До этого вечера Жилину ни разу не приходилось пробовать подболотники, о пользе и удивительных вкусовых свойствах которых он ещё с детства был наслышан от Катамаранова. Тот часто звал его сходить после школы на болота и разжиться грибами, о которых не было написано ни в одном справочнике, но Жилин неизменно ужасался опасности этого мероприятия и пытался донести до друга, что, нырнув в болото, можно остаться там навсегда. Привыкший жить своим умом Катамаранов пропускал все предостережения мимо ушей и после, а то и вместо уроков, не дожидаясь Жилина убегал на окраину города, где ещё со времён его постройки сохранились наполовину высохшие старые болота. На следующий день он приносил в школу отдающий запахом сырости газетный свёрток с несколькими мелкими серовато-бледными грибами и, снисходительно усмехаясь, предлагал Жилину попробовать. Тот понимал, что лучший друг навряд ли хочет его отравить, но всё же относился к подобным презентам с подозрением и вежливо отказывался, чем вызывал у Катамаранова смех и беззлобные обвинения в трусости. Сам Катамаранов рассказывал, что его мать считает подболотники настоящим источником полезных свойств и часто жарит их к ужину с картошкой или просто так, когда дома нет другой еды, и Жилин догадывался, что это происходит не от богатой жизни.

Эти воспоминания пронеслись в голове Жилина, когда он увидел стоящую посреди стола сковородку, наполненную крупно нарезанными кусками грибов. Тем временем раскрасневшийся от кухонных хлопот и жарко нагретой плитки Катамаранов торжественным жестом поставил рядом со сковородкой бутылку скипидара и две кружки, из которых его предполагалось пить, поскольку стаканов на даче у полковника не оказалось.

— Будешь? — спросил Катамаранов, доверху налив себе скипидара. — Чистый продукт. Без примесей.

— Нет, голубчик, спасибо, воздержусь, — Жилин с подозрением рассматривал содержимое сковородки. — Без обид, но я не знаю ни одного человека кроме тебя, который мог бы без всяких последствий вливать в себя лошадиные дозы скипидара.

— Мамка моя могла, — с теплотой в голосе вспомнил Катамаранов. — Ох и суровая женщина была. А уж как скипидара выпьет — хоть из дома беги. Собственно, я и сбегал. То к тебе, то в лес.

Жилин согласно хмыкнул. Его память до сих пор хранила разносившийся по улице вечерами зычный голос Натальи, которая звала сына, чтобы вновь наказать его за очередную провинность. Жители соседних домов знали, что она крепко выпивает, но не могли её за это осуждать, так как помнили, что она сыграла значимую роль в постройке города. Более того, её искренне жалели за трудную судьбу, поэтому то и дело одаряли непрошенными советами найти себе хорошего мужика, который и в быту поможет, и за воспитание неуправляемого сына возьмётся. В ответ Наталья неизменно заявляла, что не желает второй раз наступать на те же грабли, поэтому вопрос о замужестве для неё закрыт, а с сыном и хозяйством она справится сама. Наталья сдержала слово и до конца жизни игнорировала ухажёров, разочаровавшись в мужчинах после предательства мужа. Оставшись одна с маленьким сыном, она не разрешала себе быть слабой, работая в две смены на стройке и справляясь с накопившимися негативными эмоциями исключительно выпивкой.

— Почему она пила именно скипидар? — Жилину стало неловко, словно своим вопросом он ввергался в личное пространство друга.

— Не знаю, не спрашивал. Мне это казалось настолько естественным, что я не понимал, почему пить скипидар считается чем-то из ряда вон выходящим, — не закусывая, Катамаранов сделал большой глоток и даже не поморщился. — Может, раньше его просто было легче достать, чем водку? Или потому что у водки эффект слабее. Для меня водка после скипидара — чуть крепче воды. Как к нему пристрастился, так больше ничего другого пить не получается.

— А зачем ты вообще пьёшь, голубчик? Разве жизнь от этого легче становится?

— Не всё так просто, полковник. Сама по себе жизнь легче стать не может. Зато скипидар заметно повышает настроение и помогает проще смотреть на мир, — плеснув скипидара на дно второй кружки, Катамаранов разбавил его налитой из крана для полива огорода водой и пододвинул получившийся напиток к другу. — Попробуй и сам поймёшь.

Жилину не очень хотелось пробовать потенциально несъедобный продукт, но, подумав, что ему уже нечего терять в этой жизни, а значит, глупо бояться каких-либо побочных действий, он залпом выпил содержимое кружки и незамедлительно закрыл рот руками, чувствуя, что скипидар не хочет задерживаться в его организме. Спустя несколько минут жидкость более-менее улеглась в желудке и Жилин осмелился закусить её куском гриба, который, как оказалось, до сих пор хранил едкий болотный привкус. Конечно, Жилин не знал, да и не хотел знать, какова на вкус болотная вода, но теперь начал догадываться.

— Ну как? — с интересом спросил Катамаранов.

— Ужасно, голубчик, — выдохнул Жилин, взахлёб выпив кружку воды в попытке избавиться от тошнотворного послевкусия. — Как ты вообще этим питаешься?

— Наверное, я просто привык, — сдвинув каску, Катамаранов растерянно почесал затылок. — Извини, полковник. Я думал, это поможет тебе остаться на плаву. Вынырнуть из своего депрессивного болота.

— В таком случае ты напрасно потратил на меня свой драгоценный запас скипидара. Наверное, он только на тебя действует подобным образом, — так и не почувствовавший никаких положительных изменений в своём настроении Жилин с неодобрением покосился на бутылку.

— Может, попробуешь без разбавки? — настойчиво предложил Катамаранов.

