Кто же тебя так надоумил?

Зимнее солнце всегда слишком тусклое, а новогоднее солнце — вообще редкостное издевательство над праздничным настроением. Так думает Исин, и уровень как раз этого настроения у него сейчас точно соответствует показателю термометра: ноль. Свет падает на гладкую поверхность подоконника и, словно осознавая свою слабость перед равнодушно холодной пластиковой панелью, отступает, опасливо витая в нескольких сантиметрах над ней. Всё вокруг дышит сухой прохладой, изредка покусывая за щёки особо мерзлявых жителей столицы. Исин ёжится от лёгкого порыва ветра, скользнувшего в приоткрытое окно и осевшего на его обнажённых плечах невесомой вуалью. В родном его городе сейчас десять градусов тепла, отец с матерью шлют во все мессенджеры фотографии приготовлений к Новому году и душевные пожелания любимому сыну, на что Исин реагирует искренними восторгами во всех красках, которые только могут передать текстовые сообщения, но никакими картинками не делится просто потому, что показывать нечего. Исин прилетел несколько дней назад в Сеул, чтобы отметить со своими друзьями, а ближе к Китайскому новому году вернуться домой. Ему не хочется признаваться даже самому себе, почему на самом деле он так рвался в Корею, но один из тех самых друзей точно знает и без слов.

— А в Париже дождь, — доносится до Чжана сзади, в ответ на что он молча оборачивается, ленивым взглядом выискивая источник звука.

Обнаруживается искомый объект возле противоположной стены. Зевающий без остановок, Кёнсу стоит в сползающих с его ног огромных вязаных носках, укутанный в одеяло. На часах уже восемь утра, но едва ли чувствуется пробуждение города, а в этой конкретной квартире так и вовсе двое мужчин словно ещё спят, только с открытыми глазами. Вновь одинокое дуновение с улицы колыхает повисшее спокойствие, и Кёнсу фыркает, сильнее прижимая к себе одеяло.

— Славно, — Исин закрывает окно и уже всецело посвящает своё внимание другу.

— Я собрал чемодан уже.

"Уже три года назад", — грустно дополняет Чжан про себя.

— Поедешь со мной? — в тысячный раз спрашивает Кёнсу, приглаживая ладонью растрёпанные волосы.

— Ты же знаешь, от чего зависит мой ответ.

Лицо Кёнсу трогает грустная полуулыбка, и он кивает, после чего небрежно скидывает одеяло на кресло возле телевизора и направляется в сторону плиты. Между так называемой гостиной и кухней нет никакого разграничения, и потому Исин беспрепятственно прослеживает перемещения приятеля. Сброшенное одеяло открыло Исину вид на тонкие ноги До в длинных шортах и его хрупкие плечи, на которых повисла безразмерная футболка, сделанная из своеобразной ткани, отчего она облегала ключицы достаточно плотно, чтобы можно было ужаснуться подобному рельефу.

Квартира в целом была небольшой и вся словно пропахла старостью, пусть и была куплена и отремонтирована каких-то четыре года назад. От входной двери по узкому коридору можно попасть в одну из трёх комнат: ванную в два квадрата площадью, с обшарпанной плиткой на стенах и мигающей лампочкой; спальню с выкрашенными в грязный серый цвет стенами, где кровать, шкаф и стол так плотно стоят друг к другу, что помещение больше напоминает выигрышную партию в тетрис; и то, что парни привыкли называть залом, — комнату с холодильником, плитой и покосившейся антресолью по одну сторону, креслом перед телевизором по другую, а по центру с круглым столиком, рассчитанным максимум на четырёх персон, на что всем семерым приятелям, которые сегодня будут сидеть прямо здесь, откровенно наплевать.

— Какао будешь? — интересуется Кёнсу у застывшего Исина, и он тут же словно отходит от минутного транса, согласно угукает и вновь теряет смысл своего пребывания в этот момент в этом месте. Кёнсу давно привык к тому, что Чжан порой выпадает из реальности по причинам, что никому не известны. Он предпочитает просто не лезть не в своё дело так же, как Исин предпочитает не спрашивать, зачем кореец каждое утро смотрит прогноз погоды в далёкой Франции и сообщает всем о своём намерении переехать.

Какао от Кёнсу представляет собой по большей части растопленный шоколад с почти неощутимой долей молока и плавающим поверх зефиром, что делает напиток окончательным приговором для Исина, которому совсем недавно врачи говорили о риске развития сахарного диабета. Впрочем, здоровьем парень займётся позже, непременно займётся сразу после того, как разберётся с остальными проблемами, что давят на него куда сильнее. И первая из них — молчащий Кёнсу напротив, который спокойно выпивает так называемый какао и даже наливает вторую чашку. Но, несмотря на количество поглощаемых калорий, он так и не набирает вес. Быть может, дело в извечном стрессе, преследующем его профессию оператора на телефоне доверия, а может, это особенная диета, о которой никто не в курсе, но вероятнее всего то, что Исину просто не должно быть это интересно. У их дружбы слишком размытые, но в то же время строгие границы, которые никто особо не понимает, но каждый тщательно соблюдает. И согласно этим негласным правилам, они ни за что не посмеют уточнять друг у друга детали об их состоянии, но спокойно могут, например, вместе переночевать на односпальной кровати, обнимаясь, чтобы не упасть, что и происходит во время приездов китайца каждую ночь. Кровать у Кёнсу в самом деле крохотная, он и в одиночестве чувствует себя ущемлённым, ложась на неё, а с Чжаном это превращается в настоящее испытание что морально, что физически. Мужчины ощущают чужое дыхание на своей коже, слышат сердцебиение друг друга, и это всё совершенно не способствует быстрому засыпанию. Они бы с радостью поворочались, но едва ли кто-то мог пошевелиться в таком положении без угрозы вылететь за пределы матраса и схлопотать пару синяков. В попытке отвлечься от назойливых идей, Исин в очередной раз обращает взгляд к другу и временному сожителю.

