Чонин просыпается. С трудом, словно он выплывает со дна водоема. Возможно того самого, в котором он утонул прошлой ночью.

— Просыпайся, — недовольно шипит кто-то, пока Ян хмурится, с трудом раскрывая глаза, чувствуя себя, если честно, словно он вновь в больнице. Голова тяжелая, а тело ломит. Возможно, мысль о том, чтобы утром отлежаться, вместо тренировки от Со была не такой уж и плохой.

— Успокойся, он вчера утонул.

— Это разве теперь причина, чтобы получать еще один нагоняй от Персиваля?

— По-моему, мы получим от него, если этот новенький пойдет с нами.

В чужом голосе Ян слышит упрек и твердость, которая его будит окончательно. Он хватается за этот бас, словно утопающий за спасательный круг, открывая глаза и садясь. Голова чуть ноет, а в легких, слава богу, наконец не чувствуется воды. Но ее, при этом, явно не хватает его же собственному горлу.

Спорящие до этого Ли с Ханом, замирают, словно пойманные на месте преступления школьники.

— И вам доброе утро, — хрипло выдыхает он, на что первым реагирует Феликс. Отходит ближе к тумбе, а после протягивает ему стакан воды, пока Хан лишь хмурится. Кажется, импровизированная мамочка с папочкой не могли решить, можно ли дважды умершему ребенку прогулять занятия даже один раз или нет. И разбудили из-за этого же того самого мертвеца, что вопрос решился сам по себе. Если может встать, значит обязан впахивать. Пусть Ян, впервые за долгое время, и предпочел бы просто поспать.

Он чувствует на плечах и ребрах неприятное, тягучее и холодящее прикосновение знакомой ему апатии. Он не хочет к ней возвращаться, пытаясь прогнать это ощущение парой крупных глотков воды. Помогает, к его собственному удивлению.

— Кто ты такой?

Все же не выдерживает Джисон, делая шаг, настроенный явно не самым лучшим образом. Стоит ли сказать, что вероятней всего, отборочные пройдут они все? Ну, кроме, одного человека? Или оставить это как сюрприз? В любом случае, Чонин щурится, те выводы, что он смог сделать на основе пары записей чужих тренировок и сухих данных, были куда лучше и приятней, чем чужой характер, который парень сейчас ему демонстрирует. Возможно, он поторопился с выводами о том, подходит ли парень в агенты.

— Аен Ян. Вроде бы мы вчера знакомились… Чан?

— Хан. Хан Джисон. Или ты с водой выкашлял еще и свои мозги?

Парень рычит, явно пытаясь быть более страшным, нежели был на самом деле. Особенно для Чонина.

— Джисон, — вновь подает голос Феликс, недовольно посмотрев на парня, складывая руки на груди. — Имей совесть, если чувства такта у тебя нет.

— Не тебе меня учить, Феликс. Не забывай, что я твой Хен.

— У нас разница всего пара часов, а теперь, будь добр, завались.

Хан недовольно щурится, переводя взгляд с одного на второго и обратно, а после фыркает, разворачиваясь на пятках.

— Помяни мое слово, не к добру тут появление этого…. Этого. И если не хочешь принимать с утра ледяной душ, советую поторопиться.

— Вали уже со своими советами, Хан.

Ян не может не улыбнуться,пока Джисон уходит. Только сейчас Чонин слышит шум воды. Кажется, перед завтраком все решили освежиться, пока есть такая возможность. В следующий раз такая роскошь как душ ждет их только вечером. Перед обедом не будет даже времени на это. Лишь, максимум, сменить одежду.

— Он больше угрожает, нежели действует. Я Ли Феликс, рад знакомству.

— Взаимно, Феликс.

Он кивает, а после выдыхает, отдавая пустой стакан в руки парня, вставая и мыча. Тело ноет, что душ звучит как самое подходящее решение. Ему нужно напомнить телу, что нельзя расслабляться.