— Не хочу. Устал я, голубчик, от всех этих бессмысленных экспериментов, — он подпёр рукой голову и прикрыл глаза. — С дачей я, можно считать, попрощался, значит, больше нет смысла тянуть время, — тихо, будто обращаясь к самому себе, произнёс Жилин.

— А обо мне ты не подумал, товарищ полковник? — в голосе Катамаранова звучало праведное возмущение. — Как я без тебя буду?

— Вот только не надо манипуляций, — Жилин повысил голос и сам же испугался, услышав себя со стороны. — Ты и без меня прекрасно проживёшь. К тому же у тебя, как ты сам неоднократно говорил, имеется сильный иммунитет ко всем неприятностям. А ещё лучше просто забудь, что в твоей жизни существовал полковник Жилин. Забудь и никогда не вспоминай. Будешь третировать какого-нибудь другого милиционера и продолжать радоваться жизни.

— Мне не нужен другой милиционер, — сняв каску, Катамаранов с громким стуком швырнул её на стол. — Другой милиционер не будет меня перед всем городом отмазывать и чаем поить. Любой, кроме тебя, просто посадит меня за пьянство и порчу имущества на пятнадцать суток, а может, и лет.

— Так не давай повода для наказаний. Я же много раз говорил, прекращай пить и начинай думать головой. Можешь даже в институт попробовать поступить, образование получить. Ты же не дурак, голубчик. Просто безответственный. И бессовестный. А ведь мог бы порядочным человеком стать.

В глубине души Жилин корил себя за резкий тон, но вместе с тем испытывал слабую надежду, что это поможет им окончательно разругаться и Катамаранов перестанет придумывать новые причины, которые могли бы заставить его отказаться от планов на жизнь. Или, правильнее будет сказать, на смерть. Но его ожиданиям было не суждено сбыться. В ответ Катамаранов лишь согласно кивнул:

— Ты прав, голубчик-мент, ты прав. Не вышло из меня ничего путного. Ничего я за свою жизнь не приобрёл и ничего после себя не оставлю. Ничему, кроме как здания сносить, да фуры разгружать, так и не научился. Только две радости у меня было — с тобой, товарищ полковник, время провести, да со зверями моими повозиться: лисами, ежами, барсуками, ондатрой. Но ты для меня важнее. Ты же один у меня остался. Из людей, — он бросил задумчивый взгляд на бутылку, но так и не стал подливать себе скипидар в опустевшую кружку. — Я не знаю, как тебе помочь, полковник. Но только я себе не прощу, если не смогу тебя спасти. Не переживу, если тебя не станет.

— Всё ты переживёшь, мой хороший, — устало пообещал Жилин. — Даже не сомневайся. Всё у тебя будет хо-ро-шо, — он мягко потрепал друга по плечу и виноватым голосом попросил: — Прости меня, голубчик.

— Ты что, прощаться со мной вздумал? Насовсем? — Жилину стало неловко от направленного на него полного укоризны взгляда.

— Тебе показалось, — Жилин отвернулся и, встав из-за стола, подхватил с пола так и не распакованный рюкзак. — Всё-таки, не стоило сюда ехать. Мне здесь даже ночевать не хочется.

— Как скажешь, полковник, — на удивление покладисто согласился Катамаранов. — Мы ещё можем успеть на последнюю электричку, если поторопимся,

Едва он произнёс эти слова, Жилин тут же с досадой подумал, что под покровом ночи мог бы тайком от Катамаранова покинуть дачный посёлок и легко затеряться в окружавших его бескрайних лесах и полях, чтобы пустить в ход острое лезвие и воплотить своё желание в реальность. В городе у него просто не будет возможности выйти из дома незаметно от Катамаранова. Жилин был уверен, что тот в любом случае увяжется за ним следом и тогда шансы на удачную реализацию задуманного будут равны нулю. Конечно, можно было собраться с силами и разрешить мучавшую его проблему и дома, например, запершись в ванной, но в минуты просветления Жилина терзала мысль о том, сколько забот причинит его остывшее тело ни в чём не повинным людям, которым придётся проводить экспертизу и заниматься похоронами. Новые жильцы, которым со временем отойдёт его квартира, тоже будут не в восторге, узнав, что в ней было совершено самоубийство. О том, какие эмоции будет испытывать Катамаранов, он даже боялся думать.

Для всех будет лучше, если он, Жилин, как и планировал вначале, расстанется с жизнью в каком-нибудь диком безлюдном месте, где его тело не смогут обнаружить, а перед этим оставит записку, чтобы его не искали. Жилин понимал, что от записки будет мало толку и его же собственные коллеги всё равно будут прочёсывать город, пытаясь напасть на его след. Значит, нужно будет хорошенько подумать над выбором места, где он похоронит себя собственными руками. И, как бы это абсурдно ни звучало, разработать план побега из собственной квартиры и попытаться ускользнуть из-под взора бдительного надзирателя в лице Катамаранова.

Перед отправлением на станцию Жилин ещё раз обошёл дом и участок. Уже не ради того, чтобы заставить себя ощутить прежние эмоции, а просто прощаясь. Он надеялся, что новые хозяева бережно отнесутся к месту, которое раньше так много для него значило, и не оставят огород пустовать без урожая. В последний раз окинув взглядом слившуюся с темнотой унылую чёрную землю, поросшую увядшими сорняками, он подошёл к терпеливо ждущему у калитки Катамаранову, который успел разложить остатки ужина на одной из грядок в надежде, что жареные подболотники придутся по вкусу каким-нибудь птицам или грызунам. Жилин защёлкнул замок и, решительно развернувшись, направился на станцию, ни разу не обернувшись в сторону оставленной дачи. Цель поездки была выполнена и теперь он чувствовал себя немного спокойнее.

***

На электричку они всё-таки не успели. Катамаранов предложил вернуться обратно на дачу и уехать в город уже утром.

