Они замерли. На мгновение воцарилась тишина, но её быстро сменил пронизывающий до костей вой. Тварь была уже близка, ощущала биение сердец двух охотников. А небо затянулось тьмой и возвысилась на нём багряная луна, алые лучи пуская по заснеженному полю.

Обанай выругался, и вдруг на плече своём ощутил ладонь. Он посмотрел на Юкико, в её усталые глаза и понял что дальше, она идти не в силах.

— Прошу тебя, давай без самоотверженности.

— Я устала, и больше не могу…идти.

Вой приближался и птицы испуганно взметнулись ввысь. Обанай снова выругался, и закинув раненую Юкико на плечо, стремительно ринулся вперёд. Затылком он ощущал дыхание смерти и всё существо его опустилось в пятки. Всего мгновение, секунда и жизнь его будет кончена. Тогда и Юкико ожидает кончина: тварь растерзает её, полакомиться плотью.

«Не бывать тому!» — Пообещал Обанай и выхватив клинок нанёс удар наотмашь.

Ноги демона подкосил точный удар охотника, и снег стал алым от крови, Он протяжно завыл, но жертв его уже и след простыл.

***

В подвале было темно. Холодный ветер пробирал до костей. Запищала крыса, и убежала в сторону, как только на пол рухнули тела. Юкико завыла. Обанай поспешил прикрыть ей рот, а после вскочил и запер люк. Его ладонь юркнула за пазуху, и мгновение спустя запахло веточками глицинии.

Стало тихо, лишь ветер продолжал завывать, стуча по окнам заброшенной хижины.

Обанай опустился рядом с Юкико, и поймал её, холодную как снег, ладонь.

— Померла?

— Не дождёшься. — Сардонически ответила Юкико и на губах обоих мелькнула улыбка. — Но мне холодно, мне так холодно.

— Будет больно, — пообещал Обанай. — Но мне необходимо ощупать твою рану.

И он принялся расстегивать жилет, бережно и аккуратно, будто бы каждая пуговка скрепляла жизнь Юкико. Обанай дотронулся до разреза, влажного и тёплого, прошёлся вдоль от левого бока до бедра.

— Я остановлю кровотечение.

— Порвёшь свой чудесный хаори? — В голосе Юкико прозвучала усмешка, но Обанай будто бы не услышал её. — Неужели ты снимаешь свои бинты? Наверняка мне это чудится.

— Замолчишь ли ты наконец?

Обанай и правда снял бинты, обнажая нижнюю часть лица. В мгновение он ощутил себя беспомощным, словно нагим перед всем миром. И мир взирал на него сверху вниз, как на жалкую букашку, тыкал пальцем, глумясь и издеваясь. Но он отвернулся от этого мира, от всех наваждений беспокоящих воспаленный мозг.

Бинт лёг на рану, и Юкико сжала губы мучительно замычав.

— Вот и всё. Мы остановим кровь.

— Холодно, так холодно…

— Что же ты, хаори моё забрать решила?

Но Юкико не ответила, и голова её поникла. Обанай прислонился к раненой, закутывая её в своё хаори. Его ладонь сжали ледяные пальцы, и девичье тело прильнуло к плечу. А с плеча сполз Кабурамару, и бросился на надоедливую крысу, скрутившись вокруг её маленького тельца. Так и демон скрутился вокруг охотников, бродя по окрестностям. Стоит им покинуть подвал, и тварь, где бы она ни была, почует запах крови.

И снова послышался вой, пронзительный и дикий, он вещал о предстоящих зверствах. Он будто бы говорил: «Я найду вас и ничто меня не остановит. Вы, грязные маленькие крыски, можете прятаться в своих норках, но не сбежите от меня.».

— Юкико. — Ответом ему было молчание. — Юкико!..

— Я умираю.

— Глупости.

— Я ничего не вижу.

— Здесь темно.

— Мне холодно.

— На улице зима.

— Почему ты упорствуешь? Признай же, что я растану под утренними лучами.

— И что мне делать, — через несколько мгновений молчания, произнёс Обанай. — если ты умрёшь? Кто будет доставать меня, кто будет ухаживать, когда я заболею? Думаешь от меня можно так просто избавиться?

Пальцы Юкико сильнее сжали ладонь Обаная, и каким-то шестым чувством, он ощутил смиренную улыбку на её устах. Этой улыбкой, она будто бы извинялась, словно говорила: «Увы, мне не суждено.» А он обнимал её согревая, и дыхание его на щеках, шептало обратное, твердило: «суждено.»

— Я ведь даже не потрогал твоё лицо. Так и не узнал, как ты выглядишь.

— А ты что же, не трогал меня, тогда, ночью?

— Нет, мне было слишком неловко.

— Тогда сделай это сейчас, сделай, пока во мне ещё теплится крохи жизни.

Он положил ладонь на её щёку, и слёзы капельками росы заструились по его пальцам. Обанай гладил лицо Юкико, чудесное в лучах утреннего солнца, но такое пугающее во мраке подвала. Вдруг ему подумалось, что это их последняя встреча и сердце его предательски сжалось.