— Возьми сразу одежду. Все остальное есть в душевых, — басит Ли рядом, после указывая в ту сторону, куда только что ушел Хан. Замечательно, не иначе. Пусть он и познакомился с агентами вчера вечером, но… Оценить их физические данные в живую так же важно, как и изучить сухие данные. — И если у тебя будут любые вопросы, обращайся. Я буду рад помочь.

Чонин кивает, внимательно рассматривая парня, который улыбается. Мягко, напоминая закатное солнце. Он чувствует, что тому есть, что скрывать, но… Кому здесь нечего?

— Можно вопрос?

— Разве не должно быть наоборот?

— Кто тебя привел? Чья рекомендация?

Чонин удивленно моргает, явно, не ожидая подобного вопроса. Ему врать? Или же говорить правду? Остался ли здесь кандидат Хенджина? Или нет? Шестеренки в голове крутятся слишком быстро, что пара звеньев проскальзывают, а он не успевает решить окончательно.

— Артур… И Ланселот. 

— Правда? Тогда у вас есть что-то общее с Крисом.

— Крисом?

— Баном. Крупный такой. Он тоже кандидат Ланселота.

Чонин кивает, невольно сглатывая. Он слышит, как в мозгу начинает выть сирена. Кажется, он ошибся. Нужно было говорить только про Минхо. Не, называя, правда, его старого позывного. Иначе будет слишком много ненужных вопросов.

— Я был одним из вариантов. Наверное, этот Крис лучше чем я. Так что, я больше кандидат Артура, — говорит он пока они с Ли подходят к душевым. Он чувствует тепло, которое исходит даже через прикрытую дверь. Несколько душей, если он правильно помнит, четыре, которые им придется использовать по очереди. — А ты?

— Гавейн. Он… Почти что спас меня, — Ян задумчиво смотрит на него. Он слышит в чужом голосе благодарность, даже не особо скрытую. Он не слышал от Минхо ничего подобного, но, вроде бы, Хенджин упоминал что-то похожее. Или он рассказывал о том, как сам попал в агентство? — И нужно подождать, душей чуть меньше, нежели нас. Если ты, конечно, не против мыться с кем-то другим.

Чонин кивает, задумчиво рассматривая частично запотевшую дверь, взвешивая все за и против. Но решение принять… Достаточно просто. 

Он снимает футболку, сразу же бросая ее в корзину с кучей чужой одежды, когда дверь открывается и из нее выходит Джексон. В одном полотенце на бедрах, смеясь над какой-то шуткой, которую услышал в душевой от остальных

— О, Аен, ты вовремя! — Он улыбается, подходя ближе, пока Чонин спокойно продолжает раздеваться. Возможно, даже слишком спокойно. — А то еще немного и горячая закончится! Феликс, сочувствую!

Ли фыркает, отходя в сторону, складывая руки на груди.

— Может, пойдем вместе? Хотя бы не придется мыться в ледяной воде, — предлагает Чонин, внимательно посмотрев на темноволосого парня, на что тот чуть мотает головой.

— Все в порядке. Не люблю мыться с кем-то.

Это, если честно, не обьясняет почти ничего, но Ян не спорит, бросая в корзину штаны с бельем и носками, а после спокойно заходит в душевую, прикрывая за собой дверь.

Он чувствует духоту в душевой, сразу же, позволяя себе пару мгновений на проморгаться, а после присматривается.

Кристофер мылит голову, щурясь, чтобы шампунь не попал в глаза. Он достаточно крупный, а на накаченных мышцах красиво бликует свет. Если честно, то ему вспоминается статуя какого-то греческого бога, или это был атлет, из музея, куда его как-то водил Хенджин. Да, Чан вполне похож. Мускулистый, высокий, приятный… Его задница притягивает взгляд, что на месте Хвана он бы затащил его в постель. С другой стороны… Тот,  вполне возможно, так и сделал. Не Чонину говорить о том, что это не правильно.

