Полынь-трава

На стене висела кабанья голова. Лютик таращился на ее искусственные глаза, которые отражали рыжими искрами огонь, тлеющий в камине. Казалось, ехидно глядящая из-под надломившейся потолочной балки клыкастая морда знала что-то о грядущем, но не спешила делиться своими мыслями, продолжая недвижимо смотреть на барда. Пахло жаренным мясом, пылью, остывающим камнем с деревенской площади, немытым телом и… полынью. Шум таверны убаюкивал после долгой дороги, поэтому он встрепенулся, стоило Геральту положить тяжелую руку ему на плечо.

      – Девки натаскают воды, поднимайся.

      Со временем все превратности путешествий с ведьмаком стали обыденностью, которая нередко находила отражение в песнях, что Лютик продолжал петь в тавернах и кабаках. Мало когда ему доводилось видеть тех чудовищ, чья кровь часто пачкала одежду Геральта, вживую. Ведьмак не брал его с собой на охоту, предпочитая отправляться выполнять заказ затемно, пока Лютик крепко спал в их наскоро разбитом лагере или очередной таверне, где все посетители были на одно лицо. Вечер ведьмак предпочитал скрасить выпивкой, Лютик – очередной балладой или милой беседой с дочерью трактирщика, который наутро норовил выбить из барда всю охоту до чужих дочек кочергой, из-за чего Геральту приходилось собираться спешнее и больше платить за ночлег.

      Поэтому Лютик винил частично себя за то, что случилось накануне ночью.

***

      Они планировали передохнуть в этой деревушке, где обитали, среди прочих, шахтеры, которые трудились неподалеку в глубине горы. Но хозяин харчевни отказался дать им ночлег, хоть посетителей почти не было. Геральт, совершенно не желавший узнавать причины такого поведения у красноносого потного мужика, молча поднялся после ужина и повел Плотву к небольшой поляне, что была за полем, у деревни. Разморенный вином Лютик отстал от ведьмака; он шел неспешно, наслаждаясь прохладой вечера, и что-то мычал себе под нос.

      – Он вас заночевать не пустил, потому как сын его в шахте намедни сгинул, – услышал Лютик хриплый женский голос.

      Бард замедлил шаг и обернулся к седой старухе, которая сидела на старом пне у покосившегося забора.

      – Вы это мне? – вечерние сумерки уродовали морщинистое лицо собеседницы, оттеняя резче ее морщины и создавая впечатление, будто уставшие, глубоко посаженные глаза глядели на Лютика из двух бездонных колодцев.

      – Тебе, кому ж еще. Стал бы Яцек оставлять незнамо откуда пришедших мужиков в трактире, когда старшого сына нет рядом. Ты б еще больше на дочку его заглядывался, он бы вам и пожрать не дал, – она усмехнулась, отчего ряд ее гнилых зубов, блестящих от слюны, обнажился.

      – Велика потеря – спать в этом крысятнике, – фыркнул Лютик, прибавляя шаг. Старуха пугала его.

      – Велики потери случаются и из-за меньшего, – услышал он удаляющийся голос. От кислого трактирного вина мутило.

      Искры от костра поднимались к ночному небу и гасли. Вдалеке слышалось пение ночной птицы. Бренчание на лютне растворялось в близком стрекоте сверчков и треске дров; было уютно, как никогда.

      – И ладно, что мы сегодня спим не под крышей. Небо чистое, не холодно, да и каменюк на этой поляне нет, все лучше, чем в том гадюшнике, – не отрываясь от лютни, нарушил молчание Лютик.

      – Странное место. Здешнее спокойствие будто обманчиво, – в привычно краткой манере откликнулся Геральт.

      – Отчего же?

      – Не заметил? Совсем молодняка нет в деревне, одни старики да старухи, а уже вечер.

      Лютик пожал плечами. Недавняя беседа всплыла в его голове.

      – Да ладно тебе, вон в таверне была барышня, может у них тут все по домам вечерами привыкли отдыхать.

      – Барышня-то может и была, да только вид у нее больно испуганный был.

      Поднявший глаза от лютни на Геральта Лютик заметил его насупленные брови и беспокойный взгляд.

      – Да будет, не каждый день видит девка ведьмаков, вот и испугалась, – он не стал упоминать про разговор со старой каргой.

      Геральт только хмыкнул, продолжая расчесывать фырчащую Плотву.

