Нет ничего скучнее, чем проходить реабилитацию. Педантичный Обанай с достоинством переносил все процедуры, а вот его ученица то и дело жаловалась да, сачковала. Уколы, иглоукалывание, массажи и т.п вводили Юкико в глубокую апатию. Ей хотелось вернуться в привычный ритм жизни, навсегда забыть свои три больничных татами, казенную рубашку и пересоленную рыбу. Но врачи были непреклонны, и девушке приходилось мириться с судьбой невольной узницы.

Однако не всё было так плохо, как может показаться на первый взгляд. Однажды пострадавшую навестила Мицури, прибыв с полномочиями столба. Она вручила ей гостинцы, и торжественно объявила, что отныне её повышают до мидзуноэ. В честь этого девушки устроили небольшую вечеринку для двоих. Они заперли дверь, расположились на кровати в позах лотоса, и разлили авамори по глиняным чашкам.

За окном шёл снегопад. Свет свечи куполом навис над девушками, поднимающими очередной тост.

— За твоё повышение! — Крикнула Мицури и залпом осушила чашку.

Она пила быстро и уверенно, тем самым ставя визави в неловкое положение. Юкико редко пила алкогольные напитки, а потому опьянев ощущала себе несколько дурно.

— Нет, я в полном порядке. — Уверяла Юкико, прижимаясь к Мицури. — Совсем-совсем в порядке.

— Пожалуй тебе хватит, ни то Обанай меня отругает.

— Не отругает!.. Я его этого…того…и всё.

— Этого, того? — Усмехнулась Мицури, и ладонь её прошлась по волосам подруги. — Даже не знаю, как громко он будет негодовать, когда узнает, что я споила его любимую ученицу.

— Да…любимую — Довольно промурлыкала Юкико, и смежив веки вспомнила роковую ночь, когда была в шаге от смерти.

Вспомнился и поцелуй. Этот странный поцелуй, ставший путеводной нитью во мраке, благодаря которой, она до сих пор жива. Юкико много думала об этом, но ни одна мысль не покинула её черепной коробки. Обанай не знал об этих мыслях. Да и не должен был узнать, ибо ей было стыдно за свои фантазии, которые, впрочем, были верхом целомудрия. Прогулки под луной, звёздное небо, фейерверк и сладкие яблоки — она хотела разделить с ним это, но была уверена, что этому не бывать.

А он и думать не думал (как ей казалось) ни о чём подобном, и видел в ней «дурью башку». Томными ночами Юкико размышляла об этом, и тогда ей делалось грустно. Но ещё грустнее ей делалось от мысли, что Обанай заранее похоронил себя, так и не познав прикосновение весны. Его сердце покрыто коркой льда, скрыто под снежным сугробом и она тщетно пытается отыскать к нему путь. Подчас кажется, что кулон на её шее, как бы фонарь указывающий дорогу, и свет его разгорелся особенно сильно после роковой ночи.

Но он не видит этого, он ничего не видит. Чувствует ли? Возможно. Юкико может об этом лишь догадываться, но догадки её всегда кончаются испорченным настроением. После того поцелуя, ей показалось, будто бы между ними что-то завязалось, но как плохой узел развязывается от дуновения ветра, так и их нити распались, стоило пройти нескольким дням. Обанай не охладел к ней, ибо изначально сердце его не пылало.

Да, сердце его пылать не может. Оно вроде камня, внутри скрывающего алмаз; светящий ярким светом, он манит к себе окружающих, но стоит им приложить усилие и они понимают, что камень этот не под силу разрушить никоим образом. Обанай сам хозяин этого камня; он скрыл себя внутри него, повесив клеймо прокажённого. И это клеймо тщетно пытается стереть Юкико.

— Юкико, малышка, ты что же, плачешь?

— Вовсе нет. — Слезливо ответила она, зарываясь в объятья Мицури. — Совсем нет. Но вот скажи, Мицури, почему он такой?

— Он… — Задумалась Мицури, и прикосновения её стали ещё ласковей чем прежде. — Если бы я совсем не знала тебя, подумала бы что ты говоришь об Обанае.

— Я и говорю об Обанае.

— Обанай…

Мицури долго молчала, и перед глазами её появился образ Обаная. Но не того крепкого юноши каким он является сейчас, а ещё молодого дрожащего юнца. Они познакомились давно, и дружба их, по-детски наивная, была всем примером. Но даже будучи лучшими друзьями, она не знала что таится в потёмках его души.

— Спроси у него сама. — Внезапно нашлась Мицури. — Кому как ни ему, знать об этом.

И словно улавливая нерешительность Юкико, добавила:

— Прямо сейчас, иди и спроси.

— Он наверняка спит.

— Он спит столько же сколько ест, то есть немного.

