Ибо начинает вертеться пуще прежнего, вопреки боли, взмахивает руками:
— Wánglíng! Wánglíng! (нежить! нежить!)
Судя по тому, как ребенок отступил на пару шагов, смачно хрустнув веткой, Ван Ибо произносит что-то не то. А говорила ему мать - чти корни, учи нормально язык, тебе пригодится… кто же знал? Дурак. Ван Ибо замедляет свои хаотичные движения и поднимает руки вверх, стараясь выговорить как можно четче, будто это может помочь, если ты говоришь на английском:
— Я - не японец. Я китаец. Из Америки. Я не японец. Америка. Союзники. Понимаешь?
Конечно, может, ребенок сдаст его японцам, ведь по его расчетам эти земли под их оккупацией. А может быть и нет. Ибо в данный момент выбирает между иллюзией хоть какого-то спасения и быстрой смертью (в плену торчать он не собирался), либо же - смерти долгой, мучительной и ужасной. Будучи подвешенным на этой проклятой крепкой сосне. Ребенок остается на месте. Все еще рассматривает его так пристально, что даже не моргает. Ибо покачивается из стороны в сторону после своего “хаотичного танца”, старается кивнуть на вещи внизу:
— Мой шлем. Видишь? Вот это… кожаное с очками, видишь? Там внутри есть надписи… принеси это взрослым, хорошо? Китайским взрослым. Ладно? Принеси взрослым, chéngniánrén, понимаешь?
Ребенок наконец-то опускает голову. Подходит ближе. Сначала ногой трогает шлем в темной траве, затем все-таки поднимает его. Смотрит на Ван Ибо в последний раз, прежде чем развернуться и спокойно пойти обратно. Настолько спокойно, что аж обидно.
Ван Ибо следит за этой маленькой фигуркой, пока та совсем не теряется в густой хвое леса. Солнце собиралось садиться. Начинались вторые сутки его бесславной пытки. Ибо успокаивал себя, что сделал всё, что мог, и жалеть уже не о чем. Помогало слабо.
х х х
Система печи кан устроена таким образом, что дым от дров проходит по трубам, которые вмонтированы под полом, таким образом согревая помещение. Главная “ночная комната” была самой теплой в доме.
Чжань стелит очередную циновку, чередуя ту с кусками бамбукового настила. Печь удалось починить как раз к холодам. Наставник Сяо проверял всю систему и даже не один - однажды в их новое убежище доехали “наши”. Дети увидели мало, но достаточно, чтобы вспоминать это событие так часто и так ярко, как только могли. Какой была их одежда, что удалось подслушать, какую сладкую хурму им принесли (а еще пару мешков риса, вот, что на самом деле было важным).
Старшие девочки успели обсудить между собой красоту солдат (конечно же) и прийти к выводу, что им так везет потому что наставник Сяо явно имеет какие-то связи. Причем не только с красными солдатами, но и с теми, другими, “но тоже - нашими”.
Дети не могли успокоиться уже третьи сутки, так что наставник Сяо не особо среагировал, когда услышал топот ног. Как бы он ни призывал к дисциплине, эти дети… ведь просто дети.
— Мэйлин, уже поздно, чего ты носишься…
— В лесу! Учитель Сяо!
— Ты снова ходила в лес? Я ведь говорил, что это опасно. Ещё и одна. Чем ты думаешь, маленькая девочка, а? Я запрещаю…
— Висит человек! На белой ткани и белых веревках! Вот, наставник Сяо! Он жив!
Сяо Чжань оборачивается ровно в тот момент, когда Мэйлин наконец-то скинула свою обувь и подползает к нему по циновкам, чтобы вручить дрожащими руками… кожаный шлем. Тот, который надевают под основной. Чжань медлит с тем, чтобы брать его. Трудно сказать, кому он принадлежит и кого именно Мэйлин увидела “висящим на белых веревках”.