      Костер погас, замолкли сверчки. Звезды плыли по небу привычным ходом. Лютику не спалось, словно растревожили злосчастная старуха и задумчивый Геральт его, привычные ко всему жуткому, мысли. Раньше, когда сражения с чудищами занимали голову, его вело вдохновение: сочиненные о ведьмаке баллады чернильной вязью ложившиеся на пергамент сулили своим исполнением денежки от любящих страшные байки горожан и селян. Теперь же, в ночной тишине, пускай и рядом с ведьмаком, образы чудовищных созданий пугали его.

      Лютик повернулся на спину, пытаясь успокоить колотящееся сердце. До смрадности пахло полынью, отчего голова начинала кружиться. В деревне запах стоял не такой резкий, но тоже ощущался, а здесь же, где нехворощь рос в обилии, он словно душил, особенно когда сон шел мимо.

      Лютику вдруг показалось, что он услышал треск сучьев. Он приподнялся на локтях: Плотва дремала, опустив голову, широкая спина Геральта, укрытая плащом, темнела неподалеку. Треск повторился отчётливее, отчего лошадь открыла глаза и шумно вздохнула. Лютику не хотелось будить Геральта, словно он впервые ночевал под открытым небом, пугаясь каждого шороха. Порой ночные звери подходили близко к их обиталищу, прерывая сон, но сейчас из-за деревьев тянуло чем-то темным и опасным.

      Лютик спешно подполз к ведьмаку и прикоснулся к его лопатке. Он ощущал мерное неглубокое дыхание под ладонью, но решился прервать сон товарища, слегка потормошив того.

      – Лютик?.. – со сна голос ведьмака был хриплый.

      – Геральт, кажется я слышал какой-то треск, будто кто-то ходит вокруг нас. Плотва проснулась.

      Ведьмак скинул с себя плащ и протер глаза. Дыхание его стало глубже и медленнее, он заозирался по сторонам. Уже ближе послышался треск, и Геральт вскочил на ноги. А дальнейшее Лютик предпочел бы увидеть в кошмарном сне, но никак не наяву, каждой частицей своего тела ощущая ужас присутствия тварей.

***

      Пустив Лютика к бадье с горячей водой вперед себя, Геральт устало ворошил содержимое своей торбы. Раны тянули, но было терпимо. Почуяв чужое присутствие за своей спиной, он обернулся. На расстоянии нескольких шагов от него стоял Лютик.

      – Иди мыться, я потом.

      Ответа не последовало. Он вгляделся в лицо барда, не выражавшее ни единой эмоции, кроме залегшего на дно глаз ужаса от пережитого.

      – Лютик, – несколько шагов и он держит его за загривок, словно бард собрался в беспамятстве падать на спину, – все кончилось. Все в порядке.

      – Нет, – тот машет головой из стороны в сторону, не сбрасывая геральтовой руки, – если бы я не глазел на дочь трактирщика, мы бы заночевали под крышей; если бы я сказал тебе о той старухе, ты бы сообразил и не обзавелся новыми шрамами, если бы…

      Его голос дрожит и клокочет в глотке. Перед глазами – гнильцы, которые окружают их, смердят, мерзко кряхтят, словно давятся собственным разлагающимся языком. Движения Геральта со сна поразительно четкие, свист меча во тьме спасителен, но чудовища выползают из тени деревьев. Лютик соображает и кричит Геральту, что гнильцы могли пожрать шахтеров, у которых что-то стряслось в глубине той горы и сам понимает – они в опасной близости от входа в шахты. А это могло значить одно – если близко кормились эти твари, значит их там предостаточно.

      Твари оттеснили их к оврагу, несколько их сородичей так и остались у остывшего костра извергать вонь и смрад, уже мертвые.

      – Не поворачивайся к ним спиной! – кричит невдалеке, отбиваясь, Геральт.

      Лютик, стоящий пятками на земляном краю темнеющего яра, продолжает вглядываться перед собой, ища ведьмака. Коря себя за беспомощность, он сопит, вдыхая смрад вперемешку с запахом полыни. Когда одна из тварей, обойдя своих собратьев, бросится к Лютику, тот упрется руками в раздутую мерзкую голову, чувствуя, как забивается под ногти гнилая серая кожа. Он оттолкнет чудище от себя и покатится кубарем вниз, ощущая, как больно ударяются ребра о толстые корни деревьев. В рот набьется земля, пожухлая от воды трава и гнилые листья, но горечью на языке осядет нехворощь – он начнет отплевываться, пытаясь подняться на четвереньки и тут же почувствует, как гнилец, завидев открытую спину, напрыгнет на него. Лязг его разлагающейся пасти, острые обломки ребер, торчащие из груди, отвратительный запах, который не позволял лишний раз вдохнуть – Лютику обреченно подумалось, что более мерзотной предсмертной сцены сложно было и придумать. Крик будто замерз в глотке у барда, он пытался сдержать тварь, ощущая, как парализующий ужас сковывает его движения.