В любой другой ситуации, Юкико ни за что не решилась бы на подобное безумство, но сегодня алкоголь прибавил ей уверенности. Уже через десять минут, она стояла в комнате Обаная. Он спал, или делал вид, что спит. Кабурамару свился кольцом рядом с головой хозяина, и кончик хвоста его плавно двигался.

Вдруг Юкико осознала в какой ситуации находится, и стыд затмил все остальные мысли. Она уже решила уйти, как вдруг позади раздался голос:

— Ошиблась палатой?

Она ринулась к двери, как вор пойманный на месте преступления, но ладонь юноши легла на её плечо. Обаная затянул её в комнату, повернул лицом и кажется глаза его сверкнули небывалой доселе нежностью.

— Извини меня, сенпай…

Юкико сделалось дурно, словно воздух в груди закончился. Она могла бы списать это на волнения, но нет, ей на самом деле стало плохо из-за выпитого алкоголя. Обанай вывел её в сад, на свежий воздух и подставил плечо, на которое облокотилась девичья рука.

— Если ты собираешься блевать, будь добра, сделай это не на моё кимоно.

— Извини меня.

— Ты опять посеяла свой клинок? Раз нет, так и извиняться не за что.

— Разве я тебя не разбудила?

— Нет. Я собирался выйти во двор и написать хайку, сегодня прекрасная ночь для этого.

Ночь и правда была прекрасна. Шёл мелкий снег, на небе раскинулись звёзды, а ветер совсем стих. Это была одна из тех ночей, когда мир видится особенно красивым, а воздух будто бы пропитан неведомой магией. И они вдыхали эту магию, притулившись друг к другу у лестницы.

Она была совсем рядом, так близко что Обанай мог разглядеть её лицо. Сегодня и оно было особенно красивым: снежинки украшали её брови, опускались на волосы, подчёркивая желанный губам лоб, и щёки редели от мороза. Юкико была пьяна, её сильно развязало, но тем желаннее были прикосновения Обаная. И он трогал её, вернее гладил: плечи, спину, проходился пальцами по запястьям, но прикосновения его были невинны.

Прижавшись к моему плечу

 Среди снегов

 Она стояла ночью…

 Какою тёплою

 Была её рука.

— Почему ты такой? — Вдруг спросила она.

— Такой?

— Ну да, такой.

— А почему Кабурамару змея? Наверное мы такими рождаемся.

И слова её лезвием прошлись по сердцу Обаная. Она говорила ему: «как достучатся до тебя?», а он слышал иное, что-то издевающиеся над его шрамом, как бы говорящее: «Ах, если бы не шрам!..».

«Если бы не шрам… —повторял Обанай, и взглядом скользил по девушке. — Если бы не этот злополучный шрам, это клеймо оставленное напоследок злостным душегубом, смогла бы Юкико принять меня?»

Юкико не держалась на ногах, то ли специально, то ли взаправду, опираясь на локоть семпая. И аккурат в момент его размышления, она прильнула к плечу особенно нежно, и это как бы ответило на несказанный вопрос. В молчании, они прошли по заснеженному саду. Это была их первая прогулка вместе, не как наставника и ученицы, но как девушки и юноши. И всё казалось Обанаю особенным, наполненным какой-то волшебной красотой. А главная чаровница шла с ним рядом, и не было никакого желаннее её.

— Тогда кем мне стоило родиться, чтобы понять тебя? — Вдруг спросила она.

— Стоит лишь взглянуть на одного человека, чтобы понять других.

— Но я всё равно не понимаю тебя.

— Значит я не человек вовсе.

— Так кто же ты?

— Чужой. — Вылетело из запертой души Обаная, и он разозлился на себя, за это мгновение слабости. — В этом мире чужой.

— Тогда пойдём в другой мир, где ты не будешь чужим.

— В какой же?

— В мой. — Их ладони сцепились и жест этот был лишён любого смущение, ибо стал слишком привычным. — Там где нет чужих. Рядом со мной их нет, значит и ты вовсе не чужой.

— Ты пьяна.

— И это позволяет мне говорить так открыто.

Больше они не проронили ни слова, но ладони их ещё долго были сцеплены замком. После прогулки в саду, Обанай проводил Юкико до её палаты. Они расстались на пороге, после долгих тёплых объятий, но сколько бы времени не прошло, им было не под силу надышаться друг другом. Он ещё постоял некоторое время возле её двери, и застал вышедшую Мицури, чьи глаза залила пелена алкоголя. Она была явно ошарашена этой встречей, и делала вид, будто бы палата, порог которой переступили её ноги, была ей незнакома.

— Даже не знаю, кто там лежит. — Уверяла она, но делала это так нелепо, что сразу выдавала себя с потрохами.

— Юкико лежит.

— Ах, Юкико! Надо бы её навестить.

— И правда, стоит. — Ответил Обанай, и уголки щёк его поднялись вверх. — Ты явно действуешь на её положительно.