Кёнсу моет чашки лениво, долго греет руки в горячей воде и тщательно вытирает их полотенцем, что держится на последнем издыхании и совсем скоро грозится прекратить выполнять свою функцию куска ткани для впитывания влаги, потому как прямо посередине вырисовывается дырка, которая явно не заставит себя долго ждать. В голове Исина медленно проползает мысль о том, что он хотел бы иметь столько же выдержки, сколько было у этого несчастного полотенца, которое он помнил таким же потрёпанным, но целым, уже пару лет как. Исин тоже ощущает себя потрёпанным, но не думает, что способен продержаться так долго. Кёнсу не перестаёт мучить уже даже сухую посуду, словно желая стереть или её, или полотенце в пыль, но Исин вновь выбирает молчать, ведь не ему устанавливать порядки в этом доме и уж точно не ему придираться к чему-либо здесь вообще.

— Приготовим что-нибудь или закажем? Выпить я сказал им самим приносить в качестве компенсации за предстоящий ущерб, — усмехается Кёнсу, вешая полотенце на крючок возле раковины. Оно держится несколько секунд спокойно, после чего соскальзывает со своего места и летит к ногам хозяина квартиры. Исин улавливает в этом особенный символизм, про который забывает в то же мгновение, когда Кёнсу наклоняется, чтобы поднять упавший предмет, и злосчастная запретно тонкая футболка очерчивает его позвонки, что заставляет китайца вздрогнуть — слишком явно позвоночник выделяется на спине мужчины. Исину кажется, что скелет Кёнсу даже не обтянут кожей, а приклеен к ней сверху и готов оторваться в любой момент. Хочется обмотать До изолентой с ног до головы и насильно отправить в этот чёртов Париж есть круассаны с видом на Эйфелеву башню.

Кёнсу выпрямляется, и тихий хруст проникает глубоко в мозг Исина, играет на повторе и неумолимо разъедает содержимое черепа. Он пытается что-то сказать, чтобы избавиться от мерзкого ощущения, но с языка соскальзывают разве что бормотания, не подлежащие пониманию, и они успешно игнорируются Кёнсу. Благо, Кёнсу сам становится спасителем для гостя, даже не подозревая об этом.

— Я предлагаю что-нибудь испечь, а остальное купим.

— Согласен. Как насчёт кексов?

***

Исин знает, что корейские традиции празднования не сильно разнятся с традициями Китая. Для местных существует отдельная дата, когда и разворачивается настоящее веселье, и отсчитывается она по лунному календарю, а тридцать первое декабря здесь отмечают только те, кому не хватает в жизни тусовок, отдыха и алкоголя в крови. Китайцы готовятся к этой ночи чуть более ответственно, но всё также ждут “настоящего” торжества. Родители Исина из тех, кто все важные даты сметает под одну гребёнку, так что совершенно не важно, какое семейное застолье Исин пропускает: женится ли кто-то из родственников, наступает ли День Образования КНР или у отца просто вырезали аппендицит; всё равно все они совершенно одинаковы в рамках их дома. Исин пытается себя убедить, что это ещё одна важная причина, по которой он приехал в Сеул. Отъезд словно глоток свежего воздуха наполняет его лёгкие и вынуждает чувствовать себя живее. По крайней мере, это то, во что он пытается заставить себя поверить. Но Кёнсу видит его насквозь, мысли гостя бегущей строкой мелькают в его взгляде, и от этого старшему становится не по себе.

Кёнсу решает крайне умело воспользоваться вечной дрожью в своих руках и теперь просеивает муку, не прилагая при этом никаких усилий. Исин вилкой взбивает яйца, прислушиваясь к новостям на включённом телевизоре. Кёнсу ненароком рассыпает муку вокруг миски и, вероятно, частично в этом виноваты даже не неконтролируемые движения рук, а крайняя заинтересованность происходящим на экране. В передаче говорится о Марселе. Чудесный город, наполненный яркими красками, такой же желанный для Кёнсу, как Париж, как Ницца, как Лион или Бордо. Город, в котором, как и в Париже, идёт дождь, смывающий следы крови с ровно выложенной тротуарной плитки. Ведущий новостей что-то бодро щебечет с весьма и весьма радостным выражением лица, пока Исин никак не может вникнуть в подробности произошедшего. Судя по всему, ситуация совершенно возмутительная: среди дня чуть ли не в центре города убит человек. И всё это в праздничный день. Подобное известие так шокирует Кёнсу, что он застывает с ситом в руке и неотрывно пялится в пол следующие несколько минут. Всё, что Исину известно о нездоровой тяге друга к Франции, сводится к одному факту, когда-то разболтанному пьяным Чондэ, который близко общается с Кёнсу почти с пелёнок: его возлюбленный три года тому назад уехал в командировку в Париж, откуда никогда не вернулся. И Кёнсу легче поверить, что горячо обожаемый когда-то человек умер, а не предал его так жестоко и цинично. У него нет ни одного весомого аргумента в пользу своей теории, но сам Кёнсу считает, что “он бы никогда меня не бросил” — предельно значимый для расследования несуществующего убийства тезис.