— Если хочешь, возвращайся. Я дам тебе ключ, — Жилин сел на скамейку под навесом, всем своим видом показывая, что намерен ждать утреннюю электричку непосредственно на платформе. — Я же сказал, что не смогу там ночевать.

— Значит, остаёмся здесь, — подытожил Катамаранов и вытащил из сумки запечатанную бутылку скипидара. — Кстати, забыл сказать, у тебя, товарищ полковник, целая толпа поклонников нарисовалась. Пока ещё только в количестве двух человек, но всё впереди.

— Заканчивай, голубчик, со своим скипидаром, — проворчал Жилин, надевая под куртку дополнительный свитер, который весьма кстати положил в рюкзак перед поездкой. — Поклонники тебе уже какие-то мерещатся.

— Да при чём здесь мой скипидар? — отмахнулся тот. — Инженер вчера рассказывал, что его эти… волосатые соседи к нему на днях заявлялись. С вопросом, куда делся их добрый милицейский, и почему теперь к ним приходит какой-то упырь и орёт так, что у них барабанная установка резонирует. Ждут они тебя, полковник, как ондатра — первых бабочек.

— Может, с новым участковым они наконец-то научатся вести себя по-человечески? — Жилин даже немного растерялся от известия, что по нему, оказывается, скучают необузданные хамоватые рокеры.

— Сомневаюсь, — в голосе Катамаранова звучало откровенное веселье. — Инженер говорит, они совсем распоясались. Бунт устроили, не иначе. Пару дней назад их вообще чуть в отделение не забрали. Так что заканчивай хандрить, полковник. Ты людям нужен.

— Это просто единичный случай, — покачал головой Жилин, нащупывая в кармане упаковку лезвий. — Конечно, им хочется, чтобы я приходил, уговаривал их вести себя тише и уходил без составления протокола, а они продолжали шуметь, зная, что им ничего за это не будет. Я ведь Шершанского даже от армии отмазал. Ну какая ему армия? Его бы там просто довели до чего-нибудь… не очень хорошего. Белый билет ему выбил, хотя, наверное, не стоило.

— Стоило, полковник. Ты, считай, парню психику спас, а то и жизнь, причём сделал это безвозмездно и по собственной инициативе. Таких людей, как ты, надо чествовать и награждать медалями, — он отсалютовал бутылкой, — за спасение человечества.

— Да ладно тебе, Игорь, перестань, — смутившийся Жилин нервно хрустнул пальцами. — Это, скорее, очередное отклонение от закона, нежели героический поступок.

— Мы не о законе говорим, а о человечности, — возразил Катамаранов. — Соблюдать закон каждый дурак может, а вот с гуманизмом у человечества большие проблемы. Кто, как не ты, способен сделать наш мир лучше?

— Игорь, хороший мой, прекращай мне тут хвалебные оды петь, — от его слов Жилин испытывал мучительную неловкость. — В каком-то смысле я ничем не лучше самих преступников. Кому становится лучше от моей доброты? Я должен был заставить себя с самого начала работать по уставу, а не по велению сердца.

— Ты всё делаешь абсолютно правильно, полковник, — язык Катамаранова чуть заплетался от выпитого, но уверенности в его голосе было не занимать. — Своим нежеланием наказывать преступников по всей строгости закона ты показываешь им, что они имеют шанс жить, как порядочные люди: без воровства, пьянства и тому подобного.

— Показываю, только они всё равно не желают ничего менять в своей жизни. По-прежнему грабят, дерутся и даже убивают, — Жилин поморщился. — Вот и получается, что я занимаюсь бессмысленным бегом по кругу, словно клоун на цирковой арене. Меня даже преступники не боятся, поэтому и делают, что хотят.

— Вот смотри, полковник, — уставившись в темноту, которая простиралась за пределами освещаемой несколькими фонарями платформы, начал Катамаранов, — если к тебе в окно случайно залетает бабочка и покушается на стоящее на столе варенье, ты же не прибиваешь её кухонным полотенцем, а аккуратно выгоняешь в форточку, так? В итоге и бабочка жива, и варенье цело. И с преступниками такая же история. Ты просто решаешь проблемы, избегая насилия.

— Ну ты додумался, конечно, преступников с бабочками сравнивать, — фыркнул Жилин, при этом понимая, что в словах друга есть доля правды. — А потом эта отпущенная бабочка приведёт ко мне своих сородичей уничтожать варенье, и в итоге я только и буду делать, что выпроваживать их в форточку, а они — безнаказанно возвращаться обратно. По сути, это в точности отражает мою работу. Точнее, отражало, потому что больше я в этом цирке не участвую, — словно в подтверждение своих слов он снова пощупал карман, где лежали лезвия. Он решил больше не говорить другу напрямую, что скоро уйдёт из жизни, и ограничиться намёками на то, что собирается в отставку.

— Допустим, из десяти выгнанных тобой бабочек девять и вправду снова вернутся за вареньем, — невозмутимо продолжил Катамаранов, — но одна оставшаяся поймёт, что варенье ей не светит, и полетит собирать свою пыльцу или что там они ещё едят. Так и среди десяти преступников и хулиганов обязательно найдётся тот, кто решит исправиться после твоих внушений.

— И это мне говорит человек, которого я на протяжении стольких лет прошу и умоляю встать на путь исправления, — недоверчиво хмыкнул Жилин. — Уж если даже мой лучший друг не собирается становиться этой самой пресловутой десятой бабочкой, то про остальных нечего и думать.

— Я исправлюсь, товарищ полковник, — кажется, на памяти Жилина Катамаранов впервые произнёс эти слова. — Только для этого ты должен вернуться на службу. Как только ты при полном параде заступишь…

— Это исключено, — перебил его Жилин, резко помотав головой.