— И ты совсем-совсем не будешь ругать меня?

— Конечно буду, но это будет завтра, а сегодня иди-ка ты, проспись.

На следующий день подругам было дурно, а вот Обанай чувствовал себя как нельзя лучше. Он плохо спал прошедшей ночью, вернее почти не спал, а если и закрывал глаза, то видел перед собой Юкико. Ученица заполнила все его мысли, и голос её звучал на краю сновидений. Она стояла там, укрытая снежной вуалью, и сладким, подобно сирена голосом, манила к себе.

«Снег и правда чудесный. — размышлял Обанай. — Но он как кимоно, ожидающий пока его примерят, создан дополнять и украшать. Вот значит каков этот снег. Не будь вчера рядом Юкико, не суждено мне было, запечатлеть эту красоту. И пусть глаза мои слабы, фантазией я не обделён. Да я счастливец! Люди стремятся избежать серости мира, грязи и разрухи, в то время как я рисую свой мир».

С первыми лучами Обанай покинул свою палату. Он сверкал добротой и каждый кто встречался ему на пути, был награждён рукопожатием или поклоном. Ему глядели вслед и будто бы не узнавали, ведь ещё вчера это был донельзя чопорный юноша. И даже Кабурамару, будто бы улавливая внутреннее состояние хозяина, сегодня был особенно ласков. Этот мудрый змей, как его прозвали жильцы санатория, танцевал свои змеиные танцы, чем обрёл известную популярность.

Ближе к полудню Обанай навестил ученицу.

— Вставай зузя! — Крикнул он, срывая с неё одеяло. — Солнце уже высоко, и добрые женщины ждут тебя на иглотерапии.

— М-мм, — только и вымолвила Юкико, прячась за подушкой, но Обанай и её отнял. — Дай мне спокойно умереть.

— И это от бутылки авамори? Слабачка.

Обанай убедился, что Юкико встаёт и только после этого вышел за дверь. Она накинула на плечи хаори, умылась студёной водой, оставленной персоналом и вышла к нему как ни в чём не бывало. Улыбка её с оттенком застенчивости, сегодня была особенно мила.

— Нам стоит поспешить, если не хотим попасться этим дикобразом с иглами!

Он взял её за руку, вывел в сад, а дальше вдоль забора, и наконец помог пролезть через открытую щель. Они ещё долго шли, оставляя санаторий позади. Их окружали деревья, лисьи тропы да заячьи норы. Вокруг было белым бело от снега, сверкающего в лучах полуденного солнца.

— Куда мы идём? — Вдруг спросила Юкико.

— Никуда. Гуляем.

— В такой холод?

— Охотнику полезно закаляться.

Они шли некоторое время, и наконец добрались до замерзшего озера. Это было небольшое озерцо, не чета тому, перед которым они отдыхали после тренировок. На берегу стоял заброшенный домик рыболова, а на кусочке суши посреди льда обитало семейство выдр.

— Я кажется так и не поблагодарила тебя. — Начала Юкико, как только они остановились полюбоваться пейзажем. — За ту ночь, когда ты отдал мне свой бинт.

— Надеюсь ты его уже выкинула?

— Ещё нет. — И мысленно добавила: «ни за что бы не выкинула». — Это ведь твоё.

— Это просто кусок окровавленного бинта.

— Но он служит воспоминанием…

— …Той ночи.

Они улыбнулись, и пальцы их крепко переплелись. И пусть обоим было несколько неловко, ими уже давно овладевало чувство некого собственничества, присущее влюбленным парам. Так например Обанай ни за что бы не встал в пару с другой охотницей, хотя иногда, ему и выпадали подобные случаи. Так и Юкико, всегда выбирала место рядом с ним, а садясь с другими думала, как на это отреагирует её наставник. Эти мелочи, казалось бы ничего не значащие пустяки, говорили громче красноречивых слов. Слова им вовсе были не нужны, и отношения их, всё ещё не озвученные, начались и продолжаются в глубоком молчании, словно если хоть слово будет сказано о любви, в них ударит молния.

— И это, — Юкико обнажила кулон, укладывая его на ладонь. — То же воспоминания, и то же об одной ночи.

— Об одной… Но я помню и другие.

— И дни.

— И вечера.

— И утро мы часто проводим вместе.

— И будем проводить.

— Пока этот кулон на мне?

— А почему бы и нет.

— Тогда я ни за что его не сниму.

— Конечно не снимешь, иного ведь у тебя нет.

— И наверное не будет.

— Не будет. — Уверенно заявил Обанай, и его дрожащие пальцы опустили бинт.