Напротив Чана стоит Сынмин. Он худой, похожий на тростник, не столько тощий, сколько… Высушенный. Остервенело трет мочалкой собственное тело, поднимая голову, когда чувствует, что его рассматривают. Ян склоняет голову в бок и делает вид, что просто осматривается, идя дальше.

Хан, с которым недавно ругался Феликс, просто стоит под теплой водой, подставляя лицо воде. Из-за этого его медового оттенка кожа выглядит еще темней, но… Это все равно красиво. Особенно когда взгляд скользит по накачанным рукам, после стекая на достаточно тонкую талию. Кажется, на месте Хван Хенджина, он бы трахнул каждого из здесь присутствующих. Себя в том числе. Он тихо смеется, вставая под свободный душ и включая воду. Прохладную. Нет смысла мыться в слишком горячей, да и Феликсу было бы неплохо оставить хоть немного тепла.

Не сказать, что он много о ком заботился, но на добро, которым Ли был не обязан вообще разбрасываться, учитывая при каких обстоятельствах Ян здесь оказался, хотелось ответить чем-то подобным. И сейчас это самое простое, что он может сделать.

Он прикрывает глаза, позволяя воде намочить себя, а после отходит, наливая на руку шампунь и принимаясь мылить волосы. Мышцы ноют, почти требуя горячего. Им нужно расслабиться после ночного стресса. Ян даже почти уверен, что у него что-то свело, перед тем как он отключился. Но он игнорирует это, намыливая голову, не собираясь делать воду теплее хоть на градус.

Как и то, что его тоже начинают рассматривать. Внимательно, почти препарируя, что он все же подергивает плечом, словно пытаясь избавиться от этого. Даже хорошо, что его кожа сейчас выглядит лучше, чем была после того случая. Он хмурится, прикусывая губу.

Не вспоминать. Воспоминания о том дне никогда не несли с собой ничего приятного. И он не хочет нарушать традицию — не вспоминать.

Он сосредотачивается на чужом взгляде. Тяжелом, изучающем, откровенно справшивающем, что же Ян может, пока он массирует кожу головы. И это успокаивает, пусть с шампунем с волос утекает и часть розового, что ему так упорно создавали в салоне. Подумать только. И все это для конспирации, пусть даже никто из кандидатов и не знает его. Никто из них не знает кто такой Ян Чонин. Да даже называть вместо своего имени сокращение, которое он придумал под надзором Хвана не обязательно. Но это привычно. Чонина никто не знает, как и Аена.

Он выдыхает, прикрывая глаза, спокойно приступая к телу, когда из душевой выходят люди. Это позволяет расслабиться. Судя по звукам, остались только он и Хан. То, что Феликс так и не заходит настораживает, но дает некоторые догадки. Либо дело в самих людях, либо в их количестве, либо… В том, что они могут увидеть. И если первое со вторым и кажется маловероятным, то последнее… Да, кажется, он знает, в чем причина.

— Не задерживайся. Никто ждать тебя на тренировке не будет, подснежник.

— Как скажешь, Джисон.

Чонин щурится, спокойно растирая себя мочалкой, выдерживая достаточно тяжелый взгляд Хана, прежде чем он отворачивается. Он прав. Никто не будет его ждать, а значит… Нужно постараться. Причем так, словно он молодой кандидат, а не действующий агент. Но, учитывая как ноет тело, это будет, вероятней всего, не так и сложно.

Ян выдыхает, потягиваясь и недовольно щурясь. Ему даже не особо и пришлось изображать, что он плох почти во всем. Даже невероятно, как мастерски он запнулся о собственную же ногу и упал, что после, когда Со оглашал результаты тренировки, он задержал на нем достаточно… Выразительный взгляд. Ну, оно и не удивительно. Конечно же у него было все лицо в крови из-за того, как он удачно упал.