Он устал от этой поездки как в физическом плане, пройдя порядочное количество шагов после нескольких дней, проведённых практически без движения, так и в эмоциональном из-за напрасных попыток воскресить в себе былые чувства к даче. Вытянувшись на вокзальной скамейке, благо её длина позволяла, Жилин закрыл глаза и попытался нагнать на себя дремоту. По какой-то неведомой причине ему даже не было холодно, несмотря на прохладную осеннюю погоду. Но заснуть не получилось. Упаковка лезвий и сложенная в несколько раз записка ни на секунду не давали забыть о возложенной на них миссии и по ощущениям Жилина жгли карманы, требуя немедленно ими воспользоваться.

«Не сейчас. Не при Игоре» — словно мантру твердил Жилин, сжимая кулаки, чтобы не поддаться искушению.

— Ты спишь, полковник? — услышал он тихий голос друга, по-прежнему сидевшего рядом на скамейке.

— Нет, — ухватившись за возможность отвлечься от разъедающих мозг мыслей, Жилин не стал притворяться спящим.

— Я очень рад, что ты хотя бы начал со мной разговаривать. Значит, ты снова становишься самим собой, — в голосе Катамаранова звучал такой энтузиазм, что Жилину не захотелось его разочаровывать.

— Не знаю, — уклончиво ответил он и осторожно добавил: — я не могу гарантировать, что стану таким, как прежде.

— Ты в любом случае останешься моим другом, — пообещал Катамаранов. — Даже если надумаешь окончательно уйти из милиции.

— Спасибо, Игорь, — со вздохом прошептал Жилин, чувствуя, как тоскливо заныла сердечная мышца при мысли о том, что скоро он вновь окажется предателем и оставит лучшего друга в одиночестве.

Он так и не заснул до прибытия электрички, лёжа на жёсткой скамье и слушая стук собственного сердца. Жилину казалось странным, что оно продолжает функционировать и энергично качать кровь, тогда как он сам уже давно не чувствует себя живым. Сколько Жилин себя помнил, он всегда крайне негативно относился к самоубийствам и искренне недоумевал, как здоровый человек в расцвете лет может покончить с собой. Сейчас у него даже не было сил удивляться превратностям судьбы, вынудившим его оказаться по другую сторону баррикад.

Признав себя проигравшим в борьбе за честную жизнь, наполненную смыслом, Жилин понял, что теперь его существование до самой смерти будет состоять лишь из осколков прошлого, поток которых встал плотной стеной между ним и возможным будущим. Не в силах разрушить преграду, он медленно растворялся в своих воспоминаниях, изредка выныривая на поверхность, где тут же начинал задыхаться от осознания собственной бесполезности. Он никогда не считал себя сильным человеком, готовым вступать в бой за место в жизни, поэтому привык не бороться с обстоятельствами, а подстраиваться под них. Прожитую жизнь он теперь считал чем-то нелепым и постыдным, что хочется как можно скорее спрятать от человеческих глаз, и с нетерпением ждал возможности завершить её.

***

Оказавшись дома после дороги, проведённой в сонном забытьи, Жилин первым делом убрал обратно в ящик стола так и не пригодившуюся упаковку лезвий. Затем он принял холодный душ чтобы взбодриться и взялся за дело.

Разложив на столе карту города и окрестностей, Жилин бездумно водил по ней пальцем, обозначая возможные маршруты, конечной точкой которых неизменно становилось какое-нибудь глухое непроходимое место за городом, подходящее для роли его последнего пристанища. Ему с трудом удавалось сконцентрироваться на карте, потому что мысли метались в панике, наполняя голову полковника вызывающим чувство тошноты звоном. Он окончательно решил, что завтрашний день станет последним в его жизни. Жилин планировал рано утром, пока Катамаранов ещё будет спать, выйти из дома и, проехав несколько станций на электричке, сойти в незнакомой местности, чтобы оставить жизнь при помощи давно выбранного способа. Его не пугала боль, которую непременно причинит тонкое, как волос, лезвие. Жилин понимал, что за ней последует долгожданное избавление от беспросветной тьмы, которая уничтожила его жизнь намного раньше, чем бритва. Он не знал, сколько времени просидел за столом, невидящими глазами смотря на карту и пытаясь хотя бы примерно продумать завтрашний маршрут. Лишь появление Катамаранова, заглянувшего в комнату, чтобы сообщить о готовности обеда, заставило его выйти из транса.

— Обед? — озадаченно произнёс Жилин, с полнейшим непониманием смотря на друга. — Какой ещё обед, голубчик?

— Гречка с тушёнкой, — пояснил тот. — Ты нормально себя чувствуешь, полковник? — остановившись возле стола, он пристально вгляделся в лицо Жилина.

— Да, конечно, — чересчур быстро отрапортовал он и поднялся со стула, тут же отругав себя за поспешность, которая могла заставить его проницательного друга начать что-то подозревать.

— Всё ещё переживаешь из-за неудачной поездки? — в голосе Катамаранова звучало сочувствие. — Если захочешь, мы можем ещё раз съездить на дачу весной, когда весь твой гербарий зацветёт и ты сможешь насажать своих любимых кустов. Будешь снова возиться со всякими помидорами-огурцами, и всё станет на круги своя. Это наверняка тебе поможет.

— Не знаю. Наверное, — сквозь зубы бросил тот, не желая показывать даже полунамёком, что весна для него больше не наступит.