— Вот ты какая, Юкико. — Наконец сказал он и девичьи пальцы, положил на свой подбородок. — А теперь ощути каков я.

— Я что же, не знаю каков ты? Ах, твои губы, вот ты о чём. Да, да я чувствую. Они намного нежнее, чем я думала.

— Так ты думала о них?

— Иногда. Мне было любопытно каковы твои губы, когда ты улыбаешься.

— Я покажу тебе их, когда мы выберемся отсюда.

Юкико не ответила, и пальцы её опустились. Обанай крепче сжал девичью ладонь, но она не могла ответить тем же — сил осталось совсем немного, самую малость, но эту малость она решила использовать до конца.

— У меня нет столько времени Обанай.

— Не смей так говорить, дурья ты башка.

— Поэтому пусть это произойдёт сейчас. Ну же, наклони голову, ублажи моё последнее желание.

Обанай хотел возразить, но понимал насколько ничтожна его ложь. «Нет, — сказал он себе, лгать ей я не стану», — и приник лбом к её виску, ощущая теплое дыхание на губах. Ещё никогда ему не доводилось испытывать ничего подобного, горького, но в то же время воодушевляющего чувства, поднимающего на высоты. Это был первый поцелуй и для Юкико, поцелуй смоченный кровью, со вкусом железа, неуклюжий, но от этого не менее чуткий.

— Приятно. — Заключила Юкико, после чего опустила голову на плечо Обаная и больше не вымолвила ни слова.

Как горячи

твои ладони милый!

Зарделись щёки

доверчивым румянцем

от нежного касанья рук…

Некоторое время всё было спокойно, но вдруг наверху послышался вой и тяжёлые удары сотрясли потолок. Демон. Ненасытный и охочий до плоти, он угрожающе рычал не смея прикоснуться к глицинии. И Обанай понял, что время их истекло. Луна требовала крови, внимание своё приковывая к людским душонкам.

— Спасибо. Спасибо за всё. — Вымолвил он, напоследок прикасаясь губами к холодному девичьему лбу. — Я скоро вернусь.

Это была ложь. Он лгал себе выхватывая ничирин, взбираясь по лестнице и встречаясь лицом к лицу с демоном, тварью на голову выше, с крепкими мускулами и звериным оскалом деформированных клыков. Лик его был укрыт белёсыми волосами, тело покрыто толстым слоем шерсти.

Обанай взмахнул клинком оставляя линию на полу, и твёрдым голосом заявил:

— Ты, грязный выродок, не переступишь эту черту. Ты не переступишь её!

И они сошлись в бою, со всей яростью и злобой на какую только были способны.

***

В комнате повисло молчание. Присутствующие, созванные по важному делу столбы, направили свои взоры на бамбуковую корзину. Её крышка была снята, а изнутри выглядывал девичий лик, блестя аметистовыми блюдцами глаз.

— Убьём её и делу конец. — Предложил Обанай и ладонь его опустилась на эфес меча.

— Не позволю! — Крикнул названный Танджиро, и метнулся к корзине.

«Герой он или дурак? — Размышлял Обанай в тот вечер. — Этот малодушный сосунок, наивно полагающий, что в логове волков найдётся место для овцы. Впрочем, учитывая тупость Кочо, принятую за радушие, всё может быть.»

Собрание завершилось в двенадцатом часу ночи. Девочку-демона было решено оставить в живых, что крайне сильно взволновало Обаная. Он тщетно приводил доводы, призывал товарищей к здравому смыслу, но они остались глухи к его словам.

И даже после собрания, когда Обанай проводил Мицури до гостевой комнаты, он всё ещё кипел от негодования, в самых ярких красках описывая тот ужас, что непременно наступить если не решить эту проблему сейчас.

— Она нас всех убьёт. — Грозно говорил он. — Вот увидишь, Мицури, не пройдёт и двух часов, нам придётся лишить её головы.

— Не говори такие страшные вещи! — Ответила Мицури, и будто бы в протест толкнула друга локтём. — Неужели это зрелище оставило тебя равнодушным?

— Равнодушным? Напротив! Я предлагал…

— …убить её. Да, я помню, ты приводил очень веские доводы, и сказал за один вечер больше слов чем говоришь обычно за неделю. Но Обанай, разве ты не видел, как Танджиро волнуется, как он готов на всё, чтобы защитить свою маленькую сестричку.

— Демона.

— Сестричку. — Настаивала Мицури.

Они добрались до нужной комнаты. Мицури открыла дверь, и застыв на пороге, обернулась к Обанаю. Её слова, сказанные в тот вечер, тот упрёк в тоне, запомнились ему особенно сильно. и помнит он их по сей день:

— Обанай, Танджиро нечего терять кроме сестры. Он готов защищать её до конца, и нет ничего что помешало бы ему это сделать. Он слабый, но решимость придаст ему сил, и мне страшно подумать на что Танджиро пойдёт ради Незуко, какие страдания претерпет ради её безопасности. Я запрещаю тебе даже подходить к ним, понял меня? Запрещаю, ибо этим вечером мы, все мы, протянули соломинки отчаявшимся людям, и если хоть одна соломинка треснет, этих бедных ребят ожидает смерть. И что самое страшное, Танджиро ни на секунду не задумается, ни на секунду не задрожит и будет защищать свой, как ты выразился «навозный дом», до последнего вздоха. Когда-нибудь, возможно, ты поймёшь что такое защищать любимого, и тогда ты вернёшься мыслями в этот вечер, в этот момент и вспомнишь мои слова.