Исин старается не смотреть на Кёнсу, не слушать новости и у себя в голове переключается на китайский, чтобы уж точно не воспринимать голос из зомбоящика. Он усердно замешивает тесто, игнорируя недостаток муки, пока не становится невозможным не обращать внимания на Кёнсу. Кореец бесшумно перемещается к Исину и разом высыпает весь белый порошок к нему в миску, частично пачкая столешницу, пол и исиновские руки, и у Чжана нет никакого желания возмущаться по поводу того, что в рецепте прямым текстом сказано “постепенно добавлять”. Очевидно, на “тщательно перемешать” им тоже глубоко наплевать, потому что Кёнсу сразу же достаёт противень и зажигает плиту.

— Закончи с этим, пожалуйста, — просит Кёнсу, оставляя Исина на кухне одного. Он берёт с кресла одеяло и, укутавшись в него и придерживая одной рукой, идёт на балкон, чтобы закурить. Чжана передёргивает от вида пирамидки, сложенной из пустых сигаретных пачек на ящике с инструментами. Он не знает, как давно До курит, но в прошлый приезд полгода назад он не видел, чтобы друг так увлекался порчей своих лёгких. Он прищуривается и считает количество пачек в нижнем этаже своеобразного конструктора, после чего делает вид, что увлечённо выкладывает ложкой тесто на смазанный маслом противень.

“Пять плюс четыре будет девять, ещё плюс три будет двенадцать, плюс две получится четырнадцать, одна сверху, значит, пятнадцать. Пятнадцать упаковок на двадцать штук, боже, триста сигарет. Пока меня не было, ты успел три сотни раз вдохнуть эту дрянь. За что ты так с собой? Неужели, никто не сказал тебе, насколько это вредно? Никто не попытался тебя защитить?”

Кёнсу стряхивает пепел, высовывая руку из окна, но ветер подхватывает несколько пылинок, упрямо закидывая их обратно, и они приземляются на белоснежный пододеяльник. Исин должен был догадаться, что что-то не так. Он ещё по приезде учуял странный запах, но до этого момента ни разу не видел, чтобы Кёнсу прикасался к своему складу на балконе. Чжан надеялся, что курение было кратковременным помутнением рассудка, и он бросил, успев начать и закончить за шесть месяцев. Но собственные глаза больше не позволяли обманываться: Кёнсу тушит окурок о внешнюю сторону стены, немного склонившись за край, после чего выбрасывает куда-то вниз и отныне просто стоит, любуясь видом. Исин убирает противень в духовую печь и скидывает посуду в раковину.

Вместе с Кёнсу с балкона входит и запах дыма, и мерзкий холод, и ещё более паршивое настроение, чем было до этого. Благо, телефон корейца звонит, и он незамедлительно берёт трубку. Исин не разбирает слов, что доносятся с того конца, но отлично слышит звонкий и весёлый голос Чондэ, который заставляет даже самого Чжана улыбаться.

Через ещё несколько мгновений слышится стук в дверь, да такой мощный, что сразу становится понятно, кто пытается попасть внутрь. Кёнсу усмехается в этот раз совсем по-доброму и мило, спешит открыть своим гостям. Разнообразие голосов доносится из прихожей, и Исин в миг веселеет. Звонкий смех Чондэ и Чанёля мешается с хихиканьем Бэкхёна, поздравлениями Чонина и замечаниями Чунмёна, который опасается, что сейчас толпа этих придурков в маленькой квартире снесёт что-то важное или передавит друг друга.

Куча курток и ботинок на пороге образует непроходимое препятствие и на самом деле это здорово, ведь кому-нибудь из них на пьяную голову непременно придёт гениальная в своей тупости идея пойти погулять и запустить отсыревшие сто лет назад фейерверки, которые, Исин уверен, Чунмён опять принёс с собой. Проходили уже, причём дважды, и повторять как-то не тянуло, пусть и в моменте было круто.

— У меня появилась гениальная задумка! — радостно сообщает Чондэ, втаскивая за собой в помещение Бэкхёна, что сейчас больше похож на утопленника, накануне вынутого из реки, чем на что-то адекватное. — Я уже нанял художника для разработки дизайна! Этот проект поразит вас, уверяю, это нечто уникальное!

— И это твой художник? — усмехается Исин.

— Эй! — тут же оживляется Бэкхён. Кёнсу торопливо ставит чайник, внимательно прислушиваясь ко всем звукам в квартире и не желая упустить ни слова.

— Ещё бы! Я же сказал, что нанял! — возмущается в ответ Чондэ. “Гениальные задумки” стабильно рождаются у него в голове последние лет пять с периодичностью дай боже в пару недель. Каждая из них “непременно будет реализована”, как только Чондэ раздобудет стартовый капитал для своего стартапа “у какого-нибудь богатого инвестора”, ведь всем хорошо известно, что каждый второй богач мечтает вложить свои средства в продвижение “идеи на миллион” кимовского авторства. По правде говоря, идеи и правда бывают на миллион, по крайней мере, в плане штрафов.