Чтобы не обижать друга, Жилин с величайшим трудом заставил себя съесть несколько ложек приготовленного им обеда. Катамаранов тем временем продолжал беспечно строить планы, предлагая на будущий год построить на дачном участке баню и обещая собственноручно заняться починкой забора. Жилину было невыносимо слушать его слова. Он вдруг подумал, что этот, казалось бы, банальный разговор Катамаранов в итоге запомнит на долгие годы. Может быть, он до самой смерти будет корить себя за то, что не сумел спасти лучшего друга от самоубийства. Жилин не хотел, чтобы тот считал себя виноватым, и вместе с этим понимал, что это в любом случае будет неизбежно, даже если он напишет ему длинное предсмертное письмо с объяснениями. После долгих размышлений он решил отказаться от написания писем, за исключением абстрактной записки с просьбой его не разыскивать, так как понимал, что сделает этим только больнее чувствительному инженеру и Катамаранову, реакция которого могла быть просто непредсказуемой.

До вечера Жилин бездумно пялился в потолок, не зная, чем себя занять, чтобы скоротать время до завтрашнего утра. Катамаранов снова возился на кухне и Жилин пытался абстрагироваться от наполняющих квартиру уютом сладких запахов, которые заставляли его горло сжиматься в болезненном спазме. Он пытался подобрать фразы, которые скажет лучшему другу, прощаясь с ним навсегда. Казалось, никаких слов бы не хватило, чтобы описать, как дорог для него Катамаранов. Пусть даже упивающийся скипидаром без продыху и относящийся к жизни абсолютно несерьёзно, тот всё равно никогда не мог заставить Жилина рассердиться по-настоящему. Отчитывая лучшего друга, в миллионный раз совершившего какую-нибудь глупость, он так или иначе давал ему понять, что в первую очередь беспокоится не о нарушении закона, а о его судьбе. Жилин готов был простить ему и порчу городского имущества, и неоплаченные счётчики, но боялся, что однажды у жителей города попросту лопнет терпение и они решат собственными руками наказать Катамаранова за его безалаберность. Того нисколько не пугала перспектива быть побитым и он только смеялся над предостережениями полковника, который грозился, что не станет его защищать от толпы разъярённых граждан. И всё-таки, Жилин надеялся, что эти предостережения хоть немного помогают сдерживать буйный характер друга и его тягу к разрушениям.

Напоследок Жилин хотел взять с него твёрдое обещание пересмотреть свои взгляды на жизнь и перестать выходить на работу в нетрезвом состоянии, хотя всё равно был уверен, что исполнено оно не будет. Более того, Жилин понимал, что после его смерти Катамаранов может, наплевав на закон и все нормы приличия вместе взятые, устроить в городе настоящий Армагеддон, к примеру, начав от горя и бессильной ярости сносить жилые здания. Он задавался вопросом, как оградить друга от возможных разрушительных действий, но ничего путного в голову не приходило. В конце концов Жилин попытался снять с себя ответственность и за город, и за лучшего друга при помощи мысли о том, что уже завтра ему не будет никакого дела ни до Катамаранова, ни до кого-либо ещё. Самовнушение не помогло и он ощутил прилив вины за ещё не совершённое самоубийство. Обвиняя себя в эгоизме, он мысленно просил прощения у лучшего друга, который останется без его поддержки и вечных покрывательств. Не выдержав нервного напряжения, Жилин пошёл на кухню, чтобы серьёзно с ним поговорить.

Он остановился в кухонном проёме, с щемящим чувством нежности смотря, как Катамаранов ловко вытаскивает из духовки чугунную сковороду с пирогом. Заметив присутствие друга, тот широко улыбнулся и, вытряхнув пирог на блюдо, признался:

— Увидел сегодня рецепт в газете. Дай, думаю, попробую испечь. Так что можешь меня поздравить с первым в жизни яблочным пирогом. Надеюсь, получилось неплохо.

— Я в этом не сомневаюсь, — Жилин отвернулся и закашлялся, чувствуя, как при мысли о скорой разлуке у него перехватило дыхание.

— Что с тобой, товарищ мент? — Катамаранов шагнул к другу и взял его за плечо, разворачивая к себе. — Может, тебя что-то беспокоит?

— Нет, — он покачал головой и замолчал, беря себя в руки. — Просто я хотел сказать, что волнуюсь за тебя. Пообещай мне не… не совершать недальновидных поступков. И больше не попадать в милицию.

— Постараюсь, полковник, но обещать не могу, — честно ответил Катамаранов. — К тому же, тебе без меня в милиции совсем скучно будет.

— Ну, как знаешь, — пробормотал он, понимая, что нет смысла начинать запланированный разговор. Катамаранов упорно продолжал верить, что тот вернётся на службу, и никакие слова не смогли бы его переубедить. — Ладно, голубчик, давай твой пирог пробовать.

Через силу он проглотил кусок пирога, даже не разобрав вкуса, после чего поблагодарил явно ожидающего похвалы Катамаранова, сказав, что этот пирог — один из лучших, что он когда-либо пробовал.

— К утру остынет — станет ещё вкуснее. Так в рецепте написано, — довольно кивнул тот и отпил из неизменной бутылки скипидара. — Может, сыграем в шашки?

— Нет, голубчик, я спать, — отказался Жилин, которому и так слишком тяжело давалась каждая минута, проведённая в компании друга. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не рассказать Катамаранову о своём плане и не начать вымаливать у него прощение за новое предательство. — Не выспался прошлой ночью.

— Ладно, тогда до завтра. Я с утра на стройке буду, к обеду вернусь, — Катамаранов аккуратно накрыл пирог кухонным полотенцем.

— До завтра, — испытывая острую ненависть к себе за заведомый обман, попрощался Жилин.

Он постелил постель и лёг, но так и не смог заснуть, каждые полчаса смотря на будильник и умоляя стрелки двигаться быстрее. В начале первого в комнату прокрался Катамаранов и устроился в кресле, перед этим сняв с головы и положив на пол свою каску, с которой практически никогда не расставался. Резко вскочив с постели, Жилин, словно движимый какой-то силой, метнулся к креслу и порывисто обхватил друга за плечи.