***

И он понял это лишь сейчас, когда нёсся на противника очертя голову с единственной мыслью: не дать ему добраться до Юкико. Он не мог отступить, не мог уйти в сторону, увернуться от удара, только идти вперёд во имя той, что сейчас лежит в подвале.

Это был не самый сильный демон на его памяти, но разожрался кровушкой он знатно, а потому сил у него было достаточно. Кроме того это был вполне умный индивид, чьё восприятия мира, как и охотничий инстинкт были хорошо развиты. Они уже сражались с ним в лесной чаще, и проиграли, но сейчас бой идёт в ограниченном пространстве, а это даёт надежду на победу.

Зазвучал ничирин и дрогнул Обанай. От удара он отступил назад и грязная ступня демона перешагнула начерченную черту. Посыпались удары. Один, второй, третий. Охотник принимал каждый из них, то клинком, то телом и каждая атака виделась ему последней. Ему бы сосредоточиться, нормализовать дыхание, но демон не давал ни шанса, всё наступал и наступал.

Лилась кровь. Звенел ничирин. И демон заливисто хохотал, предвкушая лёгкую добычу. Но Обанай стоял стеной, растерзанный, залитый кровью, он не отступал ни на шаг.

Вдруг атаки демона прекратились, он поднял взгляд вверх, в прореху потолка. Небо пророчило рассвет, и луна уже совсем низко опустилась над землей.

— Ты начинаешь меня утомлять. — Прорычал демон.

— Взаимно. — Ответил ему Обанай.

— Утомленному путнику, и корка хлеба в радость, слыхал о таком? Нет? Неважно. Вот что охотник, предлагаю тебе компромисс.

— Я не стану говорить с выродком вроде тебя.

— Но у тебя нет выбора. — Усмехнувшись демон присел на пол, смахивая пальцем капельку крови и облизывая её кончиком языка. — М-мм, неплохо, но бьюсь об заклад, у твоей подружки кровь повкуснее.

— Тебе не суждено об этом узнать.

— Правда ли? А мне казалось это лишь вопрос времени.

— Я не стану…

— «…Говорить с выродком вроде тебя.» Ты повторяешься. Подумай сам: она умрёт, вопрос лишь в том как быстро. Отдай её мне, и сможешь уйти. Это так просто, всего-навсего сделать шаг в сторону.

— Решимость придаёт сил. Слыхал о таком? Нет? Неважно. Вот что выродок, предлагаю тебе компромисс. Ты позволяешь себя убить, и мы закончим этот сюр, ибо он меня уже порядком утомил.

Демон промолчал, но с морды его пропал оскал. Он принялся ходить взад-вперёд, словно обдумывая предложения Обаная и косо поглядывая на охотника, дожидался удобного момента для атаки. А небо уже заалело предвещая скорый восход.

— Мир маленький, а Япония и того меньше. Слыхал о таком? Конечно слыхал. Я ухожу охотник, но клянусь своим языком, рано или поздно мы встретимся и тогда я убью не только тебя, но и твою девчонку. До скорой встречи!

Демон ринулся вон, сверкая пятками и брызгая слюной. Обанай поднял взгляд вверх, и первые лучи солнца легли на его окровавленный, посиневший от синяков лик.

— Юкико. Крепись, я уже иду.

Но он не смог сделать и шага, обессиленно рухнув на пол. В ту минуту Обанай закрыл глаза с мыслью, что уже не очнётся. «Хотелось бы мне, — признавался он, — в последний раз взглянуть на Юкико.» Но этому не суждено было сбыться, ибо сознание его померкло. И чудились ему чужие руки, громкие крики и толчки. Виделось небо, по которому он будто плыл, подобно листику на водной глади. А рядом плыла верная соратница и ученица, только веки её были смежаны, а части тела покрывал слоем бинта. Бинт. Тот самый, что ещё недавно был на его лице, отныне покоился в её ладони, а его место занял другой, чистый и белоснежный.

Обанай радостно плыл и только добравшись до госпиталя понял, что лежал на носилках подхваченный бригадой медиков. Осознав это, он вспомнил и про Юкико. Через некоторое время, когда ногам вернулась былая твёрдость, он отправился на её поиски. Искать пришлось недолго.

Юкико лежала в соседней палате. Она до сих пор не проснулась, и врачи говорили что вовсе не проснётся. Но Обанай им не верил, а может и верил, но не хотел соглашаться. Во время своей реабилитации, он целые дни проводил у её койки, сжимая ладонь, ту самую, что до сих пор хранила окровавленный бинт. «Наверное она хочет вернуть его мне», — подумалось Обанаю, и мысль эта заставила его улыбнутся.

И улыбающиеся глаза Обаная были первым, что увидела проснувшееся Юкико.