— Умойся, пока есть время до ужина, — фыркает Чан, достаточно внимательно посмотрев на Чонина. После того как он упал, к нему почти тут же подскочил Феликс с Джексоном, и, что даже немного удивительно, Чан. И он моргает, несколько долгих мгновений пялясь на австралийца, пока тот протягивает ему руку. Он не знает, что именно им всем высказал Со, но, кажется, мысль о взаимопомощи была одной из главных во всей этой тираде.

— Конечно, — лишь фыркает Ян, направляясь к душевым. Он же не мог бы этого сообразить сам. Он устал, словно не занимался пару лет, а последняя его миссия была в прошлом десятилетии. Или все дело в том, что произошло накануне? Если бы он знал, что именно Со планирует сделать. Или это была идея не Чанбина? В любом случае, он бы…

Он бы не сделал ничего. В чем-то они правы. Этим мелким, пусть все они и старше, пора прививать мысль, что они будут командой. Даже если они сейчас этого и не знают.

Он подходит к раковине и включает холодную воду, поднимая голову, рассматривая себя в зеркале. Розовый стал менее равномерным, словно клубничное мороженное размазали по слою лаваша, после добавив сметаны, разбавляя цвет лишь сильнее. Или чего-то подобного. Под глазами залегли пока еще легкие, но круги, свидетельствующие о недосыпе. После же лицо покрыто кровью. Темной, уже свернувшейся, покрывающей его лицо ровной коркой. И его  это бесит. Он наклоняется, принимаясь стирать с лица свернувшуюся кровь, трогая нос и… Он выдыхает, недовольно прищурившись, когда из носа вновь начинает лить. Он фыркает, пытаясь умыться, подносит к лицу воду, видя, как она после лишь окрашивается кровавым разводами, из-за чего он невольно морщится.

Он чувствует запах крови. Чувствует это удушающий металл, из-за чего он зажмуривается на мгновение, судорожно сглатывая. Ему не нравится этот запах. Ему не нравится кровь. Ему не нравится, когда это его кровь.

Он судорожно сглатывает, а после замирает, чувствуя, как начинают дрожать руки. Вкус крови оседает где-то на корне языка, пока она стекает по горлу, оседая где-то в желудке.

Его тошнит, пока он отшатывается от зеркала, натыкаясь на дверь в душевые. Он знает, какая кровь на вкус, но ему противно это знание. Он проводит рукой по лицу, размазывая кровь по лицу лишь сильнее, пока его начинает трясти.

Он не хочет вспоминать, но стоит ему опустить взгляд на собственные руки и. Он видит куда больше крови, чем успело вытечь из его носа. Он моргает.

В его руках столовый нож, больше красивый, нежели функциональный, что чтобы разрезать им хотя бы какой-то кусок мяса,нужно приложить усилие. И каждый раз, когда он помогал нарезать что-нибудь, он тупился лишь сильнее, по ощущениям.

Он моргает вновь, пытаясь вздохнуть, пока сердце бьется. Кажется, впервые за многие годы оно бьется так быстро и сильно. Это почти больно, что ему хочется вытащить его из собственной грудной клетки. Разбить зеркало, взять осколок и вскрыть грудную клетку, пусть с костями так просто и не получится. С костьми… Всегда сложно.

Он не осознает, что всхлипывает, вцепляясь в собственную футболку, на которую и так уже капает кровь с лица. Она не станет грязнее.

Чонин вновь моргает, видя перед собой чье-то размытое лицо. У него нет ничего, словно кто-то смазал с гипса все черты, по которым можно было бы узнать человека. Просто овал, со светлыми волосами, которому… Он улыбается. И тот тоже. Он знает это. Они часто улыбались.

Тот говорил, что ему нравится, как Ян улыбается. Нравится, каким очаровательным он выглядит из-за этого.

— Готов? А то твоя мама нас уже заждалась, — звуки доносятся сквозь пелену, а чужой голос еще и искажется. Словно несколько раз пережеванная пленка. Он не уверен, что узнал бы голос, если бы услышал его. Даже если бы он звучал нормально. Или дело в том, что он настолько не хочет помнить, как именно тот звучал? Но сердце все равно сжимается, продолжая биться словно пойманая птаха о прутья клетки. Заточенное в ребрах, что оно сломает быстрее, себя или их?