— Тебе кошмар, что ли, приснился, голубчик-мент? — Катамаранов встал и обнял его, крепко прижав к себе.

— Ага, — вновь соврал Жилин, вдыхая исходящий от него крепкий запах скипидара и хозяйственного мыла. — Прости меня, мой хороший.

— За что? — Катамаранов удивлённо хмыкнул и потрепал друга по спине. — Ты же не виноват, что тебе снятся кошмары. Надо будет у этого мага-чародея какую-нибудь успокоительную настойку для тебя попросить.

— Какого ещё чародея? — равнодушно спросил Жилин.

— Который ментов с того света возвращает. Как его, Гвидон, кажется?

— Кажется, — отстранившись, Жилин развернулся и лёг обратно в постель, где проворочался ещё пару часов, пока не провалился в сон, наполненный вязким, словно болотная трясина, ощущением ужаса.

***

Когда он проснулся, Катамаранов уже ушёл. Даже не смотря на часы, Жилин с нарастающей паникой понял, что проспал и проснулся не в семь утра, как планировал, а как минимум на три часа позже. Это значило, что он не успеет доехать до нужной станции и исполнить задуманное прежде, чем друг обнаружит его пропажу. Конечно, шансы, что Катамаранов сумеет вычислить его местонахождение и каким-то образом ему помешать, были ничтожно малы, но Жилин всё равно чувствовал себя выбитым из колеи. Он поспешно оделся и, кинувшись к столу, нашёл карандаш и лист бумаги, чтобы написать записку, скорее, адресованную даже не Катамаранову, а коллегам из милиции.

Несколько секунд он пытался сочинить хотя бы пару предложений, но мысли в голове путались, а будоражащий кровь адреналин призывал его как можно скорее выбежать из квартиры и не оглядываясь нестись в сторону станции. И он поддался этому призыву. Сунул в карман брюк запечатанные лезвия и поспешил ко входной двери. Обувшись, зашарил по стене, ища ключ. Вслух чертыхнулся. Даже удивительно, как легко он упустил тот факт, что Катамаранов, уходя, всегда уносит ключ с собой. Вне себя от досады он ударил кулаком в стену, даже не почувствовав боли. Внезапно Жилина перестали волновать чувства лучшего друга, который найдёт его остывшее тело. Такая мелочь, как запертая дверь, не заставит его отказаться от своих планов.

Прямо в уличной обуви Жилин зашёл в ванную. Он не стал закрываться на щеколду, чтобы вернувшемуся Катамаранову не пришлось выламывать дверь. Пару секунд бездумно посмотрел на выращенную из кармана упаковку с лезвиями. Дрожащими непослушными пальцами открыл плоский картонный коробок и подцепил ногтем верхнее лезвие, завёрнутое в тонкую бумагу. Жилин вспомнил, что вскрывать вены лучше в горячей воде. Прикрыв дверь, он подождал, пока ванна наполнится кипятком до середины. Опустился перед ней на колени и закатал рукава. Сияющее в свете электрической лампочки лезвие расплывалось у него перед глазами. Кровь шумела в ушах, заглушая тихий плеск воды и наполняя голову тяжестью. Повернув левую руку ладонью вверх, он занёс над ней бритву и замер, давая себе пару мгновений, чтобы попрощаться с этим миром. Затем примерился к чётко просматривающейся на запястье бледно-голубой вене и закрыл глаза.

Собравшись с силами, он надавил лезвием на кожу и тут же выронил его в воду, содрогнувшись от оглушающего хлопка распахнутой двери. Из-за непрекращающегося звона в голове Жилин не слышал, что именно кричал ему вернувшийся с работы раньше обещанного Катамаранов. Судя по всему, его речь состояла сплошь из непечатных выражений, но Жилину было уже всё равно. Теперь у него в груди царила абсолютная пустота. Спасение от смерти не вызвало у него ни радости, ни огорчения, ни возмущения. Он никак не отреагировал, когда Катамаранов перетащил его безвольное тело на кухню и усадил на стул. Вспыхивающие перед глазами красные пятна не давали Жилину увидеть, что происходит вокруг, но вскоре он почувствовал вкус водки, насильно влитой ему в рот. Звон в ушах уменьшился и Жилин услышал, что друг его о чем-то спрашивает, но не мог разобрать ни слова.

Судя по усилившемуся в месте пореза жжению, Катамаранов решил обработать водкой и его. Жилин машинально отметил, что, скорее всего, лезвие лишь слегка оцарапало кожу и этого никак не хватит, чтобы умереть от потери крови. Овладевшее им равнодушие не давало понять, злится ли он на друга, явившегося в самый неподходящий момент, или же наоборот испытывает благодарность. Он не знал, что чувствует, пребывая в состоянии абсолютной прострации и не реагируя на голос Катамаранова, который продолжал что-то говорить на повышенных тонах. В груди разрасталась чёрная дыра, готовая вырваться наружу и поглотить его целиком. Закрыв глаза, Жилин поддался ей, и окружающий мир сжался до размеров крошечной точки, а затем исчез совсем.

***

Почувствовав резкий запах скипидара, Жилин поморщился и приоткрыл глаза. Всё вокруг казалось смазанным и первые секунды он не мог понять, где находится и что с ним произошло. Скосив глаза в сторону, он с трудом сфокусировал взгляд на расплывающемся лице Катамаранова, который подносил к его носу бутылку скипидара. Оказалось, что они сидят на стволе поваленного дерева, и Жилин не знал, следует ли этому удивляться.

— Ты как, полковник? — словно откуда-то издалека услышал он голос друга.