— Мне не платят, — снова возникает Бэкхён, намекая на то, что “найм” не слишком подходит для описания его отношений с Чондэ.

— Чондэ! — вступает в спор Чунмён, убеждённый, что любой труд, даже если это жалкие рисунки Бэкхёна на коленке, должен оплачиваться.

— Он работает за идею!

— Я бы предпочёл за еду хотя бы.

— Еда! — вспоминает Чанёль и приносит в кухню из коридора три пакета, доверху набитые всевозможными красочными упаковками со вкусностями.

— Оу, вы всё сами принесли, — неловко почёсывает голову Кёнсу.

— Мы намерены откормить тебя сегодня до вида нормального человека, — чрезвычайно важно сообщает Чонин, доставая из своего рюкзака несколько бутылок соджу. Хихикая, Чондэ вынимает из принесённой сумки две бутылки вина и столько же шампанского.

— А потом споить до состояния овоща? — теперь улыбка вообще не сходит с лица Кёнсу, и у Исина словно падает камень с души. Он чертовски ждал всех этих ребят здесь, иначе атмосфера в скором времени стала бы просто невыносимой.

— Да никто не собирается тебя спаивать, родной, это так, для настроения, — подмигивает Чунмён.

— Сколько, эм… я должен скинуться за всё это? — аккуратно уточняет Исин, и на него тут же оборачивается шесть человек с крайне шокированными лицами.

— Ты должен хорошенько повеселиться, — загробным голосом изрекает Бэкхён, и, несмотря на то, что тон его будто не терпит никаких возражений, Чжан продолжает:

— Сколько вы заплатили за всё это? Будет честно, если я отдам часть.

И на этом моменте его перестают слушать, а при последующих попытках восстановить финансовую справедливость в него прилетает лишь “нисколько” с интонацией “ацтань”.

***

Сервировка стола ограничивается раскладыванием закусок, причём запакованных. Бокалы, промытые от пыли, стоят все вместе по центру, ожидая своего звёздного часа. Исин даже чувствует себя неуютно, когда берёт в руки салфетки и тут же ловит на себе удивлённые взгляды. Чонин заботливо останавливает его запястья, когда китаец тянется уже к салатнику, чтобы переложить туда блюдо из магазинной обёртки.

— Угомонись. Просто получай удовольствие, здесь никто не любит суету.

— Не любит что? — Исин напрягает весь свой словарный запас на корейском, но так и не находит ничего подходящего, а потому озадаченно пялится в лицо Чонина, и тот, осознав, в чём причина ступора друга, умилительно улыбается и треплет Чжана по волосам, словно котёнка.

— Ты такой милашка, — Исин решает замолчать и в самом деле последовать совету просто-напросто наслаждаться совместным досугом.

— Гладить Исина и без меня? — к мужчинам подлетает возмущённый Бэкхён, запуская обе ладони в волосы китайца, от чего у того складывается ощущение, что скоро он будет разобран по частям. Впрочем, Бэкхён частенько находит свои радости в том, чтобы в случайные моменты кого-нибудь потрогать, и вся компания давно привыкла к его странностям.

— А где Мён? — спрашивает неожиданно Чонин, бросая взгляд на Чанёля, Чондэ и Кёнсу, сидящих на ковре возле кресла и раскладывающих новую партию в уно.

— Спать ушёл, сказал, вернётся в одиннадцать, — отвечает Бэкхён, и Исину думается, что он просто обязан узнать кое-что о местонахождении ещё одного человека.

— А, эм… — он запинается, подбирая слова. Оглядывается на Кёнсу, убеждаясь, что тот увлечён общением с Чанёлем и Чондэ и не услышит, какие беседы ведутся всего в нескольких метрах от него. Его беспокоить хочется в самую последнюю очередь, он и так, как думает Исин, достаточно сегодня был потревожен. Даже всю жизнь достаточно измотан. — Почему Сехун не пришёл?

Бэкхён будто тускнеет при упоминании Сехуна, в его глазах выключается свет, и они превращаются в маленькие чёрные озёра, настолько глубокие и пугающие, что Исин вздрагивает и тут же переключается на Чонина, что не перестаёт улыбаться, только теперь как-то более неловко. Исину не хочется портить никому настроение, но любопытство гложет до невозможного, а лица друзей только подливают масла в огонь заинтересованности.

— Он в отпуске. Уехал. Точнее, улетел. Ну, знаешь, с Минсоком. Да, у него были планы, эм… задолго до того, как мы, понимаешь, да, до того, как мы решили отмечать вместе, — повествует Ким, и Исин прекрасно видит, как тот волнуется и старается не сболтнуть лишнего. Бэкхён рядом не издаёт никаких звуков, а после и вовсе удаляется к оставшейся компании, вновь оставляя Исина с Чонином наедине. Краем глаза Чжан улавливает, как Бэкхён садится рядом с Кёнсу, обнимая того за плечи и прижимая к себе.

“Всё-таки тебя оберегают, верно?”

Вспоминая о своих проблемах, Исин никогда не может обойти Сехуна. Сехун — проблема, вторая в списке самых важных. И находится он на этом почётном месте, потому что непосредственно затрагивает бесспорного победителя в рейтинге жизненных сложностей, то есть проблему номер один.