      Геральт подоспевает вовремя, сначала ударом ноги сбрасывая с Лютика смердящее существо, а после добивает его мечом. Когда гнилец затихает, Геральт бросается к товарищу.

      – Ты в порядке? Он тебя не укусил? Не подрал? – Геральт терпеливо осматривает молчащего Лютика, который не отрывает взгляд от темноты за спиной ведьмака. – Лютик!

      – Лютик, – негромко прерывает его припадок ведьмак. Тьма яра исчезает, вокруг только дрожащее пламя свечей, и спину греет пар, идущий от бадьи с горячей водой.

      Бард начинает молча раздеваться, роняя одежду себе под ноги. Геральт хмурится, но не отрывает от него встревоженного взгляда. Он боялся, что друга накроет, пока шли они сюда, оставив позади ту шахтерскую деревушку. Но оказалось, лучше бы он выплеснул все свои тревоги и переживания там, чем держал пережитое в себе и теперь взорвался здесь, как гнилец от малой искры.

      Лютик опускается в бадью, и трет мокрыми ладонями лицо. Трет долго, пока щеки не становятся красными, а мокрые волосы не прилипают ко лбу. Останавливается он лишь тогда, когда Геральт одной рукой за запястья отрывает его ладони от лица.

      – Как ты живешь, зная, что возможно какая-то смрадная тварь будет последним, что ты увидишь? – совершенно безэмоционально спрашивает Лютик.

      – Ко всему можно привыкнуть, – ведьмака совершенно не смущает нагота друга.

      Совершенно не смущает то, что тот, выпрастывая руки из его несильной хватки, прикасается горячими влажными руками к его шее и тянет к себе.

      Рукав рваной окровавленной рубахи Геральта тяжелеет от воды в бадье – он оперся на нее, чтобы не рухнуть на барда, который жмется лицом к его шее, жарко и рвано дышит в ключицу.

      – Кажется то, что ты привык к этому, страшнее самих чудовищ, – он чувствует, как в такт словам Лютик мажет губами по обнаженной коже.

      Лютика ведет. От горячей воды, от пережитого ужаса, от близости к Геральту. Он чувствует, как ведьмак, не вынимая руки из бадьи, на которую оперся, второй рукой сгребает волосы Лютика на затылке и мучительно медленно прикасается своими губами к его губам. Сначала это прикосновение – от давления губы начинают болеть, а после Геральт раскрывает напряженным языком губы Лютика, широко проходится по его зубам. Бард в беспамятстве раскрывает рот, натыкается своим языком на язык ведьмака. Тот горячий, отдает металлом и травяными настойками. Лютик хнычет, прижимаясь горячим телом плотнее. Геральт наконец вытаскивает руку из бадьи, прихватывая за поясницу Лютика и одним слитным движением вытаскивая его из воды. Тот, влажный, горячий и обнаженный, оседает на его коленях, прижимаясь спиной к деревянной стенке бадьи. Та больно втесняется ему в лопатки, но Лютик словно не чувствует ничего, кроме напряженных ладоней на пояснице и горячего рта, который пьет его пережитый ужас, горечью полыни осевший на языке и небе.

      Раны Геральта сочатся сукровицей, его движения слегка заторможены, но по-прежнему уверенны. Они касаются друг друга как отроки, с желанием быстро сбросить зудящее напряжение. Лютик – полностью обнаженный, Геральт – так и не снявший рваной рубахи, лишь позволивший распустить завязки на своих штанах. На его коленях Лютик ерзает, мычит, упрямо закрыв глаза, под которыми вскипают непрошенные слезы. Ведьмак, сжимающий несильно оба их члена, в мерном темпе ведет то вверх, то вниз. Он слегка сбивается, когда ощущения поглощают его полностью, чувствуя, как костерными искрами рассыпается напряжение. Продолжая вести рукой теперь только по члену Лютика, он кружит пальцем у самой головки, чуть сильнее сжимая ладонь, когда скользит вниз. Он притрагивается к животу барда, чувствуя, как каменеют под рукой мышцы, пальцы на ногах его поджимаются и отчаянный гортанный стон наконец прерывает жалобное мычание. Лютик пытается отдышаться, сжав Геральта в мучительно слабеющих объятиях. Геральт ведет носом по его ключице и выше, чувствуя, как скоро бьется жилка на его шее.

      Лютик утыкается лицом в волосы Геральта – они не пахнут гнильцами, только потом, травой и чем-то, присущим только самому ведьмаку.

      Запах полыни исчез. Рядом, в бадье, остывала вода.