Жилин потёр глаза, словно пытаясь заставить их показывать более чёткое изображение, и огляделся. Размытые силуэты деревьев дали понять, что они находятся в лесу. Отстранённо удивившись тому, что не чувствует холода, Жилин перевёл взгляд на себя и увидел, что одет в тёплое пальто, хотя даже не помнил, как надевал верхнюю одежду. Он вообще не помнил, как вышел из дома и добрался до лесной поляны. Словно вспышки, в его голове проносились отрывочные воспоминания: выскальзывающее из пальцев бритвенное лезвие, шершавые ладони Катамаранова, хлопающие его по щекам, обжигающая горло водка. Поняв, что ему так и не удалось покончить с собой, Жилин ощутил лишь пустоту, в которой растворились все возможные чувства. Ему казалось, что он больше никогда не сможет ни радоваться, ни грустить, ни вообще испытывать какие-либо эмоции, будь они положительными или отрицательными. Он даже не знал, что сказать лучшему другу, чья рука лежала у него на спине, помогая держать равновесие и не давая соскользнуть на землю.

Ему на колени опустилось что-то большое и тёплое. Опустив глаза, Жилин увидел с любопытством тянущуюся к нему длинным чёрным носом лису, устроившуюся на подоле его пальто.

— Погладь, не бойся, — Катамаранов взял его руку и положил прямо на рыжий мех.

Как только ладонь Жилина коснулась густой лисьей шубы, царившая у него в груди пустота сконцентрировалась в болезненный сгусток. Боль была настолько сильной, что он со стоном схватился свободной рукой за сердце. Лиса, которой пришлось терпеть не самое ласковое обращение ненароком сжавших её мех пальцев, тихо тявкнула, но осталась сидеть на месте. Катамаранов достал из кармана какой-то пузырёк и влил его содержимое в рот Жилина, который даже не успел этому воспротивиться. Удивительно, но это оказался не скипидар и даже не водка. Незнакомая жидкость оставила после себя лёгкий вяжущий привкус, но спирта явно не содержала. Буквально через несколько секунд боль отступила, как и мутная пелена перед глазами, и Жилин наконец смог рассмотреть и растущие вокруг деревья, и замершую у него на коленях лису, и выражающее крайнюю степень беспокойства лицо Катамаранова.

— Это я у Гвидона сегодня взял. Настойку. Он сказал, неделю попьешь — и будешь как новенький, — объяснил тот, поймав вопросительный взгляд Жилина. — Ещё обругал меня за то, что я раньше к нему не пришёл, раз тебе так худо было.

— А зачем ты меня в лес-то притащил, голубчик? — Жилин огляделся по сторонам, машинально поглаживая лису.

— Растерялся я, полковник. Запаниковал, можно сказать, — признался Катамаранов. — Вижу — лежишь ты, в себя не приходишь, ни на что не реагируешь. Вот и решил, что тебе на свежий воздух нужно. А в лесу как раз самый что ни на есть наисвежайший воздух и есть. Хорошо, я сегодня бульдозер со стройки угн… одолжил. На нём твою полковничью тушку и довёз. Не помнишь, как мы ехали?

— Нет, — нахмурившись, Жилин засучил рукав. — Это, — он кивнул на тянущуюся вдоль запястья красную царапину, — последнее, что я помню.

Он нехотя подумал, что стоило бы извиниться перед другом, который наверняка потерял немало нервных клеток, когда обнаружил его в шаге от гибели, но не мог себя заставить открыть рот и произнести даже самые простые слова извинения, которые, впрочем, всё равно ни капли не умалят его вину. Вместо этого Жилин продолжал молча перебирать пальцами лисью шубу, переключив всё внимание на её обладательницу, которая пригрелась у него на коленях. Внезапно он почувствовал едва уловимое тепло, затрепетавшее в районе груди. Разгораясь всё жарче, оно заполнило грудную клетку до упора и застывший от изумления Жилин боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть давно забытое ощущение, которое, как ему казалось, утеряно навсегда.

— Игорь, — севшим голосом позвал он, — хороший мой…

— Что? — встрепенулся Катамаранов, которого испугала странная интонация друга. — Не молчи, полковник, что случилось?

— Кажется, я снова могу чувствовать, — словно не веря самому себе, прошептал Жилин. — Здесь, — он прижал к груди кулак, — вдруг стало так... тепло...

— Наконец-то, — Катамаранов стиснул его в объятьях. — Голубчик мой мент, ты даже не представляешь, как я рад.

Жилину казалось, что он одновременно испытывает всю палитру чувств: и чистое, как первый снег, счастье, и чёрную, словно грозовая туча, тоску, и напоминающее потускневшие осенние листья раскаяние, и вспыхнувшую жарким огнём любовь. Эмоции хаотично перекатывались у него в груди, словно разноцветные шарики, и он при всём желании не мог направить их в нужное русло. Опьянённый творившимся внутри хаосом, он не замечал ничего вокруг. Немного придя в себя, Жилин обнаружил, что лиса пропала, а он сам полулежит в объятиях Катамаранова, который настойчиво просил:

— Полковник, только не вырубайся снова, слышишь?

— Интересно, это благодаря гвидоновой настойке или лисе? — задумчиво спросил Жилин, быстрым жестом вытерев повлажневшие глаза.

— Без понятия, — Катамаранов дотронулся до его лба и с тревогой заглянул в глаза: — как ты себя чувствуешь?

— Нормально всё, голубчик, — впервые за последние дни Жилин был честен со своим лучшим другом. Бушевавшая у него внутри эмоциональная буря улеглась, оставив на поверхности тихое умиротворение. — А лиса куда делась?

— Убежала. Лисица — она зверь вольный, долго с людьми общаться не приучена. К тому же она к тебе ещё не привыкла. Вот познакомитесь поближе, тогда позволит подольше себя погладить, — Катамаранов помог ему подняться и крепко взял за локоть. — А пока пойдём домой, полковник.