— Вы не хотели его видеть?

Исин не считает себя глупым или наивным, он знает, насколько тяжело каждому из них даётся общение с Сехуном. Исин не понимает, как когда-то этот парень вписался в их компанию, не понимает, почему и зачем, но не спрашивает. Если все согласились с такими порядками, значит, так нужно, и он принимает правила игры всегда. Принял и в тот раз, когда после годовой разлуки встретился с друзьями и увидел новое лицо. Смеющееся, красивое лицо, доброжелательный взгляд, услышал и мягкий голос. Нельзя сказать, что первое впечатление обмануло, просто Сехун переменчивый, Сехун честный и иногда даже слишком прямолинейный. Он не разделяет во многом жизненные позиции и ценности своих друзей. Порой даже кажется, он хладнокровно презирает их за высказывания и действия, в которых многие другие не видят ничего предосудительного. Исину всё равно, он придерживается позиции, что просто надумывает. И он мог бы жить спокойно, если бы не существовало в характере Сехуна одного “но”.

— В общем-то, мы его пригласили, — уклончиво продолжает Чонин, и Исин сразу понимает, что приглашение состоялось уже после объявления Сехуном своих намерений провести новый год вне Кореи. Стараясь быть честным хотя бы с самим собой, хотя бы сейчас, Исин признаёт, что звать Сехуна на общие посиделки никто и не собирался, а сам Сехун в любом случае не согласился бы, но разыграть спектакль "о боже, ты уезжаешь? Мы надеялись, ты побудешь с нами!" словно считалось приятельским долгом.

— Скажи, куда он уехал?

Исин из всей компании считает себя близким, пожалуй, только с Кёнсу и Чонином, остальные в его голове живут словно приложение к ним, против которого китаец ничего не имеет, но и сильно не интересуется, потому и про отъезд Сехуна слышит впервые, но смеет строить предположения.

— Это… эм… ну, знаешь, это же не так важно, — он нервно смеётся и пытается улизнуть, но Исин ловит мужчину за запястье и удерживает на месте. Чонин совершенно не умеет лгать и выкручиваться, о чём жалеет каждый раз, попадая в подобные ситуации. — В Париж.

— Ясно, — китаец освобождает друга от своей хватки, и тот сразу удаляется прочь, ещё за несколько шагов громко прося раздать карты на него тоже.

Исин наливает воду из-под крана в первый попавшийся стакан и прикасается губами к стеклу. Он почти видит границу, разделяющую две половины комнаты: тёплую, где его друзья все вместе что-то обсуждают и веселятся, и холодную, где всё подсвечено бледно-голубым, иней покрывает каждую поверхность, включая кожу Чжана, но озноба он при этом не ощущает. Вода замерзает у него на глазах, и он пытается согреть стакан в ладонях, но бросает эту затею совсем скоро. Через прозрачную стену Исин смотрит на Кёнсу, повёрнутого к нему боком, и ему кажется, что тот совсем не ощущает ни раздражения, ни разочарования, ни даже грусти. Исин верит искренности Кёнсу, верит, что он не станет притворяться, ведь он никогда не притворяется, правда? Возможно, поэтому им с Сехуном так трудно контактировать: они слишком похожи. Только то самое “но” встаёт между мужчинами — Сехун может сделать то, о чём Кёнсу лишь говорит. Сехун может взять и уехать в Париж со своей любовью, пока Кёнсу может только грустно посматривать на чемодан под столом и криво улыбаться своим мыслям. Исин не смеет никого ни в чём обвинять, но ни одного не может понять, пусть и пытался уже миллион раз. И, конечно, Сехун нисколько не находит свой отпуск оскорблением Кёнсу. Это даже звучит абсурдно, в чём с ним совершенно согласен Минсок.

“Они правы, конечно же, они правы. Но почему правда так плохо влияет на тебя?”

“Плевать, что они правы, если тебе удобнее другая истина”.

Кёнсу продолжает хихикать, и сейчас это кажется Исину даже более завораживающим, чем обычно. Мороз сковывает его сильнее, он ощущает, как ледяные оковы фиксируют его в одном положении. Полотенце тоскливо висит в полуметре справа от плеча китайца, покачиваясь, будто бы сочувственно кивая.

“Я схожу с ума”.

***

— И я ему такой, типа, вам адекватность в фирму вообще завозили? — эмоционально повествует Чондэ, когда все рассаживаются вокруг стола без стульев, прямо на полу, потому что иначе не помещаются.

Исин из-за обилия сленга и быстрого темпа речи перестал понимать историю Кима ещё минут пятнадцать назад, но очень старательно смеялся, когда, судя по реакции остальных, это было положено.

— Он мне отвечает, что это я чушь несу, прикиньте? У меня если извилина только одна и есть, то хотя бы работает, у него же серое вещество простаивает совершенно без дела, — Чондэ возмущённо повышает тон. Все уже давно смеются с его очередной нелепой истории с работы, которой нет.

— А ведь не все из нас обладают достаточным количеством терпения, чтобы дослушать это, — ухмыляется Чунмён.

— У меня болит диафрагма, — не прекращая хихикать, жалуется Чанёль.

— Как будто это мне нужно это вшивое местечко, вот ещё! Знали бы они только, какого уникального сотрудника упускают, — фыркает Чондэ, вроде как подводя к концу свой рассказ.