Людей, если так подумать, достаточно просто просто ломать. Даже слишком. Он знает это слишком хорошо. Если так подумать, то он убил уже стольких… Этого ли для него могли хотеть родители?

Он моргает вновь и сглатывает. Его мать рассуждает о том, что у них еще есть время для того, чтобы решить, куда они хотят поступать, пусть Ян и говорит, что ему,может быть, стоит пойти в учителя?

— Милый, в прошлый раз ты говорил, что хочешь быть священником.

А после комнату наполняет писк. Бесплатные симкарты… Звучит очень заманчиво. Было бы глупо не попробовать.

Он вздрагивает, когда слышит, как чья-то обувь стучит по плитке. Он слышит, что кто-то подходит, что-то говорит, но перед глазами пелена, а слова похожи на шум. Почти как волны. Они разбиваются о скалы, а после упрямо накатывают вновь. Ян моргает, на мгновение даже почти рассматривая стоящего перед ним человека, но. Волны накатывают вновь.

Он вновь видит свои руки. Кровавые. В них нож, который тут же выпадает. Это все похоже на какую-то игру. Только. Он покрыт чужой кровью, пока рядом кто-то булькает. Чонин поворачивает голову и застывает. Руки, как впрочем, все тело, дрожит. А в паре мест достаточно сильно болит. Но сердце бьется пойманной птицей, почти кричит, пока он смотрит.

У его мамы очень красивое лицо. И даже сейчас, когда ее волосы спутаны и лежат вокруг головы грязным ореолом, а из шеи, как и из раны на груди, течет кровь, оно все еще красивое. Кто-то говорил, что красотой он пошел в нее, когда его братья были больше похожи на отца.

В голове шумит. Это кровь стучит в ушах? Или же его собственный крик, который пытается заглушить Чан, прижимая его к себе? Он не понимает. Но видит на парне пятна крови. Он убил его? Он убил и его?

— Тише, я рядом. Ты в порядке. Тише, Аен. Я рядом.

Чонин слышит, но не понимает, пока из груди рвется новый крик.

Он видит брата. Младшего. Он всегда был юрким и веселым. Сейчас же его голову за волосы держат, пока тело лежит на полу. Странное. В нем множество следов, из которых, местами, все еще сочится кровь. Разве в человеке так много крови? Откуда в таком маленьком теле может быть столько крови?!

Он переводит взгляд с головы, на чужое лицо без деталей. Он видит, что на нем кровь, хочет уже спросить, в порядке ли он. Мозг, наверное, не до конца осознает происходящее. Это же все сон. Так? Или просто бред.

— Как думаешь, в твоей крови было бы приятно искупаться?

— Что?

Он вновь слышит писк, который раздражает. Он бесит. И из-за него болит голова. Даже сильнее, чем что-либо в его теле. Ему кажется, что она раскалывается. Хоть еще немного двинь ей и она развалится на тысячу кусочков, которые будет не собрать.

Он не хочет, чтобы его собирали. Никогда. На сколько эгоистичное желание, чтобы врачи не успели его спасти?

— Дыши, пожалуйста. Аен, дыши! Давай, вместе со мной.

На него набрасывают что-то. Он в пледе? Зачем? Он пытается спросить это, уже открывая рот, когда чувствует, что задыхается. Вновь. Только в этот раз нет никакой воды вокруг. Почему ее нет? Он же тонул в воде. Так?

Он чувствует чужие руки, теплые, почти непозволительно горячие. Еще немного и сожгут. Ожог точно останется. Большой, точно уродливый. А ведь Хван так старался, когда договаривался с лучшим врачом. Интересно, на сколько будет проблемой убрать новые шрамы, даже если они и будут похожи на чьи-то ладони. Пусть он даже и не уверен, кому они принадлежат. Голос похож на голос Феликса, но. Можно ли доверять собственному разуму?