Пока они шли до припаркованного около леса бульдозера, Жилин мысленно репетировал извинения, которые собирался принести другу. Забравшись в тёплую кабину, он с видимым трудом начал:

— Игорь, голубчик, я понимаю, что в данной ситуации просить прощения бессмысленно, потому что я, так сказать, поступил, игнорируя все морально-этические нормы…

— Я тоже виноват, — перебил его Катамаранов, поворачивая ключ зажигания. — Если бы я вовремя обратился за помощью к тому же Гвидону, ничего этого бы не случилось.

— Тогда давай больше никогда не вспоминать о моём… о произошедшем. Попробуем просто жить дальше, как будто ничего и не было. Кстати, если хочешь, можешь и дальше ночевать у меня. Раскладушку тебе купим. На кресле же спать не очень удобно. Наверное, — он выжидающе посмотрел на Катамаранова и понял, что не хочет, чтобы тот отказался от предложения.

Даже пребывая в своих мыслях и практически не обращая внимания на окружающую обстановку, Жилин чувствовал, что с тех пор, как старый друг стал жить вместе с ним, квартира неуловимо преобразилась. Казалось, присутствие Катамаранова стало недостающим пазлом, позволившим ей обрести по-настоящему домашнюю атмосферу, возвращая полковника в те далёкие времена, когда он жил здесь с родителями и вечера не были наполнены тоскливым одиночеством.

— Я и на кресле привык, — коротко ответил Катамаранов, подтверждая своё согласие пожить у Жилина, чем заставил его сердце затрепетать от вновь обретённого чувства радости.

Как только Катамаранов припарковал бульдозер около дома, Жилин выпрыгнул из кабины и стремительными шагами направился к стоявшим неподалёку мусорным контейнерам, на ходу вытаскивая из кармана предсмертную записку, истёртую до такого состояния, что написанный карандашом текст было невозможно разобрать. Тщательно смятый и скатанный в шарик лист бумаги полетел на дно контейнера, принеся Жилину немного уверенности в завтрашнем дне.

— Чтобы сегодня же вернул бульдозер обратно, понял? — подойдя к ожидавшему у подъезда другу, строго сказал он.

— А если не верну? — усмехнулся тот с задорным блеском в глазах.

— Тогда буду вынужден посадить тебя на пятнашечку, дорогой мой, — Жилин улыбнулся в усы, осознавая, насколько ему приятно вновь произносить эти слова. — По всей строгости.

— Полковник! — восторженный вопль Катамаранова огласил тихий двор, словно сирена. — Да хоть на пятнашечку, хоть на десяточку, хоть на соточку сажай! Я только рад буду!

— Игорь, тише, ну что ты как бешеный, честное слово, — пытаясь призвать его к порядку, Жилин грозно нахмурил брови. — Завтра у меня как раз отпуск кончается, как только выйду из него — первым же делом тебя за решётку и отправлю за нарушение общественного порядка.

— Отправляй, полковник, можешь даже не дожидаться завтрашнего дня, — великодушно разрешил тот, распахивая дверь подъезда.

— Нет уж, голубчик, дождусь. Дождусь — а потом лично приведу тебя в милицию, — поднявшись на свой этаж, пообещал Жилин.

— Буду ждать с нетерпением, товарищ мент, — встав по стойке смирно, Катамаранов приставил руку к каске.

— Всё уже, хватит. Прошу на выход. На вход, то есть, — Жилин кивнул на дверь. — Открывай, голубчик. Ты же единственный ключ прикарманил. Надо будет дубликат сделать, что ли.

— Сделаем, полковник. Всё, что нужно сделаем, — он повернул ключ в замке и открыл заскрипевшую дверь. — И забор на даче починим. Дверь тоже хорошо бы поменять. Или хотя бы смазать.

— Только не сейчас, — Жилин устало потёр лоб. — Давай я посплю часика два-три, а потом будем строить планы.

— Может, чаю с пирогом? — кивнул в сторону кухни Катамаранов.

— Хорошо, но позже, — скинув ботинки и пальто, он прошёл в комнату.

События сегодняшнего дня вылились в сильнейшую физическую и эмоциональную усталость, поэтому организм Жилина требовал немедленной перезагрузки. У него хватило сил только на то, чтобы дойти до кушетки и упасть на неё. Впереди его по-прежнему ждала долгая борьба с самим собой, но теперь он чувствовал в себе силы продолжить её, а не сдаться в самый решающий момент. Неизвестно, сможет ли он однажды принять себя таким, какой он есть: чересчур мягким по отношению к преступникам, избегающим всевозможных конфликтов и порой порочащим честь мундира ради благих дел, но он знал, что будет пытаться сделать это. И постарается окончательно выбраться из топкого болота разрушительных мыслей, чуть было не засосавшего его с головой. Тем более, рядом с ним находится верный друг, всегда готовый оказать поддержку. Только сейчас Жилин по-настоящему осознал, что Катамаранов не только спас его от казавшейся такой желанной смерти, но и помог снова обрести эмоции, отсутствие которых и подтолкнуло его к решению оборвать жизнь.

— Спасибо тебе, Игорь. За всё, — заплетающимся языком произнёс он, борясь с дремотой.

— Спи, полковник. Отдыхай, — Катамаранов, закончивший расставлять на столе полученные от Гвидона склянки, взял с кресла плед и укрыл друга. — Теперь всё будет хорошо. Ты мне веришь?

— Да, — абсолютно искренне ответил тот и закрыл глаза.

Катамаранов легко коснулся губами его щеки и прошептал:

Только ты живи, полковник.

Береги себя, мой мент.

— Не мент, а сотрудник милиции, — сонно пробормотал Жилин и заснул крепким спокойным сном.