Исин вместе со всеми ещё раз заливается смехом, после чего бросает взгляд на циферблат настенных часов, тогда он и замечает, что до наступления полночи осталось всего пара минут, а значит, требуется что-то сделать перед тем, как Чондэ вспомнит ещё один “ну просто уморительный случай”. Этот человек столько раз безуспешно пытался устроиться на работу, что теперь может травить байки с собеседований, кажется, до конца своей жизни. Откуда у него постоянно есть деньги, никто так и не понимает.

Кёнсу следит за действиями китайца и сам не понимает, почему ждёт сегодня чего-то необычного, связанного именно с этим гостем. Праздничная атмосфера, что ли, так на него повлияла.

— У меня родился тост! — радостно восклицает Чонин, и для всех это становится сигналом встать, чтобы наполнить алкоголем по десятому кругу катающиеся по паркету бокалы, которые спешно поднимаются в несколько пар рук.

Тосты в обязательном порядке произносит каждый, и каждый не забывает пожелать процветания так и не начатому бизнесу Чондэ, а также здоровья нервной системе Чунмёна. Когда Исин начинает говорить, он чувствует, что мозг никак не желает тщательно обработать речь перед тем, как её произнести, потому неосознанно пускает всё на самотёк. И тогда с его губ срывается то, что заставляет других мужчин замолкнуть на некоторое время:

— За то, чтобы Кёнсу забыл каждого, кто причинил ему страдания.

Кёнсу давится воздухом, переваривая услышанное, пока Исин старается сделать максимально уверенное лицо. Спустя секунд десять все уже поднимают бокалы за Кёнсу, и Чжан понимает, что ни капли не жалеет о своём поступке.

***

— А кому приятно мыть полы этими ужасными тряпками?! — чем больше алкоголя в крови Чондэ, тем яростнее он начинает отстаивать свои идеи, а сейчас к концу подходит уже чёрт знает какая по счёту бутылка.

Чанёль решает полежать на ковре, к нему с радостью присоединяется Чонин, и никто не торопится отводить их в спальню, потому что места на всех там в любом случае не хватит.

— Никто не будет покупать тряпки из шёлка! Ты что, идиот? — уже тоже прилично напившийся и сонный отвечает Чунмён.

— Ты вообще никакими тряпками ничего не моешь, — зевая, поддакивает Мёну Бэкхён.

— Это не считается! — не желает отступать Чондэ.

— Так, уймись, спать пора, — тыкает Кима под ребро Кёнсу, лежащий у него на коленях последние полчаса.

— Спать? — Бэкхён подрывается с места, явно несогласный с таким поворотом событий, хотя сам давно клюёт носом, что и не удивительно, учитывая уже занимающийся на улице рассвет. — А салютик? — он жалобно смотрит на Кёнсу, но того не слишком уж просто пронять.

— Точно, у меня же с собой! — вспоминает Чунмён, глазами выискивая рюкзак, который обнаруживается закинутым в угол комнаты. Исин очень жалеет, что не додумался спрятать этот ящик Пандоры как-нибудь понадёжнее.

— Салютик? — очухивается Чанёль, сдвигая с себя тело Чонина, который во сне очень уж любит липнуть ко всем, кто окажется рядом.

В голове Исина проносится с десяток молитв в тот момент, когда вся толпа ползёт в коридор за куртками.

“Хвала небесам, хоть не на балконе”.

***

Кое-как нацепив куртки наугад, вся компания вываливается на улицу и движется в сторону парка, где традиционно происходят все развлечения жителей близстоящих домов.

Бэкхён пытается держаться ровно, но когда Чонин рядом, икая, садится прямо на асфальт, он решает сесть рядом с ним под возмущённое “эээ” всех остальных. Чунмён на пару с Чондэ устанавливает салют посреди какой-то криво постриженной замёрзшей полянки, пока Чанёль носится вокруг них в абсолютном восторге. Исин стоит рядом с Чонином, придерживая за плечи Кёнсу, и думает о том, что это именно тот исход, которого он хотел.

С Чанёля слетает шапка в процессе беготни, и не наплевать на это, пожалуй, только Кёнсу, который, устало вздыхая, плетётся её поднимать. Исин упорно будит Чонина каждый раз, когда тот начинает сопеть и подозрительно притихать.

Пьяно хохоча, Чунмён за шиворот оттаскивает Чондэ от подожжённого салюта, по пути прихватывая Чанёля, на которого Кёнсу под аккомпанемент собственного бурчания натягивает шапку. Все вместе они валятся вокруг Бэкхёна и Чонина, спотыкаясь о чужие ноги, и с открытыми ртами смотрят, как в воздух взмывают залпы, разлетающиеся на разноцветные искры. Исин оказывается зажат между Чондэ и Кёнсу, если не считать упирающийся в бок чей-то неопознанный локоть. Он ощущает, как дыхание Кёнсу задевает его щёку, и готов поклясться, что это самое приятное ощущение, которое он когда-либо испытывал.

***

Кто-то из присутствующих явно владеет чёрной магией, иначе Исин просто не может объяснить такого феномена, как втроём поместившиеся на кровати Бэкхён, Чондэ и Чунмён. Чонину было плевать, где, главное уже поскорее прикрыть глаза на ближайшие часов десять, поэтому он раскинулся, насколько это было возможно, на полу всё в той же спальне, послужив подушкой для оставшихся. Кёнсу лежал головой на мерно поднимающейся и опускающейся груди Кима, подобрав к животу острые колени, Исин прижимался к Чанёлю, лёжа чуть ниже по телу Чонина. Ноги Пака явно были не готовы сложиться в три погибели, и потому, хотя растяжка его не была завидной, его ступни наблюдались где-то на стене.