Девочка садится на колени и смотрит на него испытывающе, явно пытаясь приструнить свое желание продолжить тараторить. Чжань все-таки берет шлем в руки, ногти проходятся по плотному стеклу очков, он переворачивает его и вглядывается внутрь.
Надпись на трёх языках, один из которых - китайский.
— Он живой, учитель Сяо. Он не похож на японца. Я видела плохо, но он не похож. Он висит там, на высокой сосне, на поляне, где мы вчера с Сяолун собирали хворост и нашли те ягоды… учитель Сяо, он умрет, его надо снять. Надо снять, учитель Сяо!
— Тихо, Мэйлин. У дверей уже собрались…я вижу вас, маленькие обезьянки. Заходите греться и постелите до того края… давайте, не торчите без дела…
Сяо Чжань говорит это спокойно.
Пальцы мнут край кожаного ремешка, пока глаза снова проходятся по тексту.
“Флайт-лейтенант Ван Ибо, 1915.08.05.
АВ. М. Католик.
Соединенные Штаты Америки. Чикаго, Иллинойс, 080503.
Боевое авиационное командование. 8-я воздушная армия.
Барксдейл, Луизиана.
Предать земле, если погиб, дайте выжить, если дышит.
Соединенные Штаты Америки в долгу перед вами.
In God we trust. God saves our souls.”
Идти ночью в лес для того, чтобы снять застрявшего летчика… если японцы видели крушение, если преследовали его, они могут прочесывать лес прямо сейчас. А если не преследовали, все равно могли узнать о крушении и придут искать…
Самоубийство. Ещё и детей в это втягивать.
1915. Этому лётчику всего двадцать четыре года.
— Учитель Сяо! Вы всегда учите нас, что нужно помогать тем, кому помочь мы в силах, и что нужно… нужно… он же умирает. Он умирает за нас, так ведь?! Мы можем его спасти! Говорили же, говорили в деревне, что там разбомбили аэродром! И базу! Это наверняка был он!
Дети вокруг притихли, хоть и пытаются делать вид, что старательно расстилают циновки. Чжань оборачивается на них. Девочки, мальчики. Худые, но не тощие. Умыты, согреты. Будут спать под крепкой крышей. Им нужно вести себя тихо-тихо. Переждать здесь, когда весь ужас прокатится по земле и схлынет, как соленая волна. Обратно в море.
За нас умирает лётчик, вот как. Ван Ибо, флайт-лейтенант…
Сяо Чжань поворачивается снова к Мэйлин. Девчушка смотрит на него уже почти что гневно, а глаза - на мокром месте. Чжань поднимается с колен, сжимая шлем в руках.
Ладно. С козой же он не был прав, так? Может и тут. Боги прислали.
На что только не начинаешь надеяться в смутные времена.
— Вы все… будете тихо сидеть здесь. Сяолун и Чжавэй - вы за старших. Проследите, чтобы все умылись перед сном еще раз, вычистите уши, вычешите волосы, почистите зубы, как я вас учил. Мятное снадобье с имбирем для рта стоит на третьей полке и не делайте вид, что не слышали меня. Никто не идет за мной. Это ясно? Все сидят в доме и ни звука. Мэйлин. Приготовь два красных фонаря. Покажешь мне, где висит… этот человек.
На лицах детей, особенно малышни, появляются улыбки. Не стоит омрачать их стандартным набором о том, как себя вести, если наставник вдруг не вернётся. Почему-то в этот раз язык не поворачивается, хоть все эти фразы уже казались дежурными. Чжань обводит всех долгих взглядом, так ничего и не добавляет, идет к выходу из “ночной комнаты”. Мэйлин срывается с места и выбегает первой, чтобы успеть заранее зажечь фонари.
Идти-то он решился. А вот чем лётчика с сосны снимать - ещё не придумал.
Правда, к тому моменту, когда Мэйлин наконец-то показала то самое место, ветви сосны не выдержали.
И флайт-лейтенант Ван Ибо, католик и американский китаец с группой крови АВ, лежал лицом во влажной земле.
Сердце его билось, отказываясь сдаваться.