Он улыбнулся ей, самой яркой и чистой улыбкой, своих ужасно растерзанных губ. Концы их поднимались до самого носа, тонкие, искусанные в исступлении губы невольно выпячивались вперёд. Зрелище это было более пугающее и смехотворное, нежели милое, но Юкико глядело как бы сквозь него, и взгляд её проникал в самую душу наставника. Они не знали друг друга с детства, подобно Гуинплену и Деи, но любовь их от этого была ничуть не меньше.

— Не будет. — Повторила Юкико, и уверенно прильнула к нему, сближая губы в долгом сладострастном поцелуе, наполняющим истомой сердце, поцелуи до последнего глотка воздуха, пока лёгкие не зажгло лавой.

Они застыли на берегу, и время потеряло для них счёт.

***

Солнце клонилось к закату. Семейство выдр глядело на молодую чету, со своего домика. А они всё стояли на берегу, заключая друг друга в крепких объятьях, освещённые тёплыми лучами заходящего солнца. Любой проходящий нашёл бы это зрелище немного забавным, ибо Обанай, будучи почти на голову ниже девушки, походил на ребёнка обнимающего свою мать. Однако им это было безразлично. Всё в мире стало пустяковым, ненужным и неинтересным.

Обанай впервые за долгое время, ощутил себя обычным человеком, словно вернулся в далёкое детство, когда ужасный шрам не уродовал его лицо. Отныне он не был чужим, стал как бы признанным этим миром, уровнённым до обычного земного обывателя. В иное время, он нашёл бы всё это, начиная от романтики и заканчивая объятиями, мещанской суетой, но сейчас это казалось ему чем-то необходимым, чем-то без чего жизнь теряет краски.

«У меня никогда не было первой весны, — думал он, и объятья от этих мыслей лишь крепли, а девичье тело игриво извивалось ощущая его губы на своей шее. — Но мне не нужна весна, мне нужна зима! Мне нужен первый снег, украшающий мир волшебными снежинками. Пусть все цвета с приходом зимы померкнут, но один единственный цвет, тот цвет, что вбирает в себя миллиарды красок, цвет Юкико, будет мне отрадой. Она будет мне отрадой»

И вот Обанай в очередной раз, был доволен своей утончённой и возвышенной натурой, открывшей (как ему казалось) некую истину, спрятанную от взоров людских. И чем больше он думал об этом, тем больше был горд собой, ибо будучи слабым зрением, сумел увидеть то, на что другие не обращали внимания.

Гордость его была велика, но ещё больше росло и крепло тёплое чувство, щекочущие грудь. Это чувство, подобно трели соловья волновало сердца. Юкико тоже ощущала его, и говорила об этом весь вечер напролет. Тем днём они объяснялись друг другу в любви, и вернулись в санаторий преисполненные чудесным расположением духа.

***

Через две недели, их пребывания в санатории подошло к концу. Они вернулись к своим обязанностям, которые всё так же ставили превыше всего. В работе у них ничего не изменилось, и демоны всё так же лишались голов. А вот личная жизнь потерпела изменения.

По возвращению в поместье Глицинии, они пожелали заселиться в одну комнату. Отныне их укрывало одно одеяло, и мягкость свою давал один футон. Однако это было так привычно, что оба не испытали ни тени стеснения в первую совместную ночь. Обанай вёл себя достойно, о чём не преминул потом рассказать Мицури, во всех красках.

«Я ведь не животное. — Гордо говорил он, однако гордость его отдавалась себялюбием. — Конечно у нас ещё ничего не было. Ах, Мицури, какая же ты малодушная»

Юкико думала иначе. Однако это не стало темой для ссоры. Они вообще редко ссорились, не потому что имели схожие мнения, но из-за боязни обидеть друг друга. Впрочем, иногда Обанай позволял себе быть слегка надменным, но не по отношению к возлюбленной. Он забыл свою любимую фразу «дурья башка», заменяя её на ласковое «снежинка».

Через пол года заданий и тренировок, охоты и сражений, Юкико заявила что беременна. Более того, она наотрез отказалась отпускать Обаная одного, а посему юноше пришлось в течение года исполнять разные роли, но только не роль охотника. Он был почтальоном, хирургом, фокусником и т.п, до тех пор, пока не закончились роды. На свет появилась чудная девочка. Они называли её Юю.

Часто Юю оставалась без родителей, становясь приятным бременем для Мицури. Она была вовсе не против поглядеть за малышкой, справляясь даже лучше, чем родная мать. Однако это ничего не значило, ибо Юкико любила своё чадо, но не так сильно как любил Обанай. Они часто шутливо ссорились из-за этого, но каждый раз находили компромисс скрепляя его долгим поцелуем.

Шло время, проходили года и ничего не было способно ослабить узы их любви. Однажды, они решили покинуть ряды охотников, чтобы малышка Юю росла без страха потерять родителей. Но перед этим, им предстояло завершить одно давнее обещание. И они вместе, в последний раз захватив клинки, отправились в дорогу.