Все быстро проваливаются в сон, утомлённые праздником не меньше, чем каким-нибудь рабочим днём, только гораздо более довольные.

***

Сквозь дрёму Исин ощущает шевеление рядом с собой и приоткрывает глаза. Кёнсу медленно и аккуратно поднимается с пола, стараясь никого не потревожить, после чего тихими, почти бесшумными и невесомыми шагами выходит прочь. Исин слышит, как на кухне щёлкает выключатель, а затем открывается балконная дверь.

“Нет, пожалуйста, не надо”.

Исин встаёт максимально осторожно, но довольно живо, после чего следует за Кёнсу, заставая его вновь курящим. Из-за горизонта неохотно выползают солнечные лучи, а температура воздуха сползает чуть ниже нуля, но это не останавливает корейца от того, чтобы выйти на балкон всё в той же футболке и тех же неизменных шортах, только теперь ещё и босиком. Исин быстро заглядывает в прихожую, хватает какую-то кофту с крайнего крючка и возвращается к Кёнсу. Исин думает, что мог бы часами собираться с силами зайти к нему и поговорить, но Кёнсу того и гляди совсем замёрзнет, чего Чжан категорически не может себе позволить. Потому он резко распахивает дверь, от чего До заметно дёргается, и накидывает на его плечи предмет одежды потеплее.

— Не спится? — тихо спрашивает Кёнсу, даже не глядя на гостя, а лишь в очередной раз затягиваясь горьким дымом.

Исин долго смотрит на то, как сигарету сжимают тонкие пальцы, как она ложится между сухих губ мужчины, и его тошнит от этого. Исину страшно подумать, что сделает этот яд с его хрупким и беззащитным Кёнсу. На пирамидку рядом он больше не смеет и смотреть: ему претит мысль о том, что весь этот кошмар был поглощён таким маленьким Кёнсу.

— Без тебя — да, совсем не спится, — изрекает наконец китаец, вызывая тем самым на лице До недоумение.

Сигарета дотлевает до фильтра, и Кёнсу берёт вторую, тут же её поджигая и раскуривая. У Исина к горлу подступает ком, и он крепко сжимает руки в кулаки в попытке сдержать эмоции. Но попытка с треском проваливается, и он, наверное, даже слишком грубо отнимает сигарету у друга, выбрасывая на улицу. И прежде, чем Кёнсу успеет возмутиться или Исин попробует объясниться, младший выдаёт что-то совсем неожиданное:

— Знаешь, этот вид напоминает мне о другом дне, когда шёл снег... Но это было очень давно.

Исин молчит. Долго молчит, не зная, что ответить. Он чувствует, как его ноги и руки совершенно онемели от холода. Только сейчас замечает, что действительно идёт снег, и искренне пытается понять, о чём говорит Кёнсу.

— В Париже сегодня прямо-таки ливень весь день, Сехуну не позавидуешь. Хорошо, что мы здесь.

Чжану почти физически больно слышать это, и он уже не скрывает от себя, что может объяснить, чем вызвано это ощущение.

— Кёнсу.

— М? — он едва ли поворачивается, придерживая на плечах кофту.

— Что это был за день?

— Син, сегодня праздник, не время грустных воспоминаний, верно? Да и зачем это всё, прошлого-то уже не вернёшь.

— Пожалуйста.

— Ты пожелал мне забыть мне о подобных вещах, я только стараюсь действительно это сделать.

— Значит, это связано с тем, кто обидел тебя?

— Обидел, — хмыкает Кёнсу в ответ. — Да, пожалуй, что обидел.

“Как вообще тебя можно бросить?”

— Стоит ли мне начать распыляться про чудесный зимний день?

— Если только тебе станет легче.

— Что же. Ну тогда, на дворе стоял чудесный зимний день. Я помню, что на окне висела гирлянда, и её огни словно рассыпались на его плечах. Подсвечивали его силуэт, как святого. Я тогда ещё не знал, что святость эта фальшивая, а меня бросают с совершенно лживым лицом и обещанием любить. Тогда я верил каждому слову.

“Бездушная сволочь”.

Повисает тяжёлая тишина. Снежные хлопья изящно спускаются с неба, выписывая пируэты в воздухе, и Исин считает их до тех пор, пока не сбивается уже спустя несколько десятков. Кёнсу всё молчит, ожидая, видимо, какой-то инициативы от собеседника, или, может, он уже ничего не ждёт, только запечатлевает в голове новый момент, который будет вспоминать с глухой болью где-то внутри потом, ещё годами позже.

— Что тебя сегодня натолкнуло на эту мысль? — Исин так надеялся, что эта ночь оставит лишь хорошие впечатления, но, видимо, ожидания не оправдались, ведь почему-то же Кёнсу вновь предался невесёлым своим размышлениям о прошлом.

— Ощущение, что меня опять бросают.

— Знаешь... — Исин кашляет, прежде, чем продолжить, но прочистить горло это не помогает: слова встают поперёк глотки, и он с огромным усердием выталкивает их из себя. — А в Пекине тоже снег.