Он вновь моргает. Все залито кровью, а от ее запаха тошнит. И вкуса, когда она стекает по горлу. Или его тошнит из-за чего-то другого?

— Тише, Чонин… Я все исправлю, не волнуйся, — чужой голос дрожит. Как и руки, которые останавливаются на полпути. Они все еще держат нож, который теперь торчит из живота Яна, но…Он торчит странно, словно его только что проворачивали. И боль, которая начинает расползаться, словно подтверждает это. В глазах темнеет, пока он чувствует, как с шеи тоже исчезает рука. Что произошло? И…

— Тише, это все уже прошло. Тише, Аен.

Он слышит собственный всхлип. Словно со стороны, пока его держат. Его прижимают к чьей-то груди, а в волосах он чувствует чужие пальцы. Они короткие. И достаточно аккуратные. Но они все равно в его волосах, путаются, пока гладят и пытаются успокоиться. И, по ощущениям, последняя волна, он чувствует, самая мощная. Он чувствует, что вновь тонет и задыхается. Вновь. И не только в воде, пусть он и чувствует что кто-то его держит. Словно пытаясь удержать. Не дать утонуть. Но зачем?

Когда он открыл глаза, то все вновь пищало вокруг. И от писка болит как голова, так и что-то внутри. Вокруг все отвратительно белое, а сам он чувствует себя так, словно его перемололи в мясорубке, а после наспех собрали обратно. Чего-то не хватает. Но он не понимает чего. Человек без лица, словно чувствует, заходит в палату. Он не видит чужих губ, но точно знает, что тот улыбается. Когда-то его улыбка казалась Чонину красивой. Даже очень.

Он не помнит большую часть разговора. Она похожа на белый шум, шипит и пузырится, словно сгорающая пленка. И все это не имеет значения. Ничто не имеет значения, пока его сердце не загнивает.

От одной фразы, которую он помнит слишком хорошо.

— Знаешь, если мы действительно так похожи, любимый… То… Ответь мне. Тебе же понравилось убивать ее? Тебе понравилось чувствовать как жизнь покидает ее тело? Мы же похожи и в этом, милый?

Ему кажется, что в тот самый момент его сердце умерло. Он отказывается признавать, что пережил тот злополучный день. Он умер. Пусть даже сейчас и дышит.

— Нет. Нет. Нет! Нетнетнетнет! Я не такой!

Он кричит, дергаясь в чужих руках, когда его сжимают лишь сильней, не давая выбраться. Сил нет, пусть он и кричит во всю глотку. Наверное, он пожалеет об этом. Как и о том, что слезы не прекращают катиться по лицу, пока его трясет. И, кажется тошнит, но он не уверен. Как и не уверен, что не задыхается, пока его сердце пытается пробить грудную клетку. Он даже готов помочь. Он не хочет видеть. Не хочет помнить. Не хочет…

— Аен, слушай меня, пожалуйста. Все позади. Аен.

Он рыдает, пока его прижимают к груди, мягко гладя по голове, словно ребенка. В последний раз, его так гладила бабушка. Еще раньше мама, но.

На мгновение его лицо ломается, словно стремясь обнажить, что же оно скрывает под собой. Кости и гниль. Чернильную смоль и трупный смрад, в котором копошатся кучи мух. Как быстро они сбегут, когда увидят, какой же он на самом деле?

— Тише. Все будет хорошо. Мы рядом. Я и Крис рядом. Ты не один, Аен.

Чужой голос обволакивает, пока Феликс, это точно он, устраивается удобней, помогая прижаться к Чану. Тот сидит и молчит, кажется, за голос тут больше отвечает Ли, а он…

Бан держит, тычется носом в макушку, словно щенок, и прижимает к себе. Позволяет уткнуться в грудь, иногда пытается что-то напевать, пусть это и не помогает почти, но…

Ян невольно расслабляется. Вот так, между Ли и Баном он чувствует себя… Безопасно.