Исин не может поверить, что в самом деле сказал это. Сказал то, что намеревался скрывать до конца жизни, ведь ему казалось, что это способно дать трещину в фундаменте их и без того хрупкой дружбы.

— Уйди, — просит Кёнсу, тяжело вздыхая.

Тёплый воздух из его рта растворяется в холоде, и Исин готов заплакать от безысходности. Ему кажется, что он сломал всё между ними, а вдобавок растоптал и остаток веры Кёнсу в людей. Как теперь Исин посмеет называться его другом, если тоже предаёт, хоть и иначе? Исин не смеет пошевелиться, горячая одинокая слеза срывается с его щеки, оставляя мерзкое ощущение после себя. Он знал, что не должен надеяться на взаимность, но почему же всё равно это делал? И легче от правды не стало, точно также как Кёнсу когда-то.

Чжан совершенно теряется, когда чужая ладонь скользит по его лицу, стирая влажный след.

— Пожалуйста, давай зайдём обратно, ты совсем замёрз.

Исин бы так и остался, застыв в шоке, если бы Кёнсу не открыл дверь и не втолкнул его в кухню, выходя следом сам. Ни одна мысль в голове китайца не находит своего логического завершения, сталкиваясь со стеной неприятия. Он тщетно пытается произнести ещё что-то, но ничего не выходит, какие бы старания тот ни приложил.

— Син, я правда надеюсь, что правильно тебя понял. Да и, если честно, по твоему лицу я могу сделать некоторые выводы, — Кёнсу мило улыбается, стягивая кофту и оставляя на спинке стоящего рядом стула. Исин всматривается в его глаза и не находит в них былой боли, разочарования и тоски. Самые обыкновенные глаза, каких миллионы. Мог ли сегодня он увидеть нечто более прекрасное?

— Ты простишь меня? — шепчет Исин, боясь сорваться на тревожные всхлипывания.

— Простить? Ни за что, ты мне ещё ответишь за эти слова.

И прежде, чем Исин успеет осмыслить услышанное, Кёнсу вновь кладёт свою ладонь на щёку Чжана, притягивая к своему лицу и мягко прикасаясь своими губами к чужим. Поцелуй выдаётся таким сухим и детским, таким волшебным, каким и должен быть в Новый год. Салют, запущенный парнями несколькими часами ранее, и рядом не стоит с великолепием того фейерверка, который взрывается внутри Исина в этот момент.

— Я всё запомнил, понимаешь, да? Всё до единого слова. Только попробуй не сделать, я расценил это как обещание.

— Я ни за что тебя не подведу, — произносит китаец, и, вытаскивая откуда-то несколько капель смелости, обнимает Кёнсу. Обнимает осторожно, чтобы не сломать и не поранить своими действиями, медленно устраивает свою голову на его плече, и все сожаления утекают прочь, не оставляя после себя ни следа.

***

Большая часть компании поднимается к двум часам дня, сладко сопят ещё только Бэкхён и Чонин, которых совершенно не смущает грохот на кухне и бурчание остальных друзей. Будить их даже и не пытаются, заранее зная, что после пьянок это совершенно бесполезно.

На завтрак доедаются вчерашние вкусности, теперь даже культурно и за столом, хоть и Чанёлю, вытянувшему несчастливую зубочистку, приходится стоять за неимением пятого стула. Чондэ коварно смотрит на Пака, потом на Мёна, сидящего от него по правую руку со слишком уж уставшим лицом, и затем уже на Исина с другой стороны, бодро наливающего себе третью кружку чая.

— Нечестно, да? Нужно уступить место, Чанёлю с высоты его роста сложнее всех тянуться к столу, — и под совершенно идиотское хихиканье он пытается перебраться на колени Исина, вызывая у Чунмёна самый страдальческий вздох, который тот только способен издать. Чондэ его, конечно, веселил, но в такие моменты своей неугомонностью, казалось, вытравливал его последние нервные клетки.

— Ты не будешь сидеть на коленях моего парня, — возникает Кёнсу, шлёпая ладонью Кима по лбу, и тот, опешив, почти сваливается на пол, но успевает сориентироваться в пространстве и возвращается в исходное положение. Чунмён давится водой, а Чанёлю уже никакой стул не нужен, он совершенно изумительно пристраивает свою пятую точку на паркете.

***

— Что это? — мужчина в больших круглых очках минут пять рассматривает бумажку, которую перед ним положил Кёнсу, едва выйдя на работу после праздника. И ему совершенно точно не нравится то, что он прочитал на этом листе.

— Мне не к спеху, ещё две недели я проработаю, — начинает До, но на эти аргументы его работодателю категорически всё равно, факта увольнения они не отменяют.

— Кто же тебя так надоумил за выходные?..

— Китаец.

— Исчерпывающе, — фыркает он, нехотя подписывая бумагу.

Кёнсу чувствует себя окрылённым, и даже предстоящий месяц вдали от Исина его не тяготит. И ещё больше: он наконец действительно чувствует себя способным помочь людям, обращающимся к нему со своими проблемами, потому что собственные словно померкли и растворились в ритме жизни.

Завтра же он подаст заявление на получение заграничного паспорта, а через тридцать дней отправится в Пекин.

И снежные дни ещё никогда не были настолько прекрасны.