Не как с Чанбином, когда тот прячет в своих руках, продолжая в итоге что-то делать, не как с Хенджином, когда он обвивается вокруг, переплетаясь конечностями, скорее просто обездвиживая, не как с Минхо, который сжимает так, словно может удушить. Нет. Он чувствует что-то… Другое. Словно…

Он вновь всхлипывает, пока Феликс обнимает его, чуть придавливая, словно пытаясь спрятать от всех, укутывая в плед сильнее. Когда они вообще его притащили?

— Все будет хорошо. Ты не такой, Аен. Ты можешь нам доверять.

Нет. Не может. Об этом кричит подсознание, об этом воет сердце, об этом скулит разум. Он не может доверять. Он уже доверял. И оба раза закончились тем, что он не хочет ошибаться в третий раз. Он не может доверять. Не им. Ни кому-то еще. Только себе.

Феликс на мгновение исчезает, на что Чонин невольно напрягается, пока Чан прижимает его голову к себе, а Ли тихо смеется. Он ерошит его волосы, отходит и говорит что-то в комнату. Голова ноет, что Ян не вслушивается в смысл слов, больше сосредоточенный на том, как его прижимает к себе Чан, словно большого плюшевого медведя. Он мурчит какой-то отдаленный мотив, чуть покачиваясь. Он даже не понимает, откуда знает его, лишь вздрагивая, когда возвращается Феликс. Он садится рядом, укладывая ноги Яна поверх своих, а после.

Чонин моргает, непонимающе замирая, чувствуя, как чужая голова прижимается к его груди, пока руки сжимают его талию.

— Мы все еще здесь, Аен. И не уйдем. Все в порядке. Расслабься. Ты будешь в порядке.

Чонин фыркает, но не сопротивляется, когда Чан кладет его голову себе на плечо. Поза странная и не самая удобная. После все будет болеть.

— Не думай, малец. Тебе нужен отдых.

— На ужин, кстати, была курочка. Я попросил парней принести нам немного.

— Надеюсь, они не забудут и про воду.

Феликс тихо смеется, чуть потираясь головой, словно кошка. Он сжимает ладони Чонина, прижимая их к своей собственной груди, и это по-странному успокаивает. Он чувствует, как бьется чужое сердце, слышит, как дышит Крис, пока тот опять что-то начинает мурчать под нос. Что-то легкое и ненавязчивое. И вместе с бархатом, которым окутывает голос Феликса… Это успокаивает. Пусть после всего произошедшего он и чувствует себя выжатым.

— Мы не просим тебя рассказывать, но, мы здесь, чтобы помочь тебе. Ты не один, Аен. Обещаю. Больше ты не один.

Чонин фыркает, не отвечая ничего. От того, как улыбается Ли, внутри скребут кошки. Они словно перерывают пепел, который в нем остался, чтобы закопать свои экскременты. Или же чей-то труп. Возможно самого Яна. Чонин прикрывает глаза, чтобы не видеть эту улыбку. Кто-то, кто уже так улыбался, умер. Из-за него. И с его же помощью. Будет ли так же с ними? Станет ли он виной их гибели? Он не знает. Но когда кто-то из парней приносит перекусить и просто кучу воды. Чонин почти засыпает, согретый и убаюканный парой кандидатов. Его заставляют выпить воды. Помогают умыться, стараясь, чтобы кровь не пошла вновь. А после дают уснуть. Все так же в переплетении рук и ног, в чужом тепле и эфемерной безопасности. Привыкать к ней опасно, но… Сейчас у него нет сил, чтобы ей сопротивляться.

Телефон, что лежит на тумбочке, пиликает. Он встает, пересаживая кролика на стол, встает и смотрит, что же ему написали. Сообщение короткое и, достаточно емкое. И, о боги, как же они этого ждали.

“Плотину прорвало”